Сергей Эфрон - Переписка

В Париже все это время стояли русские холода. Парижане мерли на улицах десятками, как воробьи — на лету. Сегодня первый день потеплело. Господи, уже весна.

Это мы с тобою декламировали в Кисловодске.

Помнишь Степуна с палкой? Он в Германии.[157] К нему никакого вкуса не чувствую. «Взрыв всех смыслов» при чрезвычайном благоразумии и «осмыслении трагедии» при предельном благополучии. Талантливая пошлятина философствующего тенора. Он очень пришелся по вкусу немцам.

Спокойной ночи, милая.

По-прежнему ли боишься мышей? Я ведь их тоже боюсь. И сердце у меня стало таким же, как у тебя: какая-то мышца ослабла. И страх мышей верно отсюда же.

Слушал вчера Самойловича[158] и Чухновского.[159] Ну, довольно.

Мой адрес: 2 av. Jeanne d’Arc. Meudon (S. et O.)

Если бы ты мне присылала за неделю «Веч<ернюю> Москву» — был бы оч<ень> благодарен. Марки оплачу.

Родная Лиленька,

Спасибо родная за «Веч<ернюю> Москву». Получил, просмотрел. «В<ечерняя> М<осква>» больше чем какая-либо другая газета дает представление о быте Москвы.

Но писем от тебя все нет. Напиши милая. Без вестей тревожно, а я от тебя ничего не имею больше 6 мес<яцев>.

У нас весна — все в цвету, но очень холодно — ветер из России. На днях вышлю тебе мою статью во французском журнале о Маяковском, Пастернаке и Тихонове. Пошлю одновременно Пастерн<аку>. Для франц<узского> журнала (не комм<унистического>) это максимальная левизна.

Пишу в парижском кафе. Очень жду от тебя вестей. С наступающим прекрасным Праздником.[160]

Говорила ли с В<ерой> А<лександровной>?

Что Вера? Что Нютя?

Как тебе нравится мой сын?

До сих пор не могу поставить на нашей могиле креста. Цены ужасающие. Нужна новая изгородь. Надеюсь в ближайшее время собрать нужные деньги.

Мой сын — замечательный сын. Очень волевой, здоровый, самоутверждающийся — полная противоположность Але. Все время требует, чтобы его везли в Россию. Французов презирает.

Сейчас у Вас вербный базар. Вербное Воскресенье — один из любимейших мною праздников. Много бы дал я…. да что об этом говорить!

Ну прощай Лиленька. Очень ты тронула меня газетами.

Обнимаю тебя.

Твой Сережа

Мне бы оч<ень> хотелось иметь переснятые карточки нашей семьи. Пришлю тебе на это деньги. Хорошо?

В кафе пью чай за твое здоровье.

Очень тебя люблю.

Дорогая Лиленька,

Проносил письмо тебе двадцать дней. Досылаю, чтобы ты убедилась в старческой дырявости моей головы.

За это время я был болен. Теперь выздоровел и принялся за серьезное лечение. Моя полка уставлена рядом флаконов разного вида и запаха. Посмотрим, что получится.

Спасибо большое за троекратную присылку «Веч<ерней> М<осквы>». К сожалению ничего взамен тебе выслать не могу. Мож<ет> быть к<акую>-нибудь французскую газету? Если ты только ими интересуешься.

Чем дальше — тем больше завидую тому, что ты живешь в Москве. С моими теперешними взглядами — жить здесь довольно нелепо. Хотя, вероятно, все к лучшему.

Каков твой круг и кого ты видишь? Обновился ли он за это время? Ты себе представить не можешь, как оскудели почти все живущие в П<ариже>. Недавно виделся с Фед<ором> Авг<устовичем>. Талантливое убожество. А ты им когда-то увлекалась.

Обнимаю тебя крепко.

Нужны ли тебе к<акие>-нибудь лекарства? Скоро будет случай.

Не забывай

СЭ

Дорогая Лиленька,

Получил твое долгожданное письмо. Лекарство тебе отправлено с оказией. Оно будет переслано по твоему московскому адресу. Я переложил его в другую коробку — так что ты не удивляйся и принимай его смело. Сделал это потому, что лекарство оказалось дамским и на коробке все было пропечатано. Выходило не совсем прилично.

Я переживаю смутное в материальном отношении время. Длительная база лопнула и пока что никаких перспектив. Думал было даже возвращаться в Москву. Но рассудил, что и там ничего не придумаешь. Ты мне напиши все же безнадежно ли бы обстояло дело с заработком. Подумай об этом.

Здесь из года в год нам труднее, ибо отношения с русскими становятся все враждебнее.

Твою просьбу относительно Франки исполнить не мог. Я потерял ее адрес. Пришли мне его.

Получила ли мое письмо с карточкой Мура? Он общий любимец, но характер — ой-ой.

Этим летом никуда из-за безденежья не едем. Удастся отправить только Алю, к<отор>ую пригласили на море наши знакомые.[161] А нас никто не приглашает.

Если ты сейчас имеешь охоту писать — напиши подробнее о жизни Веры и Нюти. Каковы их семейные отношения?

Недавно я читал последние стихи Макса.[162] Боже, что он пишет! Кто бы мог подумать? Меня ужасно тянет в те края. Напиши ему об этом. Там прошло самое напряженное, самое молодое и, пожалуй, самое счастливое мое время. Я его (Макса) нежно люблю. Но антропософический анархизм дал печальные плоды. Пошли ему от меня приветы, но не пиши, конечно, о том, что пишу тебе.

Откровенно тебе завидую — твоей жизни в русской деревне. Недавно видел «Баб Рязанских».[163] И должен признаться — готов был плакать во время сцены жатвы. Советский фильм пользуется здесь исключительным успехом, но в Париже почти все запрещается. Мне удалось все главные боевики видеть на просмотрах. Не видел еще «Урагана в Азии».[164] Лучшее, что я видел — «Потемкин».[165]

Сейчас вечер. Второй день идет дождь. Совсем осень. Только что вернулись промокшие Марина с Муром. Мур вертится бесом вокруг и не дает писать дальше… Обнимаю тебя нежно.

Пиши.

Твой С.

Привет В<ере> А<лександровне>.

Как ее здоровье?

Дорогая Лиленька,

Я все еще в Савойе.[166] Пробуду здесь верно с месяц. Потом возвращение в Париж — на совершенную неизвестность.

Пиши мне чаще. Тебе это гораздо легче делать, чем мне.

Ты восторгаешься Ремарком.[167] Мне пожалуй больше нравится книга Доржелесса.[168] Сейчас парижский рынок наводнен «военными книгами». На них большой спрос, а я их больше читать не могу — все на один лад. А ведь одна из первых хороших книг о войне — Эренбурга «Лики Войны».[169] Все о ней забыли. Но после Бабеля — всё слабо.

Русских книг почти сейчас не читаю. Попалась оч<ень> хорошая книга Кина — «По ту сторону».[170] Прочти. Недавно с величайшим наслаждением прочел Эйхенбаума «Толстой». Замечательная работа.

Ты мне ничего не пишешь ни о Вере, ни о Нюте — что с ними?

О смерти Завадской знаю довольно подробно от ее тетки и матери. Обнимаю крепко.

Дорогая Лиленька,

— Пишу тебе в промежутке между занятиями[172] — в Ротонде. Не волнуйся, милая, о моем здоровье. Оно гораздо лучше, чем ты думаешь. Недавно освещался у Вериной подруги — Лизы, к<отор>ая стала знаменитым врачом. Она сама напишет Вере (если уже не написала). Сейчас у меня в легких все благополучно. Все зарубцевалось. Т˚ по вечерам нет. Единственное что осталось и что вероятно останется навсегда — это слабость. Ты же, судя по твоему последнему письму, считаешь меня чуть ли не за умирающего. Ни о какой санатории не может быть сейчас и речи. Она совершенно не нужна.

Спасибо большое, что собираешься прислать мне книжки. Они мне страшно необходимы. На первое время гл<авным> обр<азом> чисто технические. Но только изданные в последние 2–3 года. Все что издано раньше теперь большого интереса не имеет, т. к. техника оч<ень> быстро идет вперед. Боюсь, что вся кинематографическая литература стоит довольно дорого. Вот что я придумал. С год тому назад в Москву уехал один мой приятель, к<отор>ый нам остался должен около 500 fr. Я к нему обращаюсь с той же просьбой, что к тебе. Я попрошу его зайти к тебе, чтобы легче сговориться что присылать. Но возможно что он болен. Он уехал отсюда в злой чахотке. Не знаю, как он перенес резкую перемену климата. Фамилия его Неандер (Борис Николаевич). Его должен знать Пастернак. Он работает в одной из московских газет. Не даю тебе его адреса, п<отому> что забыл его дома. А письма не хочу откладывать.