Историк, он понимал, о чем говорит.
«Сталину понравился чем-то похожий на него (а внешне – на Гитлера) провинциальный агроном Трофим Лысенко, из породы фантастов, решивших подчинить природу нашей Коммунистической партии. Таких в то время было немало, наиболее знаменита была Лепешинская, старая большевичка, подруга Ленина, которая доказывала, что жизнь может зарождаться в пробирке из неорганического вещества, как якобы полагал ее друг Ленин. Бабуся была сумасшедшей, что не мешало ей получать Сталинские премии и академические звания. Алхимики Средневековья ей низко кланялись, но ни один из фантастов с ней не сравнялся. Лысенко, в частности, изобрел внутривидовую дружбу и взаимопомощь как биологический закон и вневидовую борьбу как другой закон. Так что, коммунисты и колосья пшеницы должны друг другу помогать, но бороться с ячменем и рожью, которая, по законам Лысенко, могла превращаться в пшеницу по воле партии. Но главным в лысенковских теориях была, разумеется, борьба с империализмом, который в биологии принял форму вейсманизма-морганизма. Другими словами – долой генетику!»
В книжке стихов «Что наша жизнь» (1992), есть такой, очень характерный для Кира Булычева стишок:
Я пришел к тебе с пакетом,
Рассказать, что Солнце село.
Что Луна и все планеты
Взяты по тому же делу.
Эту книжку (нумерованный экземпляр № 13), он надписал мне: «Дорогой, далекий сибирский друг. Я специально ждал, пока дело дойдет до тринадцатого номера – таковы они, москали! Будешь читать, Лиде не показывай. Из-за этого стишка директорша типографии сняла выходные данные».
Конечно, страница 13 была открыта первой:
Думаю, исторически это справедливо.
Улыбка никогда не покидала Игоря Всеволодовича.
«В ней я представил, – писал он о своей повести „Осечка-67“, – что в Питере решено провести юбилейно-показательный штурм Зимнего дворца и показать революцию для радио, телевидения, иностранных гостей и всех трудящихся.
Штурмовать Зимний дворец должны были дружинники, милиционеры и передовики производства. А кто будет защищать? Решено было собрать женский батальон из экскурсоводов и младших научных сотрудников Эрмитажа, а на роль юнкеров назначили младших научных сотрудников мужского пола.
Когда об этом становится известно, сотрудники собирают комсомольское собрание и на нем, как честные советские граждане, постановляют: «Ввиду того, что в штурме дворца примут участие пьяные элементы и даже хулиганы, бесценным коллекциям, народному достоянию грозит страшная участь».
И тогда делегация из Эрмитажа мчится в Обком, но Обком конечно же клеймит комсомольцев за пораженческие настроения и даже клевету на советских трудящихся.
А комсомольцам ничего не остается, как, вернувшись в музей, сообщить о позиции ленинградских бонз своим товарищам и постановить: «Зимний дворец не отдавать! Сокровища сохранить!»
А дальше начинается наш обычный бардак.
Крейсер «Аврора» садится на мель, и вместо Зимнего снаряд попадает в Смольный.
Ленина (актера, загримированного под вождя) арестовывают на улице дружинники, изображающие пост Красной гвардии, приняв вождя за шпиона Временного правительства.
Комсомольцы отбивают несколько штурмов, и в конце концов актер, играющий Керенского, берет власть в стране, а Политбюро во главе с Брежневым после тщетной попытки забросать Ленинград атомными бомбами уходит в отставку…»
«Давай встретимся, – непременно говорил Игорь, когда я появлялся в Москве и звонил ему. – Давай я поведу тебя в новое издательство! – Это уже по конкретному поводу. – Заключишь договор, получишь аванс!»
Редкостнейшая черта для писателя: не считать все издательства мира только своей делянкой. К сожалению, многие, начиная с переустройства мира, заканчивают благоустройством только своих личных шести соток.
Игорь хватал меня за руку и весело тащил в какое-то странное здание в центре Москвы. Мы поднимались на третий этаж и оказывались в сумеречном царстве аквариумов. Вместо редакторов на нас молчаливо зевали толстые рыбы. «Смотри, Гена, – благожелательно говорил Игорь, и в его мягком голосе недоверие к чудесам мешалось с какой-то совершенно невероятной надеждой. – Сейчас зайдем к главному. Он похож вон на ту рыбу. Запомни. Именно на ту. Чтобы не перепутать. Здесь все редакторы похожи на рыб, а рыбы на редакторов, такое издательство. Сейчас мы зайдем к главному и ты сразу скажи ему в глаза, что ты написал чудесную книжку о религии одного старинного сибирского племени. Ну, какие там у вас племена в Сибири?» – «Чюванцы, – отвечал я, не понимая. – Шоромбойские мужики, чюхчи, юкагиры». – «Вот, вот, – вспыхивал радостно Игорь, смеялись все его морщинки, седина горела вокруг головы как нимб. – Ты ему прямо в глаза скажи, что ты написал чудесную книжку про религию чудесных сибирских шоромбойских мужиков.» – «Но я же такую книжку не писал. Даже не думал ни над чем таким. И с религией там трудности.» – «Вот видишь! – радовался Игорь. – У чудесных шоромбойских мужиков с религией трудности. Так и скажи главному, что ты написал чудесную книжку о трудностях с религией у этих твоих чудесных шоромбойских мужиков. Смотри, смотри, она тоже прислушивается, – указывал он на особенно толстую аквариумную рыбу. – Ей нравится. А что зевает, не обращай внимания, это у нее нервное». – «Но я никогда не писал книжек о религии», – упирался я. – «Значит, пришло время, – ласково убеждал Игорь. – Я же вот написал чудесную книжку о религии атлантов».
«Я начал писать во второй половине шестидесятых годов, – вспоминал Игорь Всеволодович. – Первая книга – „Последняя война“ – вышла в семидесятом году, первый сборник рассказов – в семьдесят втором, а первая книга о девочке Алисе – в семьдесят четвертом. То есть я придумал себе (или они сами придумались) три направления: это юмористическая, пародийная фантастика в новеллах о городке Великий Гусляр; фантастика обыкновенная, которая чаще именуется „научной фантастикой“; и, наконец, фантастика для детей – повести об Алисе Селезневой. Постепенно я завоевал репутацию „доброго сказочника“. Это была утомительная репутация, потому что в те годы я мог издаваться лишь в „детской литературе“, а если просил вставить в план книгу взрослой фантастики, заведующая редакцией Майя Брусиловская печально вздыхала: „Игорь, пойми, в очереди на издание стоят десятки достойных фантастов, и все пишут для взрослых. А вот в детской фантастике у нас пробел – только Крапивин да ты. Напиши еще одну книжку про Алису, и мы ее в будущем году издадим“. Вот я и сдавался, потому что предпочитал опубликовать оптимистическую детскую книжку, чем не публиковать ничего».
С Игорем трудно было говорить о политике, о капитале, как о глобальной структуре, он не всегда поддерживал тему ноосферы, информационные войны тоже мало его трогали, но вот мир 1185 года!.. Он даже написал о нем целую книгу. «Смотри, какая толстая, какая настоящая книга, – гордо показывал он солидный том. И указывал в дарственной надписи – настоящая! Ведь шел 1989 год и издать толстую настоящую книгу даже Киру Булычеву было непросто.
«Трудно плыть боком».
«Уходи с дороги пицца!»
Он любил эти игры – мгновенно возникающие сочетания слов.
Он был совершенно очарован сказкой моего маленького тогда внука Тимофея: «Пошла козочка погулять. Попрощалась с мамой». – «Какие у вас там в Сибири чудесные угрюмые леса, какая чудесная тревожная обстановка, – радовался Игорь. – Выйти погулять – уже попрощаться надо». И в нескончаемой беседе мы переходили к ненаписанным романам, которые теперь, увы, уже не будут написаны. «Силос на берегу Маклая», – предлагал я. – «Очень сильная идея, – радовался Игорь. – Всепобеждающий социализм. Это надо писать яркой кистью. Пусть Маклая даже съедят, ничего страшного, социализм ведь строят не для одного отдельного человека!» И сам предлагал: «Человек, который давал советы Богу». – Я радовался: «Знал такого. Точно знал. Он постоянно дергал Большого старика за бороду, приставал, спрашивал, чем он питается? Ну, Большой старик не выдержал, спустился с небес и отхерачил мужика от души». – «Чудесное решение», – радовался Игорь. И предлагал сюжет о новом сорте кукурузы. Этот чудесный сорт был выведен селекционером-мичуринцем, страшно раздраженным хищениями со своего участка. Новый сорт кукурузы отличался агрессивностью, сам защищал себя от колхозников. – «Все девы Урука». – «А вот это чудесное название отдай мне, – радовался Игорь. – Я напишу рассказ».
Не знаю, написал ли?
По крайней мере, в своде его работ («Кир Булычев в XX веке», 2002) такого названия нет.
А время шло…
На челябинском издании записок семидесятника «Как стать фантастом» (2001) он написал мне: «Как мы с тобой, Гена, живем долго! Даже коты наши померли». А на втором издании (московском, 2003): «Дорогому другу Гене – когда-то недавно мы с тобой и не подозревали, что доживем до мемуаров».
