что он опознал изображения, похожие на клейма, используемые для кочевых лошадей, а я воображаю, что обнаружил задушенный лишайником шрам моего Белого: круг, разделенный пополам.
С неотпускающим беспокойством мы возвращаемся к своему УАЗу. Тохтор спит на водительском сиденье; его живот комфортно колышется между рубашкой и брюками. Ему нравятся эти поездки на свежем воздухе за городом, но он не видит смысла в старых камнях. Как в какой-то момент и я. Еще шестьдесят лет назад монгольские археологи идентифицировали на этих откосах почти триста вырезанных фигур. Я воображал, что среди петроглифов, типичных для второго тысячелетия бронзового века, найду животных изменившегося ландшафта (этот выход пород когда-то находился посреди озера), и я, возможно, обнаружу профиль лося, ненасытный аппетит которого давно проявился бы в лесной растительности. Может быть, я бы даже заметил далекого мамонта (западнее, на Алтае, они дожили примерно до 1000 года до нашей эры) или реликтового носорога. Вместо этого огромная скала исчезает из виду, а я угрюмо сижу на заднем сиденье внедорожника, зная, что в скале где-то живет множество животных, но моим глазам не хватает остроты зрения, чтобы воскресить их.
В шестидесяти километрах за этой одинокой скалой земля поднимается и уходит в тень сосен. Можно бродить здесь по песчаной почве и лишь удивляться, почему земля выглядит неровной и изношенной, как место исчезнувшей деревни, или почему некоторые камни столь любопытно выровнены. Мы лезем на невысокие пригорки, где когда-то давно стояли деревья, и один раз я различаю в рыхлой земле очертания захороненного входа. Это Дуурлиг-нарс – могильник элиты неуловимого кочевого народа хунну, империя которых две тысячи лет назад заходила далеко в глубь Сибири и билась о Великую китайскую стену. Они не оставили о себе письменных упоминаний и отражены в истории только сквозь призму взглядов перепуганных китайцев, которые сочли их чумой безликих варваров. Десять лет назад, когда археологи исследовали место, по которому мы ходим, разбросанные в разграбленных камерах обезглавленные тела представлялись смешанной европеоидно-восточноазиатской расой. Многие ученые считали их предками гуннов, которые вторглись в Европу примерно в то же время, когда хунну исчезли из истории.
Здесь две сотни могил, но раскопано только пять. Где-то под нашими ногами огромная каменная плита закрывала вход в камеры в три яруса, обшитые деревом; они покосились и наполовину обрушились после вторжения грабителей. В самой нижней камере находился покрытый красным лаком гроб; он разрушился, но на земле остались ажурные следы облицовки из золотой фольги с золотыми цветками. Среди обломков блестели фрагменты парадного наряда, некогда лежавшие на груди тела: украшения из лазурита в виде птиц, золотые и янтарные бусы, бирюза в форме слез и маленькие фигурки коней из позолоченной бронзы.
Эти могилы населены конями. Над погребальной камерой валялась спутанная узда – трензеля и нащечники [21] и лежали скелеты двенадцати принесенных в жертву лошадей; они согнули ноги, словно двигаются, сопровождая дух человека в степь по ту сторону смерти. В других могилах стояли кувшины, наполненные конскими костями. Ибо это была держава лошади. Китайцы с удивлением писали, что дети хунну, прежде чем оседлать лошадь, ездили на овцах и стреляли в птиц и полевых мышей. В бесконечных войнах разрозненная конфедерация хунну могла отправить несколько тысяч конных воинов против великой династии Хань, пехотинцы которой иногда садились в седло, чтобы не отстать от кавалерии, но перед сражением спешивались, ощущая, что не ровня коннице.
Во времена неспокойного мира эти два государства брали или получали дань в зависимости от того, кто был сильнее. Хунну отправляли своих принцев в качестве заложников. Китайцы выдавали замуж своих принцесс – поэзия тех времен полна их печали – и отправляли послов, обреченность миссии которых была «вытатуирована» на их лицах. Среди погребальных даров в самой богатой могиле – керамические чаши, шелка, бронзовые котлы и чайники – находилась покрытая черным лаком колесница, целиком привезенная из Китая; осталась ось от высоких колес, панели от кузова и крепление для зонтика от солнца. Возможно, страх перед темнотой в гробнице отразился в дарении тройного светильника и китайского зеркала – для света и отпугивания демонов.
Мы наступаем на упавшие сосновые шишки, и в тихих сумерках шаги кажутся выстрелами. С деревьев бросаются крохотные летучие мыши. Мы задаемся вопросом, избежала ли осквернения хотя бы одна могила из сотен и что может оставаться в земле под нашими ногами. Часто трудно определить, кто расколотил погребальные артефакты – грабители или плакальщицы, потому что обычай разбивать такие жертвоприношения сохранился у отдаленных сибирских народов до сих пор. Они считают, что загробная жизнь противоположна нашей, и поэтому то, что сломано здесь, будет неповрежденным там, и эти обломки, сопровождающие мертвых, как и они сами, ждут момента, чтобы снова стать целым.
Пока Онон петляет по мягкой земле, он пополняется паводковыми водами. Теперь река уже под сто метров в ширину и течет быстро, без блеска. Когда я спускаюсь, чтобы попить из нее, берега крошатся. Струи холодят мои пальцы.
Один старик называет реку Онон – «мать-правительница», как это делают буряты, воспринимающие реку как женщину. Нельзя вырывать кусты и деревья, растущие по берегам, не говоря уже о том, чтобы помочиться в воду. Река уже загрязнена из-за добычи золота под Батширээтом, и ее воды испачканы. Вытяните тайменя из глубин – как учатся делать местные жители, – и Онон рассердится и выйдет из берегов. Местные не знают, что далеко ниже по течению река становится великим Амуром, отделяющим Россию от Китая, и не знают, где она кончается. Для них река уходит в туман бессмысленности, как только пересечет границу с Сибирью.
Некоторые считают, что Чингисхан родился восточнее Биндэра, где в реку впадает мелкая речушка Хурхин. Когда эти реки встречаются, Онон слабо шелестит. Поток разделяется вокруг заболоченных островов, увенчанных ивами, и вырезает берега с галькой и упавшими стволами берез. Согласно «Сокровенному сказанию», Чингисхан родился на Ононе рядом с загадочным «Бугром-селезенкой» (урочище Делюн-Болдок), и окружающие луга вкупе с ближним холмом подпитывают национальную тягу к месту поклонения: по склону разбросаны многочисленные обо.
Еще больше споров вызывает место могилы завоевателя. Он умер в 1227 году во время похода, вдали от сердца монгольских земель, но, похоже, его вернули в горы Хэнтэй. Почти сразу же поползли дикие слухи о местоположении могилы Чингисхана. Возвращение процессии было тайным и ужасным. Всех свидетелей убили. Вместе с ханом похоронили сорок девушек, а рабов и солдат, строивших и охранявших гробницу, казнили, чтобы не осталось никого, кто знал бы ее местонахождение.
Чем ближе
