Сложное было время. Мы верили партии, защищали ее интересы и были готовы умереть за ее идеалы. Это сейчас, по прошествии многих лет мы стали умнее и образованнее. Наверное, правы те, кто утверждает, что человек в своей жизни дважды постигает истины. Первый раз, когда он молод, а второй — когда накопил мудрость, знания и опыт.
«Все течет, все меняется», — это философское определение как никогда понятно стало именно сегодня. Люди — участники протекающих на Земле экономических, политических, социальных процессов могут только ускорять или замедлять их, но не с состоянии остановить беспрерывное движение всех этих процессов, основывающихся на объективно действующих общих для всех законах…
Следствие по делу молодежной троцкистской группы было завершено, все данные, полученные агентурно-оперативным путем, задокументированы. Вот и последняя перед судом встреча.
Мой друг позволил себе (достаточно высокая смелость в те времена) спросить у лидера этой группы:
— Абстрагируемся от сегодняшнего дня. Мы не в тюрьме. Мы свободны. Вы свергли советскую власть, вы пришли к власти. Что бы вы сделали, какие ваши первые шаги?
И неожиданно услыхал:
— Первое, что бы мы сделали, это повесили таких, как вы, вас в первую очередь.
Так закончился диалог коммунистов, один из которых остался убежденным троцкистом. Каждый из них в то время был уверен в своей правоте…
Чекисты с санкции руководства Москвы применили к Куку новый способ воздействия. Они перевели его в просторную и оборудованную под жилую комнату камеру, где он смог находится вместе с Уляной, которую он не видел с момента их задержания и ареста. Я был свидетелем их первого свидания в новой для них обстановке. Мы были с Николаем Ивановичем в камере, уже зная, что сейчас сюда приведут Уляну. Внешне Кук был спокоен. Когда раздался звук отодвигаемых засовов и в дверях появилась Уляна, Кук встал со стула и сделал несколько шагов ей навстречу. Они обнялись и стояли так довольно долго. Потом оба повернулись к наблюдавшим за ними со стороны чекистам.
Николай Иванович имел указание начальства присутствовать при их встрече, поговорить с обоими о дальнейших планах. Проводившаяся до этого работа с Уляной желаемых результатов не дала. Она либо отвечала и давала пояснения по давно известным фактам и событиям, либо ссылалась на мужа, либо молчала. Больше молчала, игнорируя вопросы чекистов.
Внимательно посмотрев на стоявших перед нами Кука и Уляну, Николай Иванович бросил мне:
— Пошли, пусть они побудут вдвоем.
По дороге в рабочее помещение Николай Иванович пояснил свое неожиданное решение, противоречащее указанию руководства, тем, что не смог видеть их лица, лица встретившихся после длительной разлуки двух любящих людей.
— Это противоестественно быть при такой встрече, разговаривать, да еще и спрашивать о чем-то. Надо все-таки оставаться людьми. Кук и Уляна должны понять это и по-человечески оценить наш уход, — говорил он. — Я постараюсь объяснить целесообразность наших действий не только человеческими чувствами, но и оперативной необходимостью — послушаем сегодня же пленку записи их разговоров.
Зампред согласился с доводами начальника отдела.
Полученная поздно вечером первая запись разговоров объектов ничего интересного не дала. Общие темы, обычная человеческая радость встречи. Но следовало отметить оперативную правильность поступка начальника отдела. Кук и Уляна большую часть разговоров провели так, как будто знали, что их могут слушать. Наверное, они что-то шептали друг другу на ухо. Расшифровать их разговор не представлялось возможным. Это и было отмечено в полученной от технического отдела сводке.
К обеду следующего дня поступили вечерняя и ночная сводки. И опять неудача. Они явно разговаривали друг с другом всю ночь, но, как говорится, под одеялом. Усилия девчат, имеющих хорошие уши, ни к чему не привели — не удалось расшифровать ни слова. Не было зафиксировано и интимной близости, так как в этом случае в сводке бы стояли две буквы — п. а.[201] и указывалось бы время фиксации этого.
Я специально сбегал к девчатам и сам прослушал сводку. Ничего интересного, кроме еле слышного среди прочих звуков шепота.
Но каким бы ни был конспиратором Кук, постоянно действующий «литер» приносил оперативную пользу. Сначала прочитав сводку, а потом вслушиваясь в записи, улавливая интонации, я понял, что Кук договаривался с Уляной о дальнейших действиях в работе с чекистами. Более менее стало понятно, что на сотрудничество ни он, ни Уляна не пойдут. Она плакала, но была согласна с его стойкостью и решением пойти на смерть. Ненависти к своим врагам-чекистам не было заметно. Перед Куком был противник, наверное, достойный, потому что перехитрил его. Он много раз повторял Уляне: «Лучше бы нас убили в бою, чем погибать здесь, у большевиков». И она тоже с ним соглашалась.
Шли дни ежедневной работы с Куком. Так уж устроен человек, что он привыкает ко всему, ко всем условиям своего существования, где бы он ни находился. Даже в самых жестких, карцерных условиях тюрьмы.
Арестовав в 1933 году Георгия Димитрова и обвинив его в поджоге рейхстага, германские нацисты изобрели наручники, исключающие возможность держать перо или карандаш, то есть писать, чего они не могли запретить напрямую в то время. Димитров изловчился, приспособился писать и в наручниках. А тут ведь нормальные условия для нормальной человеческой жизни. Даже малюсенький туалетик имелся. Кук получал интересующие его газеты, любую политическую или художественную литературу из библиотеки КГБ по сделанным им заявкам, которые по прошествии времени становились все более разносторонними и объемными.
Постепенно под воздействием складывающихся вокруг него спокойной обстановки и условий Кук частично начал терять чувство осторожности и стал допускать в разговорах и спорах с Уляной некоторые высказывания и выражения, которые в определенной степени после их анализа помогали извлекать по крупицам интересующий нас материал, а самое главное — определять дальнейшее направление работы.
Кука беспрестанно мучили боли в желудке и кишечнике — следствие многолетней и тяжелой партизанской жизни. Было организовано тщательное медицинское обследование, для чего его трижды доставляли в санчасть КГБ на улице Розы Люксембург на Печерске.
Когда ему впервые предложили покинуть камеру, чтобы в стационаре медчасти КГБ пройти обследование у врачей-специалистов, он, как мне показалось, изменился в лице. Что-то промелькнуло в его глазах. Он как-то напрягся и внимательно посмотрел на меня.
Спустя пару месяцев Кук признался, что, когда он очутился в салоне машины, окна которой были наглухо закрыты шторками из черного плотного материала, он подумал, что его везут на расстрел, скрывая это под предлогом медицинского обследования.
Удивительным и необычным выглядели плановые посещения внутренней тюрьмы КГБ помощником генерального прокурора Украины, проводившиеся в так называемом порядке прокурорского надзора. День посещения прокурором тюрьмы был известен заранее. Камере срочно придавался нежилой вид. Убиралось постельное белье, бытовые предметы. Попутно производилась дезинфекция, острый запах которой, кроме устранения возможных инфекций, служил прокурору доказательством, что в этой специальной камере-комнате действительно никто не содержится. Прокурор — это была женщина — появлялась каждый раз в одно и то же время утром и спустя два часа покидала здание КГБ. Супругам в этот день, не раскрывая истинной причины их «выгула», объявлялось, что состоится прогулка по Киеву. За два часа до появления прокурорского надзора Кука и Уляну выводили на улицу. Они в моем и еще одного оперативного работника сопровождении, не обращая на себя внимания прохожих, шли пешком до золотоворотского садика. В хорошую погоду могли посидеть на скамейке в окружении молодых мам с детскими колясками. Затем продолжали свой путь, как правило, до университета, где обязательно подходили, и это стало традицией, к памятнику Кобзаря, склонившего свою величественную голову в сторону возвышающегося напротив красностенного здания Киевского университета его, Кобзаря, имени — Тараса Григорьевича Шевченко.
На Крещатик и другие людные улицы «компания» не выходила из-за опасности потеряться, хотя Уляна и просила завести ее в центральный универмаг на Крещатике.
— Не бойтесь, — говорила она, — мы не сбежим. Документов и денег у нас нет, да и вас тут с нами наверняка больше, только мы их не видим.
Я на слова Уляны только пожимал плечами, давая понять, что их действительно охраняют не «только двое».
В первый выход объектов в город к нам была приставлена бригада сопровождения из десяти работников «НН». В последующем группу сократили, но люди из 7-го отдела КГБ присутствовали всегда, у них была связь и они могли поднять тревогу в случае исчезновения объектов, если бы оперработники упустили их.
