второе событие было еще тревожнее. Губернатор Мадейры сообщил Ансону, что у западного побережья острова скрывается испанская армада как минимум из пяти огромных военных кораблей, включая 66-пушечник с командой почти в семьсот человек, 54-пушечник с пятьюстами бойцами и колоссальный 74-пушечник с семью сотнями комбатантов. Слухи о миссии Ансона просочились наружу – позднее разглашение подтвердилось, когда в Карибском море британский капитан захватил корабль с испанскими документами, где подробно излагались все собранные об экспедиции Ансона «разведывательные данные» [144]. Противник все знал и отрядил армаду во главе с Писарро. Преподобный Уолтер отметил, что эти корабли «предназначались для того, чтобы остановить нашу экспедицию» [145], добавив, что «они обладали над нами значительным превосходством в силах» [146].
Для ухода с Мадейры эскадра дождалась темноты, а Байрону и его товарищам приказали во избежание обнаружения погасить бортовые фонари. Охотник и жертва поменялись местами. Испанская армада жаждала крови британской флотилии.
Один из морских пехотинцев «Вейджера» ударил в барабан, «отбивая сбор», и матросы и юнги, неважно, полусонные или полуодетые, бросились сквозь тьму к боевым постам. Палубы срочно освобождали от незакрепленных предметов – которые в бою могли разлететься сотнями смертоносных осколков. Служивший на британском военном корабле четырнадцатилетний юнга вспоминал, что «никогда прежде не видел убитого человека», пока во время перестрелки осколок не попал в «макушку товарища – и его кровь и мозги не брызнули на палубу» [147]. Еще страшнее была перспектива того, что деревянный мир охватит пламя. Моряки на «Вейджере» наполнили ведра водой и приготовили огромные корабельные орудия [148], эти двухтонные железные бестии с рылами, вытянутыми на два с лишним метра. Одному орудию для высвобождения его разрушительной силы требовался расчет не меньше шести человек.
Движение каждого номера в расчете имело свой смысл. Юнга, прозванный «пороховой обезьяной», бежал через орудийную палубу за картузом, который подавали из порохового погреба, где под замком и охраной морских пехотинцев держали все взрывчатые вещества. Внутри запрещалось зажигать свечи.
Юнга брал картуз с несколькими килограммами пороха и спешил к орудию, к которому был приписан, стараясь не наткнуться на сплетение людей и механизмов, дабы не произошел взрыв. Другой номер расчета брал картуз и опускал его в дуло. Затем заряжающий забивал внутрь восьмикилограммовое чугунное ядро, а сверху – фиксировавший его веревочный пыж. Каждый ствол помещался на орудийном станке с четырьмя деревянными колесами, и расчет талями [149], блоками и тросами тянул станок до тех пор, пока дуло не высовывалось из порта. Одно за другим по обоим бортам корабля появлялись орудия.
Тем временем шкотовые и матросы на реях занимались парусами. В море нет постоянной позиции: корабль всегда движется, следуя за ветром или течением. Поэтому капитанам приходится приспосабливаться к стихии, а также к маневрам коварного противника, что требует огромных тактических навыков – артиллерийских и мореходных умений. В горячке боя с летящими со всех сторон пушечными ядрами, картечью, пулями, полуметровыми осколками капитану может понадобиться поднять или, наоборот, спустить паруса, сделать галс или поворот фордевинд [150], броситься в погоню или, напротив, обратиться в бегство. Иногда и вовсе требуется протаранить неприятельский корабль, чтобы моряки с топорами, саблями и шпагами бросились на абордаж, сменив артиллерийскую перестрелку на рукопашный бой.
Люди на «Вейджере» работали молча, звучали лишь отрывистые команды: «Проколоть картуз… Навести орудие… Поднести фитиль… Огонь!»
Командир расчета, также производивший запал, вставлял медленно горящий фитиль в запальное отверстие на закрытом конце ствола, а потом отпрыгивал в сторону вместе с остальным расчетом. И вот картуз воспламенялся – гремел выстрел такой силы, что орудийный станок резко откатывался назад, пока его не останавливал трос для крепления пушек у бортов. Не отскочи вовремя, тебя попросту раздавит. По всему кораблю громадные орудия изрыгали пламя [151] и крутящиеся в воздухе восьмикилограммовые ядра, несущиеся со скоростью свыше 350 метров в секунду, глаза застилал дым, рев оглушал, а палубы содрогались будто от судорог.
Посреди этого жара и пламени стоял главный комендор [152] «Вейджера» Джон Балкли. Казалось, он один из немногих в разношерстной корабельной команде был готов к возможной атаке. Но объявленная тревога оказалась учебной – коммодор [153] Ансон, узнав о притаившейся испанской армаде, принялся с еще бо́льшим фанатизмом готовить всех к бою.
Балкли исполнял обязанности с безжалостной эффективностью одного из своих холодных черных орудий. Он отдал военно-морскому флоту более десяти лет своей жизни. Начинал он с самой грязной и тяжелой работы – по локоть в смоле откачивал трюмные воды, учился вместе с угнетенными «смеяться над мстительный злобой» [154], по выражению одного моряка, «ненавидеть притеснение, поддерживать в беде». Он пробивался наверх с самой нижней палубы, пока за несколько лет до экспедиции Ансона не предстал перед квалификационной комиссией и не сдал устный экзамен на комендора.
Если звание капитана и лейтенанта присваивала Корона и они после плавания часто меняли корабли, технические специалисты, такие как комендор и плотник, получали патент от адмиралтейского совета по военно-морскому флоту и закреплялись за одним кораблем, становившимся их домом. Стоявшие рангом ниже «королевских офицеров», именно они во многих отношениях были сердцем корабля: профессиональным командным составом, обеспечивающим его бесперебойную работу. Балкли отвечал за все орудия смерти «Вейджера». Это была решающая роль, особенно в военное время, что отражали военно-морские наставления: статей об обязанностях комендора в них насчитывалось больше, нежели у капитана или даже лейтенанта. Один коммандер [155] выразился так: «Комендор в море должен быть искусным, осмотрительным и смелым, потому что в его руках сила корабля» [156]. «Вейджер» перевозил боеприпасы для всей эскадры, и Балкли начальствовал над обширным арсеналом, пороху в котором хватило бы, чтобы взорвать небольшой город.
Набожный христианин, он надеялся однажды обрести то, что называл «Садом Господним» [157]. Хотя на «Вейджере» должны были проводить воскресные богослужения, Балкли жаловался, что «молитвой на борту совершенно пренебрегали» [158], а в военно-морском флоте «отправление религиозных обрядов с должной торжественностью совершается так редко, что за многие годы службы мне известен всего лишь один подобный пример». Он взял с собой книгу «Образец христианина, или Трактат о подражании Иисусу Христу», и казалось, что на чреватое опасностями путешествие он, по крайней мере отчасти, смотрел как на способ приблизиться к себе и, что важнее, к Богу [159]. Библия учит, что страдание может «заставить человека познать себя», но в этом мире искушений «земная жизнь человека – это война» [160].
Несмотря на свою веру, а может, благодаря ей
