17 сентября с обоснованием законопроекта выступил сам канцлер. Его речь была выдержана в патетических тонах: «Господа, если мы будем вынуждены жить в условиях тирании сообщества бандитов, то такая жизнь теряет свою ценность, и я надеюсь, что рейхстаг встанет на сторону правительств и императора! Возможно, некоторые из нас еще станут жертвами убийц из-за угла, но каждый, с кем такое может случиться, должен думать о том, что он останется лежать на поле сражения, с честью погибнув во имя пользы Отечества!» [561]19 октября законопроект был принят 221 голосом против 149. Помимо консерваторов, за принятие «исключительного закона» проголосовали все национал-либералы и даже часть прогрессистов. Партия Центра, как и ожидалось, не поддержала правительственное предложение.
Несмотря на то что по предложению либералов срок действия закона был ограничен двумя с половиной годами, он исправно продлевался до самой отставки Бисмарка в 1890 году. Он фактически вытеснял социал-демократов в подполье, оставляя им единственный полностью легальный вид деятельности – выдвижение кандидатов на выборах в парламент и участие в предвыборной кампании. «Исключительный закон» не только не сломил, но даже укрепил волю германских левых к борьбе с ненавистным им государством. Это, впрочем, было скорее на руку «железному канцлеру» – враг, который оказывал сопротивление, позволял создать в массовом сознании куда более угрожающий образ, чем враг сломленный и капитулировавший.
Здесь мы, однако, подходим к еще одному весьма актуальному вопросу. В какой степени борьба против социал-демократов была искренним отражением взглядов Бисмарка на проблему, а в какой являлась лишь политическим маневром, предназначенным для достижения совершенно других целей? Можно ли проводить аналогию между этой борьбой и Культуркампфом семидесятых, диктовавшимся в первую очередь трезвым расчетом и завершенным, как только в нем отпала необходимость?
Разумеется, полного сходства между этими двумя кампаниями нет и не может быть. «Железный канцлер» не испытывал к социал-демократам иных чувств, кроме вполне искренней враждебности. Это были люди, которые считали необходимым разрушить до основания ту самую общественно-политическую систему, продуктом и защитником которой он являлся. Более того. Бисмарк, как уже говорилось выше, был убежден в консервативных настроениях, господствующих в массе простого народа. Социал-демократы, вербовавшие себе сторонников именно в этих слоях, становились для него, таким образом, не просто врагами, а жесточайшими конкурентами, соперниками в борьбе за социальную базу. Поэтому стремление «железного канцлера» нанести левым поражение, ограничить их влияние было совершенно самостоятельным и важным мотивом его деятельности.
Однако в то же время это не мешало ему использовать начавшуюся кампанию для достижения иных целей. «Исключительный закон» и нагнетание истерии вокруг «красного террора» были вызваны к жизни необходимостью осуществить консервативный поворот во внутренней политике, сформировать прочную парламентскую опору в условиях отказа от либерального курса. Этот мотив действий Бисмарка нельзя сбрасывать со счетов, особенно при подведении итогов его конфронтации с социал-демократами.
Таможенная реформа происходила практически одновременно с борьбой вокруг «исключительного закона», в какой-то степени даже под ее прикрытием. 17 октября 1878 года в рамках рейхстага было образовано «Свободное экономическое объединение», насчитывавшее в своих рядах 204 депутата, выступавших за введение покровительственных пошлин. Это было абсолютное большинство членов парламента. В него входили консерваторы, небольшая часть национал-либералов и католическая фракция практически в полном составе. Это, с одной стороны, было благоприятным для Бисмарка обстоятельством, с другой – создавало ему определенные проблемы: партия Центра была последовательной сторонницей сохранения полномочий отдельных государств – членов империи и поэтому выступала против усиления центральных финансов, за которое ратовал канцлер.
В начале 1879 года давление промышленного и аграрного лобби на правительство и парламент усилилось. Более того, землевладельцы и фабриканты объединили свои усилия, выступая за введение покровительственных пошлин на широкий спектр импортируемых товаров. Весной в стенах парламента началась дискуссия по налоговой и таможенной реформе. Внесенный на рассмотрение рейхстага 4 апреля законопроект предусматривал введение заградительных пошлин по 43 позициям. 2 мая Бисмарк выступил с речью, в которой высказался за уменьшение прямых и увеличение косвенных налогов, а также «защиту национального труда». На следующий день лидер партии Центра Виндхорст впервые появился на «парламентском вечере» в доме канцлера. Недавние противники на время забыли прошлые обиды и вели конструктивные переговоры.
8 мая канцлер, уже уверенный в поддержке со стороны Центра, обрушился с резкой критикой на лидера левых национал-либералов Ласкера, заявившего, что Бисмарк проводит политику в интересах имущих слоев. В этом была существенная доля истины, поскольку введение покровительственных пошлин должно было привести к некоторому росту цен внутри страны. Однако канцлер реагировал предельно резко: «Я могу с тем же успехом сказать господину Ласкеру, что он ведет финансовую политику неимущего; он принадлежит к тем господам (…) о которых Писание говорит: они не сеют, они не жнут, они не ткут, они не прядут, и все же они одеты – я не буду говорить, как, однако, одеты. Господа, которых не греет наше солнце, которых не мочит наш дождь, если они случайно не вышли на улицу без зонта, которые образуют большинство в наших законодательных органах, которые не занимаются ни промышленностью, ни сельским хозяйством, ни ремеслом, поскольку они чувствуют себя полностью занятыми тем, чтобы представлять народ в самых различных направлениях» [562]. В этот личный выпад Бисмарк вложил всю свою неприязнь к профессиональным политикам, однако также и к левым национал-либералам, на компромисс с которыми он вынужден был часто идти в прошлом и на которых теперь мог со спокойной душой обрушивать свой гнев.
Сотрудничать с Центром, однако, оказалось нелегко. Бисмарку пришлось пойти на существенные уступки – все поступления от пошлин и табачного налога, превышающие 130 миллионов марок в год, должны были распределяться между отдельными субъектами империи и только при необходимости возвращаться в центральную казну в виде «матрикулярных взносов». Тем самым планы канцлера обеспечить полную независимость имперского бюджета были существенно скорректированы.
Против этой так называемой «поправки Франкенштейна» (по имени внесшего ее католического депутата) со всей решительностью выступили национал-либералы, заявившие, что в таком виде законопроект не представляет для них никакой ценности и они будут голосовать против него. Для Бисмарка настал наконец момент раскрыть свои карты. 9 июля он, выступая в парламенте, обвинил либералов в том, что они пытаются похоронить империю вместе с социал-демократами, и призвал их «к большей скромности в будущем». Давно подготавливавшийся удар был наконец нанесен. Перед либералами была поставлена четкая альтернатива: либо полная покорность правительству, либо переход в оппозицию. Ни о каком равноправном сотрудничестве речь уже не шла. «Фракция может поддерживать правительство и тем самым приобрести влияние на него, однако если она хочет управлять правительством, то вынуждает последнее реагировать на это со своей стороны. (…) Правительство не может следовать отдельным фракциям, оно должно идти своим путем, который считает правильным; на этих путях оно прислушивается к решениям рейхстага, оно нуждается в поддержке фракций, но господству одной фракции оно не подчинится никогда!» [563]В этих словах заключалось своеобразное политическое кредо Бисмарка в том, что касалось отношений с парламентом.
12 июля таможенный закон был принят. Параллельно с этими событиями произошли серьезные кадровые перестановки. Национал-либерал Макс фон Форкенбек ушел с поста президента (спикера) рейхстага, его место занял консерватор Зейдевиц. Одновременно подал в отставку прусский министр культов Фальк, имя которого к тому моменту стало фактически синонимом Культуркампфа. Его преемником стал Роберт фон Путткаммер, консервативный и глубоко религиозный представитель старого прусского дворянства. «Прекрасный пловец, но жаль, что он плавает в каждой луже», – иронично высказывался о новом министре сам Бисмарк [564].
Национал-либеральная партия по итогам этих событий оказалась в состоянии тяжелого внутреннего кризиса. Демарш Бисмарка поставил ее перед выбором: либо окончательно предать свои идеалы и безоговорочно подчиниться «железному канцлеру» и проводимой им политике, либо вступить в конфликт с правительством и оказаться причисленным к тем, кто льет воду на мельницу «врагов империи». Фактически это предопределило раскол партии, состоявшийся в 1880 году, когда от национал-либералов откололось левое крыло. Оставшаяся часть партии, в которой теперь преобладали правые, выступила за тесное сотрудничество с Бисмарком и консерваторами. Однако влияние национал-либералов, как и размер их парламентской фракции, даже отдаленно не достигали тех масштабов, которые были обычными в период Либеральной эры.
