Любимые герои В. Крапивина – дети.
Собственно, они всегда единственные его герои.
«Валерка шел впереди, – („В ночь большого прилива“). – Он поглядывал вверх, где на извилистой полосе обычного земного неба светило несколько неизменных звезд. Мы часто сворачивали, и при каждом резком повороте из тумана выплывали разноцветные планеты, похожие на елочные шарики. Они проходили сквозь меня и Валерку. Словно мы были из воздуха. Это похоже было на сон, когда ничто не удивляет и не страшит.
Потом снова стало темнее. Стены сделались непрозрачными. Валерка вдруг замедлил шаги, и я опять почувствовал его улыбку.
Он спросил:
– Так сколько же тебе лет?
Я тоже улыбнулся и нетерпеливо сказал:
– Ты же знаешь: всегда двенадцать…»
Вот это всегда двенадцать часто дразнило критиков.
«Прекрасно помню, как я впервые читал „Голубятню на желтой поляне“, – писал в 1995 году Василий Владимирский. – Мне было тринадцать лет, и я жгуче завидовал героям, завидовал их нарочитой непорочности и ангельской белизне, которой в жизни не бывает. Немного позже я задался вопросом, который не дает мне покоя до сих пор: почему же Владислав Петрович, человек, уже в силу своей профессии обязанный понимать, что так не бывает, пишет так, и никак не иначе? Если отставить в сторону отдающий демагогией тезис о воспитании подрастающего поколения на позитивных примерах литературных героев (ибо для детей вся искусственность крапивинских построений более чем очевидна), остается предположить, что это получается у Владислава Петровича непроизвольно».
И дальше, анализируя повести «Сказки о рыбаках и рыбках» и «Помоги мне в пути»: «Что и говорить, беззащитность и отвага – сочетание трогательное. Однако в реальной жизни оно встречается на порядок реже, чем на страницах крапивинских книг – если вообще встречается. Это не упрек, а констатация факта. Крапивин пишет своих героев такими, каким он хотел бы видеть себя в детстве, и, хотя герои его внешне различаются, все они одинаково простодушны и невинны, как стойкие оловянные солдатики, сошедшие с одного конвейера. Владислав Петрович валит в одну кучу все положительные качества, которыми могут отличаться дети, не обращая при этом особого внимания на то, что качества эти зачастую являются взаимоисключающими. Различия между героями, как правило, заключаются в разном „процентном соотношении“ этих качеств, но присутствуют они всегда в полном составе. Отрицательными чертами автор наделяет своих малолетних героев с большой неохотой, приберегая такие подарки для предателей и мерзавцев вроде Люсьена и компании, являющихся не более чем марионетками в руках Темных Сил взрослого мира… Во всех произведениях В. Крапивина есть только один герой, отраженный в десятках зеркал и окруженный порождениями абстрактного зла… Мир Крапивина – это очень неуютный мир. Маленького человека здесь со всех сторон окружают мерзавцы и равнодушные холодные подлецы. Единственный смысл жизни появляющихся изредка положительных взрослых героев – зашитить, спасти, оградить невинное дитя от окружающей действительности, мира, от „тех, которые велят“. Ни к чему другому эти эфирные существа просто не способны. У них по определению не может быть каких-то своих, собственных интересов, никак не пересекающихся с интересами подопечных недорослей, ничего своего, никаких тайн и секретов… Это – пронзительный, исступленный культ Детства, культ непорочности и чистоты, которую взрослым уже никогда не вернуть, хоть в лепешку расшибись, и пророки его – Хранители-Командоры».
«То, что происходит в моих книгах, – возражал Владислав Петрович, – я сам, наверное, воспринимаю как некую реальность. Естественно, для меня не просто вот листок бумаги, карандаш… Я пишу, что-то выдумываю… Конечно, как-то вживаюсь в мир, который я описываю, то есть как-то часто, что ли, вхожу в шкуру этих самых героев, или хотя бы становлюсь, может быть, близким их собеседником или соседом, то есть наблюдаю их с очень близкого расстояния, стараюсь понять их – и в какой-то степени для меня это реальная жизнь. Может быть, иногда более реальная, по крайней мере, более для меня часто значимая, чем тот самый быт, который окружает любого человека и который, к сожалению, бывает далеко не всегда приятным. Порой даже и противным. То есть книги – они, может быть, даже в какой-то степени уход. Не бегство от действительности, не спасение, но в какой-то степени уход в некоторый более значительный мир, более весомый, и может быть, более интересный людям, чем тот, в котором мы вращаемся постоянно и ежедневно. Может быть, если в моих книгах что-то и получается, так это результат какой-то самоотдачи, что ли. Если получается действительно. Ну, а там уж как складывается мысль, как идет рука, как интонация рождается. Ну, я не знаю, наверное. У каждого уж как, кому что дано, кто что сумел в себе воспитать…»
«Как пришла ко мне идея Великого Кристалла?… – ответил В. Крапивин на вопрос санкт-петербургского критика и писателя Андрея Николаева. – Гипотезу, если что касается технической стороны, несколько громко выражаясь, научной или псевдонаучной, то тут я ее придумывал сам. Началась она, естественно, от кольца (так у В. Крапивина, – Г. П.) Мебиуса, от его свойства. Потом я сам дошел, что удлиненный многогранник, если его соединить особым способом, он тоже соединяет свои плоскости в одну, как кольцо Мебиуса. Потом я пришел к мысли, что каждая плоскость, она ведь может быть многомерной. И эти многомерные миры путем какого-то усилия – иногда физического, иногда чисто морального – можно соединить, и тогда все бесчисленное число миров во Вселенной вдруг единым движением соединяется в один мир, и тогда уже вопрос переноса из одной точки в другую является чисто техническим. Но, естественно, все это потом обрастало образами и какими-то конкретными находками, людьми и сюжетами, и так далее…»
И далее: «В повести „Дырчатая Луна“ и в повести „Самолет по имени Сережка“ всплывает новая такая физико-философская категория – Безлюдное Пространство. Возникновение Безлюдных Пространств, влияние их на человека, откуда они взялись, и что это такое. Это где-то навеяно реальностью – у меня появилась такая привычка, уже года три наверное, – мы с младшим сыном, летом особенно, любим бродить по окрестностям города, а город наш громадный. Это же мегаполис, по сути дела. Хотя он не так населен, как Москва, но его окрестности, его площади колоссальные. И среди этих площадей попадаются какие-то заброшенные, полузаброшенные производственные пространства, где недостроенные какие-то цеха, буераки, заросшие механизмы, никуда не ведущие рельсовые пути. И все это складывается в определенный мир, и возникает определенное ощущение этого мира. И это тоже дает определенный толчок, и начинает даже казаться, что в этих Пространствах есть какая-то своя душа, что ли, такая мистическая. Особенно, когда их много, когда приходилось там и заблудиться где-то, и выйти куда-то не туда… И вообще… Я, например, целиком увидел первую часть трилогии „В ночь большого прилива“ во сне… В этом космолете, висящем в абсолютно пустом пространстве, вдруг там появляется мальчишка, очень похожий на моих приятелей детства. Он буквально въехал туда на велосипеде…»
«На стене моей комнаты висит старая географическая карта, 1914 года издания, – рассказывал В. Крапивин в одной из бесед, проведенных по Интернету. – Ее я лет десять назад откопал в букинистическом магазине, и она дала толчок роману «Бронзовый мальчик»: с нее начинается и вокруг нее закручивается сюжет. Там есть моя первая игрушка – керамический красноармеец. Ее купили через неделю после того, как я родился, и я ей играл в детстве – как раз в военные годы. Есть семейная реликвия – зеркальце со старинного бювара. Есть резная доска, ее мне подарили друзья, – типичная резьба для домов моей родной Тюмени. Висит деревянный штурвал от рейдового катера. Он не старинный – такие ставят для пущей романтики на многих современных судах, даже на подводных лодках. Этот штурвал предназначался для тренажера в отряд «Каравелла». Мой друг, контр-адмирал, преподаватель Военно-Морской академии, раздобыл его для нас, видимо, снял со списанного судна и послал поездом, с проводником. Но, пока посылка шла, в «Каравелле» появилось целых три штурвала – прислали из Севастополя. Так подарок остался у меня…»
«Вы пишете только от руки?» – спросил В. Крапивина один из его почитателей.
«Да, конечно. На компьютере могу только напечатать какое-то письмо или небольшую аннотацию. Я долго не мог освоиться с компьютером…»
«А что бы вы ощутили, если бы вдруг в киоске увидели, например, компакт с „Голубятней на желтой поляне“? С игрой, имеется в виду».
«Я бы расценил это как безобразие. Можно, конечно, выхолостить и мою книгу. Убрать всё – настроение, характеры, оставить голый сюжет, как в боевике. Я бы тут же выяснил, какая фирма пошла на такое пиратство, и обратился в ближайший районный суд. Что касается компьютерных игр, то я даже не знаю, как они включаются. Для меня компьютер – усовершенствованная пишущая машинка, рабочий инструмент. Если и идет сейчас какая-то компьютеризация сознания, я не готов учитывать это в своем творчестве».
