Ко мне подбежал часовой, и, выхватив хлеб, грубо схватил за плечо, собираясь вышвырнуть за пределы невидимой границы. И это было самое мало, что могло ожидать меня и моих родственников.
Меня спасли солдаты. Они подняли такой гневный шум, так ругались, что часовой, махнув рукой, оставил меня в покое. Он хотел было уйти, но ему не позволили. Часовой сам поймал для меня две банки консервов и еще что-то, подсунул все под мои руки, затем развернул меня лицом к бараку, и скрылся сам за углом здания, сердито что-то бормоча. И я пошел домой.
Солдаты смеялись, кто-то запел, и вдруг почти разом все стали кричать ребятишкам, приглашая их к окнам. Кто-то бросал хлеб, кто-то сахар, другие продукты. Мальчишки (девчонок не было) подхватывали все, и разбегались кто куда. Они были опытными и знали, что часовой вернется и не один. Но охота на этот раз была для всех удачной.
Мама встретила меня на полпути к дому. Девчонки, наблюдавшие за всем издалека, уже успели сказать ей, что я пошел к окнам. Она не стала меня ругать. Молча взяла продукты, прижала меня к себе, погладила по голове и тихо прошептала.
— Спасибо, сынок. Теперь мы сможем протянуть самое трудно время. — И я почувствовал на своих волосах теплую каплю ее слез. Это была горькая цена того, что в три года я впервые стал кормильцем семьи. Никогда мне не забыть и ее выражения лица в тот момент, в котором смешались горечь и стыд, жалость и одобрение.
Я не помню, фотографировал ли нас кто-то из солдат в тот момент. Это потом, взрослым, я читал в книгах, видел фильмах о подобных пропагандистских приемах со стороны фашистов. Но ведь и в хрониках майских дней 1945 года советские солдаты в поверженном Берлине спасали многих голодных стариков и детей. И я знаю, что наши солдаты поступали искренне, честно, в порыве душевной доброты. Но тогда получается, что я должен поверить и в то, что немецкие солдаты, помогая детям, тоже поступали честно. И это будет справедливо. Не верю я лишь в то, что подачки всегда принимались с благодарностью. Унижение и благодарность никогда не могут быть рядом. Они рождают ненависть.
И еще. Откуда мне было знать, что эти дядьки, дарящие хлеб, и есть те самые немцы, что они самые настоящие фашисты, и что их нужно бояться, видимо и немцы были не все одинаковыми, как и наши солдаты, и у многих из них тоже были дети. Да и поумнели они, говорят, к лету 1943 года.
Из времен оккупации помню еще и время отступления немцев. Правда, тот факт, что это было освобождение города от фашистов, мне был неведом. Мне об этом рассказали значительно позже. А то время я помню как интересное приключение. Мама вдруг заметалась по комнате, одела сестру и меня, отвела к двери, и хотела возвратиться, чтобы что-то взять. И вдруг раздался грохот, и угол комнаты, в котором мы только что были, осел. Свой или чужой это был снаряд или неизвестно, но похоронить нас он мог. Мама схватила нас за руки, и мы побежали в убежище во дворе, которое соорудили совместно жители барака.
Народу было много. Сидели в убежище мы долго. Стемнело. Я долго терпел, но потом все же сказал маме, что хочу по маленькому. Мама вывела меня из укрытия, а я и забыл, зачем вышел. Так там было интересно. Огромные звезды в небе. Совсем недалеко пылают огромные пожары, а вокруг что-то дзинькает. Позже я узнал, что немцы при отступлении взорвали заводы, и они горели, а я любовался этой картинкой. А дзинькали вокруг пули и осколки.
Любоваться необычайными эффектами пришлось недолго. Мама быстро пригнула меня к земле. Приседая, по канаве, мы прошли чуть-чуть в сторону. Я тут же сделал свои дела, и мы быстро вернулись в укрытие.
После освобождения города от немцев отца забрали в армию рядовым солдатом, и почти сразу он попал на фронт, так как до войны успел отслужить срочную службу в армии.
У меня есть фотография отца, но я его не помню. Осталось лишь одно воспоминание. В один из дней лета 1944 года мы с сестрой в чем-то провинились, и, чтобы избежать наказания, спрятались под кровать. Мама долго выгоняла нас оттуда веником, но потом оставила в покое. Но вылезать из — под кровати мы не торопились.
Вдруг мы услышали, как открылась дверь, и потом мама закричала. Затем показались сапоги, и кто-то вытащил нас. Оказалось, что это был отец. Мы были прощены, и наравне со взрослыми сели за стол.
Отец подарил мне солдатские ложку и вилку, которые складывались вместе. И на долгие годы этот подарок был единственным воспоминанием об отце.
25 апреля 1945 года отец погиб на фронте — в Восточной Пруссии. С тех пор и засело в памяти, что именно эта война стала причиной страданий моей мамы, гибели отца и моего сиротства. И именно тогда, пяти лет отроду, я впервые убежал из дома бить немчуру проклятую, выродков фашистских. Я не понимал того что война закончилась, и не представлял куда мне надо ехать. Но я был уверен в том, что мне надо что-то делать. И я принял решение. Естественно, что никакой подготовки к побегу не было. Меня сняли с пригородного поезда на ближайшей остановке. Может быть я и уехал бы дальше, но соседская детвора в очередной раз быстро сообщила маме о моем поступке. Первая попытка оказалась неудачной.
Дальнейшие воспоминания относятся уже к послевоенному времени.
Долгожданная победа над фашизмом все же пришла. Но сытнее от этого не стало. К тому же, в семье появилась младшая сестренка, как результат кратковременного визита отца.
Мама предпринимала все, что могла, чтобы прокормить нас.
Однажды она ушла и не возвращалась больше суток….
Это было в мае 1945 года. Третий день веселился и гулял народ, а мама думала об одном — как же ей накормить своих детей. Так ничего определенного и не решив, она возвратилась домой после дневной работы уборщицей в цехе крупного химического завода, устало огляделась. Обстановка ее комнаты в этом прогнившем деревянном бараке была настолько убогой, что даже годовалая Светланка спала на ворохе тряпья, уложенного на половине железной солдатской кровати. А ей, вместе с пятилетним Василием и восьмилетней Валентиной, оставалась лежанка большой русской печи.
— А к нам тетя приходила! — мама обеспокоено повернулась к дергавшей ее за подол Вале, взяла сложенное треугольником солдатское письмо, Адрес был написан рукой мужа, и мама успокоилась. Она присела поближе к окну на единственную в комнате табуретку, и стала медленно водить пальцем по крупным неразборчивым строчкам. Вслух она произносила то, что могла разобрать с первого раза. Занятие это было для нее трудным, так как и она сама, и ее муж проучились в сельской школе всего год с небольшим. Поэтому они не столько понимали каракули друг друга, сколько чувствовали то, что хотел высказать каждый в своем послании. Вот и в этом коротком письме мама сразу уловила горечь и какую-то тоску. Настроение мужа заставило маму всплакнуть, и дальше уже читала письмо с неослабевающим чувством тревоги. Муж писал: «До Победы осталась малость, и уж потом заживем мы так, как никогда не жили. У нас только и разговоров об этом времени. Ты, главное, береги деток. Сынка не балуй. Мужик он. Хозяином будет. А мы поспешим. Доколотим заразу…».
Письмо осталось недописанным. Видимо закончился привал, и муж решил не ждать следующей оказии, отправил, подписав снизу: «25 апреля 1945 года». Мог ли он думать, что всего лишь через неделю наступит для него эта самая Победа? Теперь получить бы от него еще одно письмо, узнать — жив ли?
— Мама? — Мать подняла голову. Рядом стояла Валя. В коротеньком, застиранном до дыр, платьице, босоногая, с поцарапанными руками и в рыжих веснушках по всему лицу, дочь выглядела настоящей Золушкой. От жалости на глазах у мамы вновь выступили слезы. — Я давала Светланке сладкую воду, но она не хочет, — Валя выжидающе смотрела на маму.
— Хорош, доченька, я сейчас, — мама привлекла Валю к себе, ласково погладила по голове, улыбнулась. — Ты у меня добрая помощница. — А руки мамы сами собой снова потянулись к письму.
Уже в третий раз мама читала: «Одолевает меня мука от того, что ничем не могу вам помочь. Но ты уж потерпи. Немного осталось. Многодетных будут отпускать в первую очередь. А будет не в моготу, об одном прошу — иди к людям! Они помогут!»
А разве она сама этого не понимает? Только с помощью соседей она смогла вскопать огород, посадить картошку и кукурузу. На работе иногда, правда очень редко, дают дополнительно немного продуктов. Через 2–3 недели обещали для сына и Светланки места в саду и яслях. На днях обещали дать материи и, может быть, какую-нибудь обувку для детей. Вале ведь осенью надо будет идти в школу.
«Иди к людям». Мама снова с благодарность вспомнила соседей, сослуживцев. Без них она бы не смогла этой весной сохранить семью. Целый месяц она тогда лежала в больнице со Светланкой, и все это время старшие дети были под присмотром соседей и работниц с электроподстанции, где она сама работала уборщицей. Сам начальник в первый же день пришел к ней в больницу и сказал.
