том числе у Белова, Распутина, Бондарева, Куняева, Крупина. Говорить за всех нельзя… Но с Беловым у нас был разговор о том, что ему в романе Астафьева не по душе. Он отвечал со свойственной ему прямотой: «Писатель не имеет права допускать в книге мат и вымысел, направленный на очернение нашей истории…». Здесь упор был сделан на слово «очернение». Для Белова, как и для Распутина, недопустимо было очернение святой Победы русского и других народов Советского Союза в битве с фашистами. По их мнению, Астафьев перешагнул допустимые здесь границы.
И тут есть над чем задуматься. Тот же Астафьев простил критику за исторический вымысел своим близким друзьям кинооператору Заболоцкому и главному художнику издательства «Советский писатель», фронтовику-артиллеристу Евгению Федоровичу Капустину, у которых всегда ночевал во время приезда в Москву. Простил он строгие внушения за необоснованные нападки на легендарного маршала Жукова и своему однополчанину Коноваленко, тому, кто спас ему жизнь, вытащил из реки во время бомбежки, и к кому он приезжал в гости на Алтай после войны… А навещал он его дважды из благодарности за спасенную жизнь. Тогда с Астафьевым ездил к нему Анатолий Заболоцкий. И вот он рассказывал мне в подробностях, как фронтовик-спаситель крепко наезжал, просил не трогать Жукова, не увлекаться вымыслом… Астафьев то грустно молчал, то отделывался репликами.
Но стоило то же самое сказать Василию Белову, как Астафьев взорвался, перестал общаться не только с Беловым, но и с Распутиным, использовал свои критические суждения в их адрес в общении с коллегами по перу. Между тем, ни Белов, ни Распутин до публичной критики не опускались. Распутин долго молчал. Даже нашел в себе силы после смерти Астафьева поехать на его могилу и помолиться, попечалиться, что не успел при жизни высказать слова примирения. Белов изредка допускал критику романа Астафьева, не переходя на личности, но на примирение так и не пошел. Может, тут кроется еще одна разность в характерах трех единомышленников, трех великих писателей и друзей – Белова, Распутина и Астафьева. Хотя, по утверждению Анатолия Заболоцкого, беседовавшего перед самой смертью с Астафьевым, тот каялся, что недруги развели его с Беловым и Распутиным, и он горячо жаждал поскорее замириться с ними. Не успел. Помешала смерть.
Почему виноватым для Белова стал Валентин Курбатов, попытавшийся примирить двух писателей-классиков?! Желание то было правильным и полезным. Но он допустил в той попытке слово неправды, что идет от древних поговорок «ложь во имя спасения». И еще Белова задело то, что Курбатов в том сложном разговоре с Астафьевым, сам не сказал, что в его романе излишни мат и вымысел, и не передал позицию Белова, что тот считает недопустимым мат и вымысел… Конечно, помыслы и труды у Курбатова были правильные, а вышло, увы, все неудачно. Вместо налаживания контактов, они порвались окончательно не только между Беловым и Астафьевым, но и с Курбатовым. Белов почувствовал в позиции Курбатова неискренность. Этого он простить не смог. И сколько бы я ни высылал ему статей Курбатова из газет и журналов, желая спровоцировать его на изменение взгляда на благородную деятельность критика, он оставался при своих при своем мнении.
Между тем, миссия по примиренчеству, проводимая Курбатовым, мне симпатична. Она могла быть достигнута. Может, и прав Белов: ей не хватало лишь искренности.
Однажды, когда я был в гостях у Валентина Распутина, он подарил мне книгу Курбатова «Крест бесконечный». Мне неудобно было ее брать по той простой причине, что она была подарена самим Курбатовым Распутину с предисловием: «Валентину Григорьевичу с бесконечной благодарностью! Счастья Вам, крепкого духа, а главное, здоровья! С безмерным уважением к Вам Курбатов». Еще ниже на этом же титульном листе другая приписка автора: «Ох, боюсь, Валентин, что не из большой глубины эти письма (моя их половина) и я еще не раз пожалею, что уступил напору издателя. Ну да что уж теперь… Да и письма-то теперь задним числом не углубишь – каковы были, таковы и останутся. Какая была бедная, все норовящая встать на цыпочки жизнь. А все-таки и не без света! С благодарностью. Твой В. Курбатов. 25.11.2002 г.».
Прочтя надпись, прочтя книгу, я еще раз убедился не только в добром намерении Курбатова наладить между писателями из одного патриотического лагеря дружбу и взаимосвязь, но и в том, что он переживал от того, что это не удается.
В другой раз я встретил у Распутина самого Курбатова и спросил, а какие книги он еще выпустил в свет. Мне хотелось до конца разобраться в его творческом поиске, понять Астафьева, Белова, Распутина – моих самых любимых писателей. Так как книга «Крест бесконечный» вышла в Иркутске, то я не мог знать, какие его произведения там еще могли выйти. В то время удивительный издатель и подвижник появился в Иркутске – Сапронов, выпустивший в свет уникальные издания тех русских писателей, на которых власть правительства либералов поставила крест. Курбатов назвал мне книгу – «Уходящие острова».
Вскоре я нашел и прочел эту книгу писем Курбатова, а потом и книгу писем Астафьева «Нет мне ответа». Их все издал великий подвижник Сапронов, кучу денег своих отдавший на благое государственное дело. И что я приобрел и понял из этих трудов? Может, самое главное: а и не было никакой особой ссоры между нашими писателями-патриотами Астафьевым-Беловым-Распутиным. Так, мелкие уколы, недопонимания. Спасибо тут можно сказать критику Курбатову, усиленно смиряющему писателей. Спасибо и врагам русских писателей, жаждущим вбить клин в дружбу великих русичей, раздувающим из простой дружеской критики всемирный конфликт да и заработать на этом гнусном деле дешевый капитал.
Читаю книгу писем Валентина Курбатова, где он пересказывает историю о том, как Виктор Астафьев защищал за границей Василия Белова, обвиненного по злому умыслу в антисемитизме.
«В Иерусалиме, на встрече с тамошними писателями, Виктору Петровичу пришлось вступить в полемику вокруг имени В. Белова. С какой же убежденностью и правдивостью говорил он о таланте Василия Ивановича, о своей вере в этот талант и его будущее, и как искренне кручинился по поводу программных заявлений этого писателя, которого русская литература никогда не сбросит в архив».
Почему некоторым писателям-евреям выгодно приписывать Василию Белову антисемитские взгляды? Да все просто. Весь антисемитизм Белова заключался в том, что как только он заявит, что композитор Гаврилин талантливее композитора Стравинского, музыку Гаврилина по телевидению транслируют один раз в год, а Стравинского – сто раз в год; как только Белов заявит, что книга о войне Бондарева «Горячий снег» правдивее, чем книга Пастернака «Доктор Живаго», о Бондареве
