Пророки — категория более древняя, чем жрецы. Пророки, по давним представлениям, находились в непосредственных отношениях с богами. Жрецы же подменили эти отношения таинственным и малопонятным культом. Культ скрывал их неспособность прямого общения с небожителями. Жрецом мог быть каждый, а пророком — избранный. И расстояние, которое отделяло жреца от пророка, было тем же, которое существовало между ремеслом и талантом подлинного творчества. И поэтому история полна борьбы между жрецами и пророками. И эта борьба нередко кончалась полным непризнанием последних. Янади же — одно из немногих племен, где еще ценятся собственные пророки. Не зря их называют племенем каменного века. Век железный такой слабостью не страдает.
Быть пророком — «соде» в племени может только мужчина. Когда-то здесь были и пророчицы. Правда, и теперь без помощи женщины никакого пророчества получается. Но тем не менее женщина, жена пророка, только помощник и не более того.
Искусство пророчества передается из поколения в поколение. Обучает отец сына или учитель ученика. Годы ученичества могут тянуться долго. Но приходит срок, когда из ученика вырастает мастер. Это событие отмечается длительной церемонией. Двадцать один день будущий пророк живет в отдельной хижине, питается только молоком, фруктами и орехами, не разговаривает с женщинами и даже с собственной женой.
На двадцать первый день пророку устраивают свадебную церемонию с собственной женой, и все отправляются на охоту. А будущий пророк и его учитель входят в воду. Считается, что именно через воду сила и искусство учителя вливаются в бывшего ученика. Из воды выходит уже новый пророк. Тогда и начинает звучать в его хижине барабан.
Отношения пророка с богами просты — по принципу «спрашивайте — отвечаем». Янади спрашивают, как лечить болезни, где выследить в джунглях добычу, что делать с непокорной женой, когда лучше ловить рыбу и т. п. Отношения с духами предков сложнее. У нашкодившего духа мало получить просто объяснения злодейского поступка. Надо добиться, чтобы дух принес извинения пострадавшему. Дух дедушки Патрасешайя в одну прекрасную ночь взял и сдул с хижины внука пальмовую крышу. Крыша, собственно, ему не мешала, но дух деда сделал это из озорства или просто чтобы напомнить внуку о себе. Патрасешайя очень рассердился и пошел к соде. И тот добился от деда извинения, которое в устах пророка звучало так:
― Я дух твоего дедушки Венкайи! Прости ты меня грешного за причиненные убытки. Не знаю, кто попутал меня в эту ночь. Но больше не буду.
Да, нелегкая работа у соде в племени янади. И поэтому пророков становится все меньше. Современные заботы племени уже не оставляют им места. Городские янади забыли об их существовании. И когда этим янади начинают досаждать духи предков, они не знают, что делать.
Искусство пророков переживает кризис. Постепенно забываются древние традиционные заклинания. Старые пророки умирают и уносят тайну заклинаний с собой. Но современные пророки все же находят выход из положения. Одни из них выдают за заклинания бессмысленный набор слов. Другие подходят к возникшей проблеме творчески. Используют в заклинании всю сумму своих знаний. Этим особенно отличается пророк Тупакулалакчумайя, и поэтому всем интересно его слушать. Тупакулалакчумайя начинает свои заклинания с сотворения мира. Сведения об этом он почерпнул у индусских жрецов. Поэтому процесс сотворения мира начинается с бога Вишну, который сидит на листе баньяна и занимается миросозиданием. За сим следует описание планет и звезд. На этом часть доклада пророка, относящаяся к кардинальным вопросам строения и познания Вселенной, кончается. Пророк переходит к информационной его части. И эта часть включает описание охоты на крыс, рассказ о последнем дожде, полезные сведения о рыбной ловле. Все завершается разбором последних конфликтов янади с полицией. Когда дело доходит до полиции, наступает самый подходящий момент, чтобы впасть в транс…
Бум-бум-бум — бьет барабан. Очередной соде приступает к исполнению своих нелегких обязанностей — один из последних пророков племени янади, один из уникальных артистов неумолимо уходящего каменного века.
12
Когда наступает полнолуние
Из-за холма медленно выползла красная луна. Ее диск на некоторое время остановился над чахлым кустарником, а потом устремился вверх, туда, где сверкала звездная россыпь. Проходя через эти россыпи, луна теряла свой первоначальный цвет и как будто вбирала в себя голубой огонь созвездий. И этот голубой свет полнолуния постепенно заливал окрестные холмы, серебрил листья веерных пальм и клал четкие тени акаций на сухую теплую землю. У пальмовой рощи стояло несколько конических хижин, и лунный свет превратил широкие листья их покрытий в серебристый металл. И хижины стали похожими на жилища какой-то иной планеты.
И только дымок, который плыл над ними, растворяясь в лунной голубизне, придавал им земную реальность. Пламя костра освещало фигуры людей, похожих на статуэтки из черного дерева. Эти фигуры двигались, пересмеиваясь и перешептываясь. И как-то неожиданно, но легко и естественно, как будто дыхание самой земли, зародилась и полилась песня. Ее пели женщины мелодичными и слаженными голосами. Песня лилась тихо и была похожа на лунный свет, на сухую землю, на теплый ветер. В ней была грусть чего-то полузабытого, может быть, и давно ушедшего. Когда одна группа женщин кончала, другие сразу начинали. И песня катилась, как волна, то затихая, то вновь поднимаясь. И в этом чередовании, спадах и подъемах, было что-то бесконечно притягательное и завораживающее. Песня укачивала, касалась нежно чего-то самого сокровенного и уводила куда-то далеко, туда, где звездная россыпь соприкасалась с твердой линией земного горизонта…
Это была самая древняя песня из всех слышанных мною на земле. Она оборвалась так же неожиданно, как и началась. Как будто вздохнула и исчезла, растворившись в призрачном свете звезд. И вдруг забил барабан громко, резко. Сразу все изменилось. Люди задвигались быстро и энергично. И песня теперь была совсем другая. В ней слышалась какая-то отчаянная бесшабашность, даже разгулье. Круг распался, и в образовавшееся пространство влетела вихрем старуха. Она замерла на мгновение, растянула беззубый рот в улыбке, подняла темные сморщенные руки, и лунный свет пронизал ее седые, всклокоченные волосы, превратив их в странно светящийся нимб. Тело старухи каким-то замысловатым движением подалось влево, затем вправо. И я поймала себя на том, что я уже где-то видела такое движение. Но где и когда, я не могла сразу вспомнить. Несколько человек присоединилось к ней, и их тела тоже задвигались в этом ломающемся вращении. И я в какое-то мгновение поняла, что это твист. Твист каменного века. Современный отличался от него мало.
Твистовала вся деревня. Гремел барабан, что-то пронзительное выкрикивали певцы, темные тела дергались и извивались в резком вращающемся ритме. И это было так магически-заразительно, что я поймала себя на том, что мои ноги невольно начинают двигаться в такт барабанному бою. Старуха со светящимся нимбом на голове подскочила ко мне и за руку потянула в самую гущу танцующих. Вокруг засмеялись и приглашающе расступились. Для меня наступил критический момент.
― Эй, гость, танцуй с нами! — закричало несколько голосов.
«А почему бы и нет?» — подумала я. Ведь не каждому из нашего мира удается потвистовать в каменном веке при луне, среди древних кварцевых холмов.
Но в это время что-то случилось с барабанщиком или барабаном, и магия звука и ритма исчезла. Я посмотрела на часы. Стрелки показывали половину второго ночи. Мне пора было возвращаться в город. Стоявшие вокруг люди племени янади сказали, что очень жаль. И я была полностью согласна с ними. Но впереди лежал долгий путь.
Наш шофер Балан остановил машину неподалеку от деревни на грунтовой дороге милях в трех от шоссе. И когда я двинулась, вся деревня вызвалась меня проводить.
По дороге снова забил барабан, и снова все пошли твистом. Бой барабана теперь сопровождался не песней, а пронзительным разбойным свистом. Потом вся танцующая орава вырвалась на дорогу. Казалось, они выскочили из далекого прошлого к этой машине, лихо пробив бpeшь во времени. У Балана, увидевшего меня в таком окружении, непроизвольно отвисла челюсть, и он стал нелепо спиной пятиться в сторону от машины. Но на моих друзей этот маневр не произвел впечатления. Они продолжали бить в барабан, танцевать и свистеть. У Балана дрожали руки, и он долго не мог попасть ключом зажигания в скважину. Через несколько миль он пришел себя.
— Ну и ну, — сказал он. — Поначалу мне показалось, что вы тоже танцуете и свистите. И тогда я сказал себе ну все, доездились. И нервы мои в тот момент сдали. Потом все, конечно, разъяснилось. И как это вы, мэм, с ними можете…
