что «не помнит», что конкретно было. Постепенно все стало опять доходить до абсурда, он начал делать вид, что не понимает серьезности обвинений. Кроме того он признал, что читал рютинскую платформу на даче Томского в Болшево, но якобы гневно осудил ее.
Под конец он решил свалить все преступления правых на фигуры калибром поменьше, тех, кого он выдвигал: «Товарищи, я хочу сейчас кончить. Я говорил о том, что я точно знаю, абсолютно точно знаю, что этого центра – Бухарин, Рыков, Томский – не было. Но что за это время произошло? Произошло за это время то, что те, кадры что ли, которые были вызваны моей борьбой – Бухарина и Томского в качестве наших сторонников, сторонников правого уклона, эти кадры, они продолжали свою борьбу и продолжали свою работу.»
Этим он хотел оставить за собой и Бухариным лишь политическую ответственность, за которую суда с применением высшей меры наказания не предполагалось. Он заявил в конце, что людей, сговаривающихся с врагами СССР надо уничтожать, но добавил, что сам он невиновен. Но когда он закончил, ему задали ряд вопросов, похоже его тоже поймали на лжи:
«Молотов. Товарищ Рыков, я хотел бы еще вам задать вопрос. Вы познакомились с рютинской платформой до пленума ЦК? Вы знаете, что мы на пленуме обсуждали это дело. До пленума ЦК или после?
Рыков. Насколько я помню, была такая маленькая информация…
Молотов. Вот, вот, тогда мы ее и обсуждали.
Рыков. Нет, информация не на пленуме.
Молотов. Нет, на пленуме.
Рыков. Мне кажется, до пленума была послана коротенькая информация, письменная.
Эйхе. Нет.
Молотов. Вы знали до пленума об этом деле или же после? Первое впечатление у вас какое было? На пленуме это было для вас неожиданностью?
Рыков. Этого я не помню.
Сталин. До пленума, очевидно.
Рыков. Я не могу сказать.
Сталин. Иначе это было бы для вас новинкой. Он, очевидно, до пленума знал. После пленума все знали.
Рыков. Мы все знали – и я и вы – об этом задолго до пленума.
Сталин. Пленум был в октябре, а собрание было у вас в августе.
Рыков. Я не помню, помню, что летом.
Молотов. На пленуме это дело было для вас новостью?
Рыков. О рютинском деле все мы знали, и я еще знал до того, как поехал Томский.
Молотов. При чем тут Томский? На пленуме все узнали о рютинской платформе.
Рыков. Нет, я знал об этом раньше.
Молотов. Раньше знали?
Рыков. Я не могу ясно вспомнить, но, по-моему, раньше.
Молотов. Это совещание было на даче Томского до пленума?
Рыков. Я не могу вспомнить – до или после.» 30
Затем выступал Матвей Шкирятов, секретарь партколлегии ЦКК ВКП(б) и член комиссии партконтроля. Он тоже много говорил о предательстве правых и убедительно обосновал, почему Рыков враг: «Спрашивают Рыкова – читали рютинскую платформу? «Да, читал, но когда я прочел, я не согласился с ней и ушел и больше ничего». «С Радиным о контрреволюционной работе, о терроризме говорили?» – спрашиваем далее Рыкова. «Ну да, говорил. Я его разубеждал и больше ничего». В чем же вы его разубеждали? Мыто ведь знаем, о чем говорил этот террорист – о террористических покушениях против отдельных членов ПБ. Значит, вы знали о его террористических намерениях? Знали, читали и обсуждали контрреволюционную рютинскую платформу; знали о террористических мероприятиях и даже «разубеждали» террориста, но все прикрыли, не довели до сведения партии и Центрального Комитета партии. Допустим, что вы признаете себя виновным только в этом, то и тогда вам не место быть в партии. Представьте себе такую вещь: каждый член партии, даже не член Центрального Комитета, а рядовой член партии, и не только член партии, а и каждый беспартийный, когда он слышит, что речь идет о терроризме, ведутся контрреволюционные разговоры, он обязан об этом сказать, сообщить, предупредить кого нужно, и так поступают преданные партии и Советской власти люди. Почему же вы этого не сделали? А если не сделали, значит вы участвовали в этом контрреволюционном деле, вы настоящие участники заговора против партии.»
Шкирятов сделал предварительные выводы: «Руководил ли кто-либо правыми террористами? Несомненно, этими лицами руководили, их руководителями были кандидаты в члены ЦК – Бухарин и Рыков. Они уже неоднократно подавали свои заявления о прекращении борьбы против партии. Но прекратили ли они эту борьбу? Нет, они не только не прекратили ее, а вели свою контрреволюционную работу с еще большим ожесточением и перешли на еще более конспиративные методы.
Рыков частично признался, что он читал контрреволюционную рютинскую платформу, и об этом никому в ЦК не сказал. Он считает, что это только его ошибка. Разберем, «ошибка» ли это или контрреволюционное преступление. Читал к.-р. платформу Рыков не один, а целой группой. А в этой платформе, как нам известно, говорится о терроре, говорится о свержении Советской власти, в ней к.-р. террористы объявляют «третью силу» – интервенцию – наименьшим злом. Что же это, преступление перед партией или нет? Конечно, это есть тягчайшее преступление Рыкова перед партией, перед страной. Если Рыков с группой своих единомышленников читает к.-р. документ, если у него на квартире ведутся контрреволюционные террористические разговоры, он тоже признался в этом, и если он обо всем этом не сообщает Центральному Комитету, то этих двух фактов, признанных Рыковым, достаточно для того, чтобы сказать, что такой человек участвует в контрреволюционной работе.
Можно ли после всего этого поверить Бухарину и Рыкову, что они не участвовали в этой к.-р. работе? Нет, нельзя. Партия имеет уже достаточно материалов, чтобы не верить этим людям. Известно всем, что они уже не раз отказывались от своих взглядов, подавали об этом заявления в партию, выступали с «покаянными» речами, а затем по-прежнему продолжали свою работу против партии. Вот почему нет и не может быть никакой веры их заявлениям и речам!»
После Шкирятова выступал нарком обороны СССР Климент Ворошилов, он долго говорил о деятельности правых, сделав однозначные выводы: «Я считаю, что виновность этой группы, и Бухарина, и Рыкова и в особенности Томского, доказана полностью. Я допускаю, что с какого-то времени и между собой эти люди начали меньше встречаться, может быть, с 1934, 35 года, реже стали давать директивы, а некоторые и просто перестали давать директивы своим подчиненным организациям. Возможно, что в душе, в некоторый период времени, люди хотели, чтобы все то, что лежит на этой душе, не существовало. Я все это допускаю, возможно это, но я абсолютно убежден, что вся эта публика, которая ныне арестована и которая допрашивалась, говорит правду. Все это относится к 1932 г., может быть, к 1930, 31, 32 году, главным образом, очень тяжелым годам, когда наша партия напрягала все силы для того, чтобы консолидировать все,
