— Я продаю косметика, парфюм, я не хочу это знать.
Прохоров схватил ее за рукав.
— Вам ничего не надо знать. Вот письмо, перешлите его Склайтону, Борятинскому, передайте, наконец, здесь в посольство. Тут все чертежи, схемы, телефоны, фамилии и мои адреса тоже, меня легко найдут. Поймите, я не прошу сейчас денег, я прошу, чтобы мне поверили…
— О нет, я ничего не буду брать. — «Кэтрин» отступила, прижала к себе сумочку. — Здесь ошибка, я ничего не буду брать.
По лицу Прохорова пробежала судорога.
— Хорошо. — Он быстро достал из кармана чистую почтовую открытку, на которой был отпечатан ядовито-красный букет цветов. Разорвал пополам. — Если вы или кто-нибудь другой захочет меня увидеть, он должен прийти вот с этим. — Анатолий быстро сунул в руку «Кэтрин» половинку открытки, вторую половинку положил к себе в карман, резко повернулся, быстро зашагал по улице Горького к Белорусскому вокзалу.
Еще и еще перечитывал Рощин рапорт «Кэтрин». Они оказались правы. Прохоров «созрел». Если он, очень осторожный человек, первой встречной иностранке готов передать секретные сведения, — значит, он враг. Передал он эти сведения или нет, он шпион. Рощин открыл книгу — «Комментарии УК РСФСР», жирно подчеркнул в статье 64:
«Шпионаж заключается… в собирании с целью передачи иностранному государству, иностранной организации либо их агентуре сведений, составляющих государственную или военную тайну…»
Зазвонил телефон. Рощин снял трубку.
— Николай Петрович, здравствуйте. — Он сразу узнал голос Валентины Андреевны Красовской. — Вы просили сообщить, если тете позвонят по нашему телефону…
— Да, да. — Рощин не мог скрыть волнения.
— Сегодня звонили, просили записать для нее: К 9-18-40. И больше ничего…
— Спасибо, большое спасибо, Валентина Андреевна. — Голос Рощина звенел. — Привет Александру Ильичу… Еще раз спасибо.
Через десять минут он уже знал: телефон с номером К 9-18-40 стоит на улице Горького в доме № 22 — гостиница «Минск», номер 840. Еще через десять минут он узнал, что в номере 840 со вчерашнего дня остановился синьор Марио Гоцци, совершающий путешествие по туру, приобретенному в Миланском отделении «Интуриста». Синьор Гоцци должен пробыть в Москве неделю, а затем вылететь в Париж.
Еще через десять минут Рощин входил в кабинет Воронцова. И, наконец, еще через десять минут Воронцов был принят одним из заместителей председателя Комитета государственной безопасности.
Самолет садится по техническим причинам
Любовь Дмитриевна вошла в комнату со сковородкой, на которой с шипением плавилась глазунья, поставила сковородку на стол и только тут увидела зеленовато поблескивающую поллитровку.
— Опять? — серого спросила она сына. Валерий с Анатолием сидели на диване, шептались.
— Поговорить надо, — бросил Валерий.
— А без водки нельзя?
— Сегодня нельзя. — Валерий встал, забренчал в шкафу рюмками.
— Да, Толя, — обернулась Любовь Дмитриевна, — совсем было запамятовала. Помните, вы говорили, что вам позвонить товарищ должен, у которого телефон меняли? Так он звонил позавчера. Куда же я эту бумажку сунула? — Она рылась в сумочке…
С тонким звоном ударилась об пол рюмка. Любовь Дмитриевна обернулась, сын стоял бледный, не отрывая взгляда от Анатолия.
— Ничего, — хрипло сказал Прохоров, — посуду бить на счастье… Так какой же номер телефона теперь у моего приятеля?
— Вот, нашла. — Любовь Дмитриевна протянула Анатолию клочок бумаги.
— К 9-18-40, — вслух прочитал Прохоров.
Теперь Анатолию все стало ясно. «Парфюмерная дама» — это пробный шар. Перед тем как начать с ним работу, решили проверить, стоит ли начинать. Видно, поняли наконец, что стоит, с этого дня начинается главное…
Он позвонил из автомата.
— Алло? — вопросительно спросил немолодой мужской голос.
— Говорит Николай. — Анатолий сглотнул слюну. — Вы звонили, оставили свой телефон.
— Да, да. — И после паузы: — Что вы хотите?
— Я хотел бы встретиться с вами. Вы можете подойти к памятнику Пушкина через пятнадцать минут?
— Да. Могу.
— О’кэй! — ответил Прохоров. Английским словечком невольно хотел расположить к себе, польстить новому знакомому.
— Будьте здоровы, — сухо парировал синьор Марио.
…Уже не было времени путать следы и перепроверяться: опаздывал. Гоцци ждал его. Он оказался полным, подвижным брюнетом, в очках с тонкой золотой оправой.
— Добрый день. — Прохоров улыбнулся. — Рад познакомиться. — Он протянул было руку, но Гоцци взглянул так, что вся непринужденность Анатолия мигом испарилась.
— Пройдемте немного, — предложил Гоцци. Пошли мимо фонтана к кинотеатру «Россия».
— Открытка у вас с собой? — тихо спросил Прохоров, стараясь подделаться под строгую деловитость своего собеседника.
— Какая открытка? — Цепкий взгляд скользнул по лицу Анатолия.
— Я передал одному из ваших друзей половину почтовой открытки для связи.
— Вы грубо работаете, Николай. Никакой открытки у меня нет, никаких «друзей» я не знаю.
Прохоров задумался на секунду.
— Хорошо. У меня все с собой. Как вам удобнее передать? Мне кажется, за нами не следят…
— Меня не интересует ни то, что вам кажется, ни, тем более, то, что вы собираетесь мне передать. Я не уполномочен ничего у вас брать. Всякая связь должна быть бесконтактной. Пора знать, что в КГБ работают не пионеры.
— Я думал об этом, — перебил Анатолий, — можно купить багажный ящик на вокзале. Он запирается на замок с шифром.
— Хорошо. Это удобно. Выберите вокзал помноголюднее. Номер секции и ящика сообщите мне по телефону, только осторожнее, разумеется. А сейчас прощайте. — И он легко толкнул стеклянную дверь касс кинотеатра и на глазах у Анатолия растаял в толпе людей…
Новый знакомый не понравился Прохорову. «Разговаривает так, словно я у него на службе, — подумал он, — впрочем, так оно и есть… Но что делать, я не волен выбирать себе друзей. Хорошо, что хоть такие есть… Но почему он не предъявил условной открытки? Может быть, этот тип вовсе не от Склайтона? Но тогда откуда он знает телефон и Любовь Дмитриевну? Ведь, кроме меня самого и Склайтона, об этом договоре никто не знает. Шаболин не в счет. Он у меня в руках… Все это так, но не мешало бы при случае проверить очкастого».
На Казанском вокзале в зале № 2 он арендовал багажный ящик. Секция 24, дверца № 242. Положил коробку конфет «Колос». Под конфетами, под тонким пергаментом — письмо. В письме все, что имел, и код на будущую связь. Надежно, незаметно, все чисто — дальше некуда. Он немного успокоился.
В тот же вечер позвонил в «Минск»:
— Добрый вечер, это Николай.
— Да, я слушаю вас.
— Я уезжаю с Казанского вокзала в 24 часа, поезд 242, место 21 и 22. 21 и 22 вместе, вы понимаете?
— Да, я понимаю.
— Вы приедете меня проводить?
— Не беспокойтесь. Если я не смогу, я попрошу проводить вас одного знакомого. Когда я улечу, он будет вас навещать.
— А когда вы летите?
— Завтра из Шереметьева.
— А куда?
— В Париж. Но меня провожать не надо.
— А как зовут вашего знакомого?
— О, пусть это будет маленький сюрприз. — В трубке послышался смех. — Желаю вам всего хорошего.
Ровным строем пошли гудки…
«Играют в прятки, — думал Прохоров, — что еще за знакомый? И почему его не надо провожать? Значит, он не хочет, чтобы я был на аэродроме. Почему? Надо съездить…»
На следующий день он отправился в Шереметьево за два часа до отлета парижского рейса. Пил черный кофе, осматривал аэровокзал. Новый его знакомый приехал на такси. Короткие формальности у окошка. Вот он подходит к пограничнику, протягивает паспорт…
«А вдруг его сейчас сцапают», — мелькнуло в голове Анатолия. Пограничник рассматривает документы. Улыбнулся. Вернул. Иностранец зашагал к самолету. Анатолий, прыгая со ступеньки на ступеньку, помчался наверх, на террасу, откуда было видно все поле аэродрома. Он видел, как очкастый сел в маленький кар, похожий на вагончик детской железной дороги. Вагончик тронулся, пополз к самолету. Вот он поднимается по трапу, вошел… Прохоров стоял, долго не спуская глаз с овальной дверцы «ИЛа». Наконец дверца захлопнулась, трап отъехал. Он ушел с террасы, когда лайнер, окончив свой разбег, тяжело оторвался и, задирая вверх нос, потянул к облакам…
— Где садится парижский самолет? — спросил он хорошенькую девушку в серой форме ГВФ.
— Парижский?! О, у него нет посадок. Теперь он приземлится только в Ле-Бурже. — Девушка ослепительно улыбнулась.
— Хочешь посмотреть, как шпионы работают с тайниками? — спросил Рощин, стараясь не улыбаться при виде восторженного согласия, написанного на моем лице. — Поехали.
