разведчика. Спрятавшись на огородах, они внимательно следили за всем, что происходило вокруг. И когда занялось пламя пожаров, один из них быстро побежал к лесу.
Процессия тронулась по улице навстречу немцам. Огонь, перекидываясь от одной избы к другой, охватил уже больше половины села, и теперь крестный ход двигался как бы по узкому коридору среди бушующего пламени. Черные клубы дыма затмили солнце. Казалось, наступили сумерки, и в этом сгустившемся мраке пляшущие огненные языки неверным темнокрасным светом озаряли пышное облачение священника и почерневшие лики икон.
Немцы, увидев приближающееся шествие, были вначале как будто смущены или растеряны. На них медленно надвигалась толпа стариков и старух, а впереди, рядом со священником, под хоругвью шла немолодая, но статная красивая женщина с ребенком на руках. Замешательство продолжалось лишь мгновение, а дальше произошло неслыханное…
Прозвучала команда офицера. Немцы уперли приклады автоматов в животы и грянули выстрелы. Передние ряды крестного хода повалились. Раньше других упала женщина с ребенком. Но священник продолжал итти вперед, а за ним, сгрудившись возле большого креста, шли старые русские люди, поверившие в то, что они смогут смирить злодеев.
Снова раздались гавкающие слова команды, и на этот раз стрекот автоматов казался несмолкаемым. Немцы расстреливали крестный ход в упор. Растепленные пулями иконы заколебались в воздухе и рухнули на землю вместе с подкошенными людьми. Все было кончено. Спустя несколько мгновений крестный ход перестал существовать — груда распростертых трупов лежала там, где только что двигалось церковное шествие.
Немцы подошли к израненному, но еще живому священнику. Двое рослых немецких автоматчиков поставили Памфилия на ноги, сорвали с него облачение и, раскачав, бросили старика в огонь. На мгновение среди пылающих бревен показалось его скорбное, резко очерченное, будто вырезанное на дереве лицо, седая борода, но рухнула горящая балка, рассыпалась миллионами ослепительных искр и скрыла это последнее видение крестного хода. Задыхаясь от едкого дыма, партизан-разведчик Харитон М, пополз назад. Он видел все… Село превратилось в один гигантский костер, и где-то далеко на дороге рычали черные грузовики, увозившие немцев…
Ночь. Партизаны пришли в село. В холодном, мертвенном свете луны, среди дымящихся развалин они увидели груду человеческих трупов. Партизаны не раз молча стояли возле жертв немецких зверств, не раз склонялись над потухшими глазами истерзанных и замученных, но то, что им представилось сейчас, шевелило ужасом непокрытые волосы людей. По телам мертвецов ползал дрожащий от холода маленький мальчик. Лицо его было красным от крови. Кровь матери стекала со лба и щек ребенка. Он тихо стонал и, упираясь руками в окоченевшие трупы, силился спуститься вниз, на землю. Партизаны подхватила мальчика, завернули его в полушубок.
— Кто ты, как тебя зовут?
— Я — Генька, — тоненьким голоском ответил он.
Генька да посланный священником к партизанам старик Михеич были единственными жителями села, оставшимися в живых. Фамилии Геньки Михеич не знал. Мальчик с матерью только недавно появились в селе, бежав из сожженной немцами деревни У.
Что делать с ребенком? Отряд шел вдогонку карателям. Времени для размышления не было. Партизаны взяли Геньку с собой, и пока они громили немецкий гарнизон соседнего села, мальчик лежал на санях в небольшом перелеске, куда отчетливо доносился шум боя. Возвратившись из успешной операция, партизаны увидели, что Генька опоясался бикфордовым шнуром, а в руках держал противопехотную мину, к счастью без взрывателя. С тех пор ребенка стали звать — «Генька-подрывник». Его не видели люди других отрядов, но когда кто-нибудь встречался с кутузовцами, то неизменно спрашивали:
— Ну, как у вас там Генька-подрывник поживает? Растет?
— Растет! От нянек нет отбоя! — следовал обычно ответ.
…Весть о страшном преступлении немцев в селе М. разнеслась по всей округе. Среди жителей, остававшихся в деревнях, партизаны распространили сотни листовок с рассказом о том, что произошло. Переполнилась чаша терпения. Множество новых людей стало работать на партизан. Седобородые старики в деревнях перестали отвечать на вопросы старост и произносили только одно:
— Изыди, слуга дьявола!
…Но вернемся к Геньке, Походная жизнь могла повредить здоровью мальчика. Люди думали-гадали и решили отдать его в партизанский госпиталь — там, под присмотром женщин, ему будет лучше. Генька прижился в госпитале. Он был общим баловнем. Раненые скучали, когда его маленькая фигура не появлялась в просторной, затянутой трофейным парашютным шелком землянке, служившей палатой. Генька всегда что-то мастерил, мурлыкал песенки, но на лицо его набегало облачко недетской грусти всякий раз, когда он видел сильный огонь — костер, отблеск пожара на горизонте или что-нибудь другое. В душе ребенка жила память о той огненной, непонятной ему ночи.
Особенно сильно привязался к Геньке один раненый партизан. Он часами забавлял мальчика, рассказывал ему сказки и называл «сыночком»…
Шли дни. Однажды люди, находившиеся в госпитале, услышали шум отдаленной перестрелки. К врачу прибежал запыхавшийся связной я сообщил, что в двух километрах отсюда идет бой. Немцы теснят партизанские заставы в движутся к госпиталю.
Нужно уходить. Госпитальный транспорт стоял наготове. Санитарки быстро уложили раненых на сани. Врачи собрали инструментарий и другое имущество. Звуки боя приближались. Но где же Генька? Несколько человек одновременно начали искать мальчика; еще раз обшарили все землянки, побежали на молочную ферму…
Поиски были тщетными. Раненый, называвший Геньку «сыночком», не мог сдержать слез. Врачи и санитарки не на шутку взволновались, но уже нельзя было терять ни минуты. Госпитальный обоз тронулся в глубину леса. Люди поминутно оглядывались — не покажется ли где ни-будь на тропинке фигурка мальчика. Но нет, позади никого не было…
Генька исчез…
Генька исчез… Но сейчас он сидел рядом с нами на досчатом полу хижины и возился со своей пулеметной лентой. Мы сгорали от нетерпения услышать продолжение его истории… Трехлетний мальчик в Брянском лесу — это всё равно, что иголка в стоге сена — и всё-таки Генька нашелся. Он снова здесь, среди партизан. Однако рассказ командира был прерван скрипом отворявшейся двери. В комнату вошел человек в короткой куртке. Он устало прислонился к двери.
— Семен, — закричал радостно командир. — как дела?.. Жив, невредим?.. Как мост? Вот это да!.. Сегодня день находок. Сначала Генька, а теперь вот второй подрывник об’явился. Ну, докладывай, Семен!
Четыре дня назад Семен — один из самых изобретательных подрывников среди партизан, получил задание провести диверсию на очень важной для немцев железнодорожной магистрали. Было решено не просто повредить путь, но и взорвать при этом воинский эшелон противника. На каком же месте это лучше сделать?
Немецкие коммуникации уже давно представали воображению Семена в виде нитей,
