В Москве об этом узнали. Правда, не в посольстве.
— Волнуется Склайтон, — сказал Куприн Рощину. — Что же его волнует? А, Александр Петрович?
Рощин промолчал, закурил.
— Борис Маркович, а ведь самый факт, что он волнуется, уже позволяет порассуждать. — Он затянулся дымом. — Вот, смотрите…
Генерал сидел за письменным столом, отложив в сторону все папки и бумаги, слушал внимательно, не перебивал. Рощин — напротив. Рядом с ним — Куприн и Козин, заместитель Куприна, старый, опытнейший чекист, который знает Москву, наверное, лучше собственной квартиры.
— Петр Михайлович, — говорил Рощин, — все поведение Прохорова, его встречи, переписка, связь со Склайтоном, упорное желание наладить и упрочить свои контакты с иностранцами — все это говорит о том, что он располагает какими-то данными, которые представляют интерес для зарубежной разведки. А его поведение? Ведь он осторожен, как лиса…
— Это верно, — улыбнулся Куприн, — товарищи из подразделения Корчагина жалуются: у него повадки профессионала.
— Пустой, без материалов, — продолжал Рощин, — он не развивал бы такую активность. Тем более, его не интересуют ни валюта, ни тряпки. Я убежден, что ему нужна прочная и надежная связь. Он искал ее и нашел на выставке. Весь вопрос в том, что он хочет сообщить…
— Ну сообщить-то ему как раз есть что, — перебил Рощина Козин. — Ближайший друг в Москве — Шаболин, сотрудник важнейшего оборонного центра. Это уже интересно. С Шаболиным Прохоров очень близок. Первый подручный во всех пьянках и оргиях…
— Я думаю, — быстрой своей скороговоркой, немножко напоминающей речь футбольного комментатора, вставил Куприн, — нет ни у кого сомнения, что Прохоров задумал передачу. — Он оглянулся на Рощина и Козина. — Зачем тогда телефон и вся эта возня с Любовью Дмитриевной, матерью Шаболина? Склайтон уехал. Телефон молчит. Но позвонить он может в любую минуту. И Прохоров выйдет на связь. Причем выход этот он может так оформить, что комар носа не подточит.
— Что же вы предлагаете? — спросил генерал.
— Петр Михайлович! — Рощин говорил тихо, но убежденно. — Надо обязательно узнать намерения Прохорова, узнать, зачем ему нужна эта связь…
— Как? — быстро спросил генерал. Рощин понял: все, о чем тут говорили, ясно было генералу с первых слов доклада, и думал он все время именно об этом: как? Куприн задвигал стулом: начинался главный разговор.
— А что если позвонить Красовским и дать Любови Дмитриевне телефон для связи, а? — Этот вариант Куприн припас еще до встречи с генералом. — Прохоров клюнет и выйдет на связь. «Иностранцем» будет наш человек. И посмотрим тогда, как поведет себя Прохоров. Заодно проверим, сообщат ли нам Красовские об этом звонке…
Генерал на секунду задумался:
— Не совсем то, Борис Маркович. У нас нет никаких оснований не доверять Красовским. Ведь мы просили их помочь нам, зачем же их проверять? Без веры работать нельзя… — Он опять помолчал. — И второе: Прохоров знает, что звонить будут от Склайтона. Уже этим мы как бы подтолкнем его. Мы обязательно должны узнать, что он замышляет. Обязаны узнать. Но мы должны, сделать так, чтобы исключить какой бы то ни было нажим на Прохорова, на его волю, психику. Если он задумал что-то сообщить, передать, мы со своей стороны должны показать, что не только не заинтересованы в этом, а, наоборот, всячески хотим сдержать его попытки. Абсолютная свобода воли — только в этом случае мы получим достоверные сведения… Ваша идея с «иностранцем», — генерал обернулся к Куприну, — тоже спорная идея. Это крайний случай. Но я допускаю, что в данных обстоятельствах возможно и такое решение… Одну минуту. — Генерал нажал кнопку. В дверях неслышно появился дежурный.
— Пригласите, пожалуйста, Александра Николаевича, — сказал генерал.
Александр Николаевич Воронцов, выслушав просьбу генерала заняться Прохоровым, чутьем старого чекиста понял: работа тонкая и трудная.
— Ну что ж, друзья, — он обернулся к Куприну, Козину и Рощину, — давайте как следует все обмозгуем. Пошли ко мне, поговорим…
Через день в очень старинном особняке князя Растопчина на улице Дзержинского, где когда-то ночевал Наполеон Бонапарт, родилась Кэтрин Кэтуэй, представляющая в Москве интересы косметических и парфюмерных фирм разных стран.
Большинство писем на свое имя Анатолий Яковлевич получал в почтовом отделении, расположенном неподалеку от его дома на 2-й Тверской-Ямской улице. В это почтовое отделение и пришло письмо на имя Прохорова Алекса. Девушка в окошке «до востребования» уже хорошо знала Анатолия Яковлевича, и непонятно сокращенное имя на конверте не вызвало у нее сомнений в том, что письмо адресовано ее давнему знакомому.
Алекс… Это удивило Прохорова. Он разорвал конверт.. На маленьком листке дорогой почтовой бумаги прочел не совсем грамотный русский текст:
«Уважаемый друг! Я имею посылку для вас и прошу зайти ко мне в отель «Пекин» № 216.
Искренне ваша Кэтрин Кэтуэй».
Наконец-то! Анатолий понял: Склайтон не доверился звонку к Любови Дмитриевне и ищет встречи. Однако идти в «Пекин» опасно. Лучше встретиться где-нибудь на улице.
Он позвонил в гостиницу, узнал телефон номера 216.
— Алло! Это Прохоров. — Анатолий старался говорить спокойно. — Я получил ваше письмо…
— О, хорошо, я жду вас, — послышалось в трубке.
— Если вы не возражаете, давайте встретимся не в гостинице, а просто в городе…
— Хорошо, если вы хотите… Где?
— Рядом с тем местом, которое изображено на конверте вашего письма. Вы помните?
— Да, помню.
«Боится, что этот разговор кто-то может услышать, — подумала «Кэтрин». — Это он ловко придумал с конвертом. На конверте — памятник Маяковскому».
— Когда мы встретимся? — спросила «Кэтуэй».
— Сегодня в семь часов вечера вы сможете?
— В семь вечера? Хорошо.
Анатолий появился у площади Маяковского за час до срока. Почистил ботинки у Театра кукол, обошел ресторан «София», купил газету в метро, почитал афиши зала имени Чайковского, узнал «точное время» из автомата в театре «Современник», навестил туалет у кино «Москва». Ничто не вызывало его подозрений. Площадь жила своей обычной жизнью. У памятника играли ребятишки; парень фотографировал девушку, потом девушка парня; маленький водоворотик людей вертелся в дверях кино; тосковали безбилетники у подъезда «Современника». Его взгляд быстро пробежал по окнам, смотрящим на площадь, но и здесь не увидел он ничего, что заставило бы его встревожиться. Без пяти семь к входу в зал Чайковского подъехало голубое такси. Из машины вышла женщина средних лет в зеленоватом, отливающем перламутром плаще, с модным острым зонтиком в одной руке и сумкой в другой. Она пересекла площадь, обошла памятник вокруг, остановилась, достала из сумки пачку «Кэмел», прикурила от ронсоновской газовой зажигалки и огляделась по сторонам.
«Пришла», — подумал Прохоров. Он оставил свою очередь у касс «Москвы» и быстро пошел к памятнику.
— Добрый вечер, — сказал Анатолий.
— Добрый вечер, — ответила «Кэтрин», приветливо улыбнувшись.
— Я Прохоров. Я получил ваше письмо.
— О, это тут что-то не так, — с легким английским акцентом сказала «Кэтрин». — Я писаль Алексу Прохорову. Посылка для Алекса. Но вы другой человек. Тут ошибка есть. Я не могу дать посылка…
Анатолий подошел вплотную к «Кэтрин»:
— Здесь нет никакой ошибки. Кто вам назвал мою фамилию? Склайтон. Вы от Склайтона?
— Склайтон? — Брови «Кэтрин» взмыли вверх. — Я не знаю никакого Склайтон.
— А Борятинского вы знаете? Борятинского Николая Александровича из Вашингтона? Военно-морской колледж. Может быть, он забыл, как меня зовут. Я не Алекс, я Анатолий, понимаете? Пароль Борятинского — одиннадцать, я не забыл.
— О, нет! Я не знаю Борятински. Какой пароль? О чем вы говорите? Я быль в Вашингтон давно, в пятьдесят пьятом году. Никакого. Борятински я не знаю!
— Ну, хорошо. Это неважно. — Прохоров задумался лишь на секунду. — Это неважно. Я прошу вас помочь мне.
Он заговорил вдруг совсем по-другому, быстрым, горячим шепотом, косясь по сторонам, задыхаясь, словно на бегу:
— Я был в плену… Во Франции живут мои друзья… Меня знает Склайтон, администратор выставки в Сокольниках, он обещал позвонить, сообщить о себе и не звонит… Я сидел в лагерях, можете верить мне, я много страдал от коммунистов…
— Но какое здесь дело ко мне? — запротестовала «Кэтрин».
— Выслушайте меня. У меня есть друзья, мы хотим помогать вам, вашей стране… У нас есть сведения, которые заинтересуют вас, обязательно заинтересуют… Это начало, это только начало…
— Я продаю косметика, парфюм, я не хочу это знать.
