- Революционная Россия, - начинал какой-нибудь изобретатель, - имеет своих сынов на фронтах, где они воюют и умирают за нее. Но она имеет и своих гениев, которые могут принести то новое и великое, что поможет победить контрреволюцию. Затем он очень пространно объяснял сущность своего изобретения, которое, по большей части, увы, не имело никакого практического значения. В конце 1919 года, когда мы бились над разрешением трудной проблемы о топливе, лесных заготовках и перевозке дров, в наше учреждение позвонил председатель ВЧК, Дзержинский. К тому времени ВЧК превратилось уже в грозное учреждение, творившее суд и расправу, посылавшее на смерть тысячи людей, и каждый звонок оттуда вызывал у всех тревогу. Но Дзержинский был любезен и сказал мне:
- У меня сидит сейчас молодой товарищ, только что приехавший с фронта. Он может облегчить дело заготовки топлива. Примите его, выслушайте его внимательно и доложите мне завтра. Это талантливый молодой товарищ, который завоевал на фронте имя хорошего коммуниста и бойца. Мое учреждение находилось в трех кварталах от ВЧК, и уже через несколько минут ко мне вошел очень стройный молодой человек, в военной форме, весь в коже - от фуражки до сапог - и с огнем в глазах. Не говоря ни слова, он запер дверь на ключ и, подойдя к столу, спросил меня:
- Вы член партии? Узнав, что я не член коммунистической партии, он бросил ключ на стол, вынул из кармана револьвер и положил его рядом с ключом. Потом он достал объемистую клеенчатую тетрадку и, также положив ее на стол, обратился ко мне со следующими словами:
- На фронте у нас все идет хорошо. Мы умеем умирать за новый строй. Но в тылу все идет плохо, ибо там сидят чужие нам люди, часто изменники. Мы, коммунисты, должны не только сражаться, но и творить. И вот по ночам, недосыпая, я занят был мыслью об увеличении запасов топлива, так как без этого Деникин нас возьмет голыми руками. Решение этого вопроса в этой книжке, и вы должны немедленно приступить к осуществлению моего плана. И он грозно прибавил:
- Мое изобретение - секрет большой важности. В вашем учреждении есть предатели. Если мое изобретение окажется в их руках, секрет попадет в руки белых. Я осторожно попробовал приоткрыть книжку и, к ужасу своему, увидел десятки страниц разных логарифмических и других математических вычислений. Тогда я мягко попросил изобретателя вкратце изложить мне основную идею его изобретения. Он объяснил мне следующее. Он изобрел небольшой мотор, который нужно подвесить каждому рабочему, занятому рубкой деревьев в лесу. При падении первого срубленного дерева мотор аккумулирует энергию падения и, таким образом, при дальнейшей рубке, благодаря накопленной механической энергии, от рабочего требуется ничтожная затрата его физической силы. В результате, для пропитания рабочих потребуется, соответственно меньшей затрате сил, и гораздо меньше продовольствия. Сразу было видно, что это одно из тысяч изобретений, известных в истории под названием «перпетуум мобиле» Его нереальность и фантастичность были мне совершенно ясны. Но я почувствовал, что если я как-либо выкажу свое откровенное отношение к этому чудесному изобретению, то револьвер, лежащий на столе, не останется в бездействии. Поэтому я сказал, что предложение очень интересно и его надо проверить на практике. А чтобы охранить его от предателей, тетрадь можно запереть в мой несгораемый шкаф, ключ от которого я предложил ему взять с собой. Завтра мы устроим в его присутствии совещание со специалистами-инженерами. Он позвонил в ВЧК и спросил, может ли он доверить мне свою тетрадь до утра; ему ответили утвердительно, и он, оставив тетрадь, ушел. После его ухода я позвонил Дзержинскому и изложил ему сущность изобретения. В голосе Дзержинского я почувствовал легкое разочарование:
- Странно, наша техническая комиссия, рассмотрев это предложение, нашла его серьезным и сочла необходимым направить его для осуществления в Центральное Лесное Управление. Я знал, чем это пахло в те времена: дело могло, ведь, кончиться обвинением меня в сознательном саботаже. Поэтому я из осторожности позвонил еще и А. И. Рыкову и попросил его передать весь проект на рассмотрение Научного Комитета. Таким путем ответственность с меня была бы снята. Рыков с удовольствием выслушал мой рассказ. Наркомы охотно подхватывали такого рода комические истории, особенно о своих друзьях и коллегах; к тому же, между ВЧК и Высшим Советом Народного Хозяйства всегда существовал некоторый антагонизм. Я представлял себе, с каким удовольствием Рыков рассказал об этой истории Ленину:вот видите, чем ЧК занимается!» Другой изобретатель, с которым я имел дело, поднялся, было, очень высоко по ступеням советской иерархии. Его проект вызвал тот эпизод, который значится где-либо в советских архивах под названием Главшишки. Он наделал в свое время много шума. Однажды ко мне позвонил председатель Главного Лесного Комитета Ломов и попросил меня принять и выслушать тов. Равиковича, посланного к нему Лениным. Ко мне явился человек лет 35, который начал так:
- Я старый большевик, по профессии дантист. А сейчас работаю на фронте. Я знаю, что судьбы революции зависят от обеспечения страны топливом, и вот я пришел к следующей идее. У нас, в Волынской губернии, - я происхожу из Коростышева - прекрасныые хвойные леса. Когда я отдыхал на даче и лежал в гамаке, сосновая шишка ударила меня по лбу. Я заинтересовался этим вопросом и, после долгого изучения, пришел к выводу, что каждая сосна дает урожай в столько-то шишек в год. Я выяснил далее, что эти шишки прекрасно горят. Я пришел к выводу, что так как у нас 365 миллионов десятин леса и на каждой десятине столько-то деревьев, то шишки могут дать вдвое больше топлива, чем это необходимо всей России. Я разработал поэтому следующий проект: объявить шишку национальным достоянием; мобилизовать все население, главным образом, детей до 12 лет и стариков от 60 до 70 лет, на сбор шишек; раздать им специальные корзины для этой цели; построить недалеко от железнодорожных центров склады, куда будут сносить шишки; каждый мобилизованный будет обязан собирать определенное количество шишек - это будет его трудовая повинность. Собранные шишки должны были поступить еще и на специальные заводы. Изобретатель продолжал:
- Шишки надо спрессовать раньше, чем отапливать ими печи или паровозы. В России имеется большое количество маслобойных заводов, которые раньше выжимали подсолнечное масло, но теперь, за отсутствием сырья, находятся в бездействии. На эти-то заводы надо подвезти шишки, там их прессовать, - и проблема топлива будет разрешена. В заключение он заявил, что все это не фантазия и что идея эта уже осуществляется на практике через Главный Топливный Комитет, так как сам Ленин заинтересовался ею. Проект в принципе уже одобрен, и два миллиона рублей ассигновано на опыты на местах. Но так как теперь надо перейти к производству в национальном масштабе, то он обращается ко мне для разработки большого плана.
- Владимир Ильич, - прибавил он, - не только одобрил эту идею, но и на практике ею пользуется: вагон шишек был доставлен в Кремль для отапливания печки в кабинете Ленина. Я отнесся довольно скептически к этому предложению. Так как я имел дело не с экзальтированным военным, а с дантистом Равиковичем, то я спокойно выразил ему свои сомнения, прибавив, однако, что передам дело в научный комитет нашего учреждения. Впрочем, я чувствовал, что изобретатель видел во мне беспартийного специалиста, относящегося скептически к талантам революционного деятеля; уходя с недоверием ко мне, он заявил, что дело будет продолжаться независимо от того, какое заключение даст научный комитет. Вскоре после того я уехал за границу и вернулся лишь через пять месяцев. О Равиковиче и его шишках я забыл. Но в первый же день после моего возвращения в Москву, меня вызвали на специальное заседание СТО - Совета Труда и Обороны, - где в порядке дня стоял вопрос о Главшишке. К этому пункту в повестке дня было прибавлено: «О6ъяснения Либермана по этому вопросу». Был морозный московский день. Когда я явился на заседание в кабинет Ленина, я сразу заметил за его спиной небольшую чугунную печку, отапливавшуюся шишками; рядом возвышалась горка прессованных шишек. В комнате было очень тепло. Кроме Ленина, здесь находились: председатель Главного Топливного Комитета Ксандров, представитель ВЧК, ведавший топливными вопросами, и представители других ведомств. Тут же был и Равикович. Все присутствующие смотрели на меня многозначительно и выжидающе. Ленин хитро поглядывал в мою сторону. Все были в валенках и теплой одежде, я же, приехав только что из-за границы, был одет по-европейски. Эта разница в одежде как-то выделяла и изолировала меня от остальных; я почувствовал себя несколько чужим. Сущность дела сводилась к обвинениям против меня. Ведь вот уж пять месяцев как найдена формула для разрешения топливного кризиса. Она была в моих руках, но я делу не дал ходу. Таким образом, топливный кризис отчасти является следствием моей небрежности, а то, пожалуй, и недобросовестности. За это я должен отвечать. Представитель ВЧК торжествующе поглядывал то на меня, то на печку, а Ленин обратился ко мне с вопросом:
