Никаким "международным правам" не противоречит это дело. Всем будет понятно, что мы против войны с Китаем, наши красноармейцы охраняют лишь наши границы и не имеют намерения перейти на китайскую территорию, а если внутри Маньчжурии имеется восстание, то это вполне понятная штука в обстановке того режима…»
Военную операцию Василий Блюхер провел успешно. Слабая китайская армия не могла сдержать напора войск Блюхера. Чан Кайши уступил. 29 декабря 1929 года в Хабаровске было подписано соглашение с Китаем об урегулировании ситуации на Китайско-Восточной железной дороге. Советские войска покинули территорию Маньчжурии. Блюхер первым удостоился только что учрежденного ордена Красной Звезды.
По всей стране проходили митинги и демонстрации, проводились встречи с героями войны против «бело-китайских милитаристов», вспоминал генерал-майор Петр Григорьевич Григоренко. Подростки распевали частушку на злобу дня:
Ой, чина-чина-чина —
упала кирпичина,
убила Чжан Цзолиня,
заплакал Чан Кайши.
Китайский генерал Чжан Цзолинь, правивший Маньчжурией, был в 1928 году убит японцами. Впрочем, некоторые историки ныне утверждают, что его уничтожила советская разведка…
Но поднять революцию в Маньчжурии Красной армии не удалось. Пришлось восстанавливать отношения с китайским правительством. Чан Кайши тоже не мог позволить себе полный разрыв с Советским Союзом, где находился его сын Цзинго.
Еще в 1925 году советские представители уговорили Чана отправить сына в Москву. Назад не отпускали. Сын президента Китая превратился в заложника. А Чан Кайши дорожил наследником. 14 декабря 1931 года записал в дневнике: «Я совершил страшное преступление: подверг риску жизнь наследника». На запросы президента Москва неизменно отвечала, что его сын вполне счастлив и отказывается возвращаться в Китай.
Принято считать, что компартия Китая всегда держалась особняком, а Сталин не доверял Мао, который хотел быть самостоятельным. В реальности в руководстве компартии существовали три группировки: старые коминтерновские кадры, выпускники московских учебных заведений и местные партизанские командиры. Сталин не давал какой-то одной группе взять верх. Командующий китайской Красной армией Чжу Дэ и секретарь ЦК партии Чжоу Эньлай, будущий глава правительства, хотели избавиться от соперника — отправить Мао на лечение в Москву. Им не позволили.
Компартия Китая 7 ноября 1931 года провозгласила создание советской республики. Мао Цзэдун возглавил это непризнанное государство и стал называться на советский манер — председателем Центрального исполнительного комитета. Вот тогда подчиненные и стали именовать его «председатель Мао».
На седьмом конгрессе Коминтерна летом 1935 года Мао назвали знаменосцем мирового коммунистического движения — вместе с болгарином Георгием Димитровым, который прославился после неудачной попытки нацистов обвинить его в поджоге рейхстага.
Главным противником Мао был руководитель китайской делегации в Коминтерне Ван Мин, безжалостный и амбициозный человек. Он себя видел руководителем партии. В его аппарате составили справку о Мао — для руководителей Коминтерна: «Социальное происхождение — мелкий помещик… Сильный работник, агитатор и массовик, умеет внедряться в гущу массы. Имеет богатейший опыт крестьянского движения и партизанской войны… Есть недостатки. Недостаточна теоретическая подготовка, поэтому легко может совершить отдельные политические ошибки».
Ван Мин обвинял Мао в троцкизме и переправлял свои критические послания в Москву через советских военных разведчиков. Но его обвинения не погубили Мао. Летом 1938 года Москва согласилась на избрание Мао генеральным секретарем ЦК компартии.
«С конца двадцатых годов, — считает профессор Александр Панцов, автор биографии Мао Цзэдуна, — именно Москва активно способствовала выдвижению Мао. Сталинский Коминтерн поддерживал его и вставал на его защиту, когда кто-либо из руководящих деятелей компартии Китая выступал против него. Москве и прежде всего Сталину Мао обязан своим возвышением».
С начала 1930-х китайская политика Сталина стала определяться противостоянием с Японией, территориальные аппетиты которой росли с каждым днем. Корея уже была японской колонией, и с ее территории императорская армия пыталась захватить Китай. Чан Кайши попросил военной помощи у Советского Союза. Он предложил забыть прежние распри и объединиться против общего врага.
Прежде Сталин не спешил ему на выручку.
Когда Япония в 1931 году оккупировала Северо-Восточный Китай, Сталин держался край не осторожно. 23 сентября 1931 года он, находясь в отпуске, писал своим ближайшим соратникам Лазарю Моисеевичу Кагановичу и Вячеславу Михайловичу Молотову:
«Наше военное вмешательство, конечно, исключено, дипломатическое же вмешательство сейчас нецелесообразно, так как оно может лишь объединить империалистов, тогда как нам выгодно, чтобы они рассорились…
В печати надо вести себя так, чтобы не было никаких сомнений в том, что мы всей душой против интервенции. Пусть "Правда" ругает вовсю японских оккупантов, Лигу Наций как орудие войны, а не мира, пакт Келлога как орудие оправдания оккупации, Америку как сторонницу дележа Китая. Пусть кричит "Правда" вовсю, что империалистические пацифисты Европы, Америки и Азии делят и порабощают Китай. "Известия" должны вести ту же линию, но в умеренном и архиосторожном тоне…»
Разница между двумя газетами состояла в том, что «Правда» была органом ЦК партии, а «Известия» — Центрального исполнительного комитета СССР, то есть формально представляла государственную точку зрения.
Сталину, конечно, не нравилось, что японцы оккупировали Маньчжурию и оказались у советских границ. Но помогать китайцам он не спешил — не был уверен, что готов к военному противостоянию с Японией.
Весной 1932 года Советский Союз признал Маньчжоу-го де-факто и разрешил марионеточному государству открыть консульства в Чите и Благовещенске. Маньчжоу-го, то есть японцам, продали и Китайско-Восточную железную дорогу, которую японцы использовали для переброски своих войск. Китайцы обиделись, считая такой шаг недружественным. Но китайским политикам в Москве не доверяли. Нарком Ворошилов откровенно выразил эти настроения в письме своему заместителю Яну Борисовичу Гамарнику: «Япошки — и мерзавцы, и наглые ловкачи. Китаезы — идиоты и болваны».
Но избежать противостояния с Японией было невозможно, и Китай становился естественным союзником. Теперь Сталина больше интересовала не революция в Китае, а его готовность воевать с японцами. Он был готов поддержать любого китайского политика, намеренного сражаться против императорской армии.
Начальника политуправления и заместителя наркома Яна Гамарника командировали на Дальний Восток посмотреть, что понадобится армии Блюхера, если начнутся боевые действия. Ворошилов 13 января 1932 года писал Гамарнику: «По имеющимся дополнительным сведениям японцы действительно ведут напряженную работу по подготовке войны и как будто бы к весне текущего года. Есть сведения, что зашевелились всерьез белогвардейцы, которые хвастаются возможностью выброски на территории СССР до ста тридцати тысяч войск. Проектируется создание "русского" дальневосточного правительства…»
В Харбине и других районах Китая после Гражданской нашли убежище немало русских людей. Это были и просто беженцы, и бывшие солдаты и офицеры Белой армии, и даже небольшая группа молодых русских фашистов.
Особую Краснознаменную Дальневосточную армию Блюхера, которая действовала на огромной территории, преобразовали в Дальневосточный фронт в составе двух армейских направлений — Приморского и Забайкальского. Так было проще управлять войсками.
2 июня 1932 года Каганович докладывал Сталину, который отдыхал на юге:
«Телеграммы, идущие из Японии, показывают усиление как будто мирных настроений, но в то же время есть телеграммы о том, что японские аэропланы кружатся уж очень близко возле нашей границы, и как будто (еще не проверено) были даже факты перелета, хотя и незначительного, нашей границы на Амуре.
Блюхер прислал телеграмму Ворошилову, в которой предлагает обстрелять японские аэропланы, как только они перелетят через границу, то есть через середину реки Амур. Ворошилов ответил ему, что можно лишь в том случае обстрелять, если они действительно перелетят через границу или будут летать в районе нашей флотилии.
Мы собрали Дальневосточную комиссию и решили категорически запретить стрелять и точно информировать о всех случаях Москву. Приняли мы это потому, что нельзя дать возможность командиру роты или взвода определять, когда обстрелять, когда нет. Мы не гарантированы, что какая-либо группка японских фашистов-военных может нас пробовать провоцировать на войну, и решение таких вопросов должно быть в руках центра. Думаю, что мы решили правильно.
