В тот день мы еще раз выехали в Логвиново, по приезде доложили комбригу, что три танка, стоящие на высотке над Логвиново, остались без БК и горючки. Штабные приняли к сведению, но, как оказалось позже, никакие действия в этом направлении предприняты не были. Вечером мы уехали в Горловку. На медпункте в Углегорске был порядок, служба налажена, большого потока раненых пока не было, и мы уехали. Обстановка в коллективе накалялась, народ разделился на две части — «за Евича» и «против». Против были те, кто страшно не хотел ехать туда, поближе к передовой. Ротный вел свою подрывную деятельность, и она приносила свои плоды. Ещё бы — ведь «ломать — не строить»! А в своей деятельности по слому он пользовался активной поддержкой вышестоящего командования — прежде всего комбрига. Утром как всегда была пятиминутка, обсудили текущие вопросы, назначили дежурную смену на Углегорск. Поехали Юдин Александр Анатольевич и Игорь Корнеев. Юрий занимался документами, разными текущими делами, и в этот день мы не ездили никуда.
Утром следующего дня Юра поехал в горловский штаб с очередной порцией документов. Через какое‑то время позвонил мне: «Срочно с Красным по‑боевому. Выезжаем в Логвиново». Нам два раза повторять не надо. Пока его машина привезла от здания штаба, мы уже были в МТЛБ со всем необходимым. Оказалось, ему позвонил доктор Юдин и доложил, что по приказу генерала выехал на «Урале» за ранеными в Логвиново. По пути обратно они были атакованы противником. Часть раненых он отправил обратно в деревню, а с остальными ведет бой.
Расстояние от центра Горловки до передовой позиции километров 60. Сами понимаете, броня — это не «Мерседес» и дороги не хайвей. Подъехав к высотке над Логвиново, увидели столб дыма. Что‑то горело. Юрий вылез на пригорок, чтобы посмотреть в бинокль. Я подняла люк десантного отсека и тоже осматривала окрестности. И тут услышала автоматную очередь и точные попадания в плоскость мотолыги. Причем били кучно и с равными промежутками времени между очередями Это говорит о том, что работали грамотно, парами, прикрывая друг друга. Юрий скатился с горки, крикнули стоящим здесь же танкистами: а вы чего не стреляете? А у нас нет ни БК, ни горючки. Оказалось, что наш неоднократный доклад в штабе был просто проигнорирован. Либо это было сделано намеренно. Красный и Юра начали отвечать из автоматов, бросили гранаты. Я метнулась к пулемету. Кто служил, тот знает, проход с десантного отсека к месту пулеметчика рассчитан на очень миниатюрных людей. А если на тебе зимняя форма и разгрузка с рожками, то это проблема — быстро туда нырнуть. Села, включила электроспуск и уже взяла в руки рацию, чтобы спросить у Юры направление для стрельбы. Он сам откликнулся по рации. Попросил открыть задние люки. Они с Красным расстреляли по два рожка, бросили гранаты, и противник отошел. Им не видно было, сколько нас, и поэтому рисковать они не стали. Это нормальная натовская тактика — не вступать в бой, если есть реальный шанс погибнуть. Немного переведя дух, Юрий позвонил по телефону начштаба и доложил обстановку. «Путник» ответил, что в нашу сторону направляются танки, и попросил встретить их у брода и проводить. Что мы и сделали. Довели их до места, и они рассредоточились по полю. Приятно было наблюдать горящий БТР и ЗУшку. Еще один подбитый БТР уходил без боя.
Мы вернулись на пригорок, посмотрели обстановку и спустились в деревню. Там горело все, что еще не успело сгореть до этого. Повернулись тылом к нашим бойцам и начали грузить раненых. А Красный в это время отстреливался из пулемета по снайперу. Ребята сказали, что не давал, гад, головы поднять. То ли его скосила пулеметная очередь, то ли успел уйти, но больше не стрелял. Потом нас накрыли кассетными снарядами и некоторых ребят посекло и оглушило. Под огнем противника и под прикрытием наших танков мы буквально за полчаса сделали четыре рейса туда и обратно. Вывозили ребят с деревни на высотку, к минометной батарее, которая стояла немного дальше, чем «пустые» танки. У них взяли «Урал» и отправили раненых в Углегорск. Самых тяжелых везли в мотолыге. Оказывала помощь обгоревшему танкисту, он на меня смотрит и говорит: «Девушка, я вас помню, вы на днях на нас так кричали!» Он даже не понял, что кричала я не на них, а на своего мужа. Но посыл они поняли правильно. Оставшимся бойцам отдали часть своего БК и поехали.
За один этот рейс в Логвиново мы вывезли 38 раненых. Были среди них и те, кто выехал с доктором Юдиным и потом по его приказу вернулся в деревню. У нас оставалась слабая надежда на то, что они с Игорем все‑таки спаслись, смогли где‑то укрыться и выйти невредимыми. На войне бывают чудеса. Кто воевал, то знает. Приехали в Углегорск в штаб и там уже я в довольно жесткой форме высказала штабным все, что я думала о сложившейся ситуации. Ведь если бы наш экипаж не оказался в тот момент на высотке, танкистов бы просто перестреляли и окружили наших ребят в Логвиново. А уничтожив их, открыли дорогу окруженной группировке в Дебальцево. И все труды и жертвы оказались бы напрасны. Мне не раз на этой войне приходится сталкиваться с подлостью, глупостью и трусостью. А еще с предательством. И я ничуть не удивлюсь, если окажется, что за то, чтобы наши танки остались в нужный момент без БК, а бойцы без прикрытия, кто‑то получил очень «круглую» сумму. Я никого не называю, но думаю, «герои» себя узнают. Через несколько месяцев, уже будучи в России, мы рассказали про этот случай нашим друзьям, тоже офицерам, воевавшим в разное время и понимавшим, о чем идет речь. А также весьма информированным. Они удивились: «Так это вы были под Логвиново? И ещё живы? Вы хоть знаете, какие бабки вы людям обломали?»
Прибыли на медпункт, и я принялась помогать дежурной смене. Раненых было много и нужно было работать быстро. Машины наши одна за одной уезжали в Горловку. Ближе к вечеру вернулись в госпиталь. Там царила очень угнетенная обстановка, и практически все сотрудники, с подачи ротного, ополчились на нас с Юрой. Его обвиняли в гибели наших ребят. При этом общеизвестный факт, что приказ исходил от комбрига, старательно всеми замалчивался и обходился. Генерал через голову начмеда вызвал к себе дежурных врачей посыльным и дал им приказ ехать за ранеными без прикрытия и на «Урале». Доктор Юдин — человек далекий от Армии и ему даже в голову не пришло созвониться с Юрием и получить подтверждение приказа от своего непосредственного командира. Генерал Соколов, видимо, думал, что если мы туда мотаемся в любое время дня и ночи, то на это способны все бойцы нашей роты. Но это совсем не так, и Юрий никогда бы не послал неподготовленных людей туда, где бы им угрожала опасность. Не думайте, что мы такие бесстрашные берсерки. Мы тоже боимся, но мы знаем, как нужно отработать поставленную задачу. Боевой опыт, мастерство водителя и везение. Вот то, что помогало нам выполнять даже самые сложные задачи.
Чем думал генерал — не очень понятно, тем более в такой ситуации ему даже думать не надо было: согласно требованиям устава. Чем руководствовался генерал, идя на их явное нарушение? Как знать, возможно, тем же, чем и когда ставил в ключевую точку предстоящего боя небоеспособный танковый взвод — имея под рукой целый свежий танковый батальон…
Обстановка в коллективе была просто невыносимая, и рано утром на «уазике» мы поехали в Углегорск. Красный остался в госпитале. По дороге нам позвонила Татьяна и сказала, что наших ребят Юдина и Корнея опознали в морге. Мы с Юрой плакали оба. Успокоившись, приехали в медпункт. Рассказали всем о судьбе наших ребят. Это было воспринято всеми очень тяжело. Все‑таки это первые потери в нашей роте. Да еще и такие тяжелые и необоснованные.
В тот день к нам на передовую, в Углегорский медпункт приехал Шурыгин Владислав Владиславович, московский журналист, офицер, участник многих конфликтов. Они с Юрием были знакомы еще до войны и сейчас рады были увидеться. Вот только ситуация была не совсем радостная.
Гибель наших ребят очень подействовала на личный состав. Тяжело осознавать, что человек, с которым ты вчера общался, сегодня лежит мертвый в морге.
Наш МТЛБ стоял возле медпункта, я залезла туда и выплакалась, чтобы меня никто не видел. Владислав Шурыгин беседовал с Юрой, другими бойцами. Делал фотографии. С Горловки приехала дежурная машина, и с ней приехал наш Красный. Он был, мягко говоря, не вполне адекватный. Шок от потери ребят, вся та эмоциональная и физическая нагрузка последних дней дала о себе знать, и он сорвался. Иногда выпить водки — это единственный способ не сойти с ума. Нужно иметь такой же опыт и железный характер, как у меня, чтобы уметь адекватно реагировать на любую ситуацию и уметь справляться со своими эмоциями. Парень еще слишком молод, и очень сильные эмоции и страдания ему пришлось пережить. Он зачем‑то залез в нашу мотолыгу, порывался куда‑то ехать и чуть не выстрелил из пулемета по медпункту. Хорошо, что другие водители додумались откинуть клемму на аккумуляторе. Ни просьбы, ни угрозы, ни ласковое обращение на него не действовали. И тогда мы сделали по‑другому. Перестали обращать на него внимание. Мы с Юрием подошли в Владиславу Владиславовичу и извинились. Как‑то неудобно, что он стал свидетелем такого безобразного поведения нашего бойца. Он на это нам ответил, что это и есть самая настоящая война, настоящие эмоции. Он много повидал — Афганистан, Чечня, Приднестровье. И везде она одинакова — кровь, грязь, смерть и поломанные судьбы. Наш Красненький еще немного посидел в мотолыжке, увидел, что никто на него не обращает внимания, и, как маленький мальчик, вылез сам. Пошел в дом, а там уже доктор приготовил шприц с препаратом, чтобы уколоть его и успокоить. Увидев шприц, он выхватил гранату и закричал: «Щас всех взорву!» На крики в дом забежал Юра и крепко обнял парня, зажав собой гранату. «Взрывай, сынок. Только вместе с папкой». И тут он разрыдался. Отобрали гранату, сделали укол, и мальчишка уснул.
