Ждали кого-то еще из Коломбо — представителя одной из других партий, участвующих в левом блоке. Но тому, видимо, помешал дождь: говорили, что от ливней разлились реки и не все дороги проезжи. Мы с Питером ехали не главной, а какой-то третьестепенной, поэтому и не угодили в разливы.
И все-таки устроители митинга тянули время, посматривая на часы и в вечернюю темень: а вдруг представитель приедет?
Когда Питер уже закапчивал речь, ему сказали: «Поговори, пожалуйста, еще».
Это был боец опытный. Только на секунду он остановился — речь-то ведь уже кончена: что наметил, то сказал. Но, повторяю, пауза оказалась почти мгновенной.
— Да! — вдруг возвысил он голос. — Забыл сказать еще вот что. — И начал, как нам перевели добровольные переводчики из местного профсоюзного актива, рассказывать истории о борьбе крестьяп за улучшение их положения, о политике и тактике крупных землевладельцев.
Мне объяснили, что этот район — один из наиболее прочных оплотов компартии среди крестьян и мелких предпринимателей. Левые силы тут надеются получить половину мест в муниципалитете. Правда, борьба будет немалая. Неподалеку одновременно шел другой предвыборный митинг — там митинговали, агитировали за кандидатов реакционных партий. Там было много огня, шума и натиска. В том стане тоже не дремали и делали свое дело.
После митинга к Питеру кинулось несколько десятков людей, жали руку, приветствовали, улыбались. А кто-то, впервые встретивший популярного трибуна, воскликнул:
— Давно мечтал вас увидеть! Вот вы какой! — И тряс руку Питера, улыбаясь во все лицо.
Долго шли разговоры, споры вокруг опустевшей трибуны. Наконец все так же, под мелким дождиком, мы отправились назад, в Коломбо.
— Только заедем на минутку в рестхауз, съедим хотя бы пару сандвичей, — предложил Питер.
Сидим на террасе очень удобного для путников заведения — рестхауза, в переводе с английского — «дома отдыха», а по сути своей хорошего трактира, где всегда ость чем закусить, что выпить, а если надо, пожалуйста, и комнаты, чтобы переночевать. Зверски кусаются москиты: ничего не поделаешь — тропики!
— Когда-то здесь было самое малярийное место. Почти начисто вывели эту чертову болезнь. Так что не бойтесь москитов.
— Но дело в том, что они очень больно кусаются и их не видно, где они тут, чтобы прихлопнуть.
— Надо привыкать.
Питер давно не бывал в Курунегале, он сидел и что-то вспоминал из былого. До сандвичей не дотронулся, и дело было явно не в них.
— Когда я здесь оказался впервые, — сказал он наконец, — ночевать мне пришлось в полицейском участке. Давненько это было. Мы затеяли тут небольшую забастовку…
Я понял, что на этой веранде он задержался именно из-за своих воспоминаний. Забастовки, полицейские участки — это были страницы его жизни, его борьбы, и, сколько (Ты их ни перелистывалось, они никогда не забываются.
Чтобы действительно подкрепиться, мы выехали на дорогу Коломбо — Канди и остановились в другом рестхаузе — в отличном доме, сверкающем чистотой и порядком, скрытом в пышной зелени. Заказали, конечно, хоперсы с острыми подливками — карри.
Питер рассказал, что этот рестхауз был построен к приезду на Цейлон английской королевы: вдруг ровно на половине дороги из Коломбо в Канди ей захотелось бы остановиться. Утверждают, что именно здесь она и остановилась на полчасика. А так как, кроме того, что это ровно половина пути от Коломбо до Канди и что здесь мог бы понадобиться отдых королеве, никаких других оснований для постройки рестхауза в этом месте но было и нет, то в нем сейчас тихо, пусто, безлюдно. Мы одни.
— Люди есть люди, — говорит Питер, которого воспоминания так и не оставляют. — Была у меня тетка. Любила красивые вещи. И богатая была притом. Дом свой набивала дорогими вещами. А климат у нас влажный, теплый. Теткино добро гнило, теряло ценность. Вместо с ним дряхлела и тетка. Я захаживал к ней в свои молодые годы. У нас был общий день рождения. Она на много лет меня старше, но вот день рождения у нас совпал. Однажды, уже будучи совсем старушкой, она пригласила меня к себе в такой день. Искусный кондитер изготовил ей красивый, очень красивый торт. Я же говорю, в красоте она понимала. В середине торта размещался аист. Вокруг были цветы и всяческие финтифлюшки. И вот когда именинница хотела было угостить меня куском торта и уже взялась за нож, рука у нее повисла в воздухе. Я видел, что ей жаль трогать и аиста и цветочки, рушить всю сложную композицию торта. Она им любовалась, долго не могла отвести глаз. Потом улыбнулась смущенно, виновато. «Слушай, Питер, знаешь что: возьми лучше пару рупий».
Мысль его совершила какой-то поворот. Он заговорил о другом:
— Я много думаю о советских людях, о вашей жизни. Мне кажется, что вы кое-чего своего замечательного но цените. Вы режете свой торт, раздаете его кусками направо и налево. Лучше бы уж пару рупий сунули.
Снова помолчали.
— Когда я еще учился там, в Европе, шла война в Испании. У меня было партийное поручение — помогать добровольцам, которые шли в интернациональные бригады, перебираться в Испанию. И вот был один, молодой парень, англичанин. Мы с ним дружили. Замечательный был парень. Он любил одну свою английскую девчонку, и у него существовали только две темы для разговоров: эта девчонка и Московское метро. Он ничего больше не видел в Советском Союзе, поскольку он и не бывал у вас никогда. Московское метро тогда гремело по всему миру, было много его фотографий в газетах и журналах. И для этого парня, равно как и для всех нас, друзей Советского Союза, советского народа, в Московском метро как бы олицетворялись могучие преобразующие, созидательные силы, которые несут с собой Советская власть, строительство социализма… Не знаю, как относитесь к нему вы, а мы вот так относились. Да, только и разговоров было у него: девчонка и Московское метро.
Питер закурил сигарету. Откинувшись в кресле, он вглядывался в почти тридцатилетнюю давность.
— Парню помогли попасть в Испанию. Он там погиб. Мне рассказали о его гибели. Немцы, против которых Интернациональная бригада сражалась на том участке, поднялись с земли и пошли на позиции добровольцев, распустив по ветру белый флаг перемирия. Добровольцы поверили в искренность фашистов. А те, подойдя совсем близко, забросали добровольцев гранатами. Парню распороло живот. Но он еще стрелял и успел убить одного немца.
Питер взялся за вторую сигарету.
— В последнее время, перед тем, как уйти в Испанию, он уже гораздо меньше поминал в разговорах свою девчонку. Когда мы в последний раз шли с ним по улицам Парижа, он уже и вовсе ее не вспомнил, говорил только о Московском метро. Он пошел в бой и погиб за него, за ваше Московское метро. Ты меня понял?
Мы выпили по глотку джина, потому что хотя и было тепло, но все же одежда-то наша изрядно намокла во время митинга под открытым небом.
— Сейчас нашлось много любителей поболтать о революции. А настоящие бойцы революции скромнее и проще, чем все эти любители революционной позы. И потом надо иметь в виду, что часто там, где безудержным левакам мерещится революция, происходит совсем другое. Одно время у нас — давно, конечно, — подобной болтовни было особенно много. Приходит раз сообщение из провинции, что на одной из сельских фабричонок восстали рабочие, захватили фабрику, вооружились и держатся. Иным чудилось, что там происходит бог знает что. Я отправился на место как работник профсоюза. И что же увидел на том месте? Рабочие захватили сарай и швырялись из него каменьями. Даже нам, профсоюзникам, сгоряча залепили. Во главе бунтарей стояла простая, неграмотная и смелая женщина. Она подняла своих товарищей против администрации, когда та перешла границы в грабеже рабочих. Руководительница возмущенных делала большое дело. Но когда конфликт стали разбирать и стали беседовать с людьми, она, эта смелая женщина, чертовски испугалась, как бы ее имя не попало в газеты, тогда, мол, все узнают, что она простая и неграмотная рабочая. А ей пуще всего было страшно от мысли, что об этом узнают родители жениха ее дочери, от которых она скрывала свое положение, все стремилась выдать себя за кого-нибудь познатнее. Людой надо понимать. Каждого в отдельности.
— Завтра мне разрешено допек отдохнуть, — сказал как-то под вечер Питер, заехав в отель. — Часиков в семь утра будьте готовы, поедем вдоль побережья на юг в одно красивое местечко.
Может быть, конечно, он и отдохнуть решил, но я-то понял его: он хочет как можно больше интересного показать мне на острове, который любит, как самый страстный, горячий патриот, и я уже не сомневался в том, что то местечко будет интересным.
На этот раз с нами поехала и его жена Мод, накануне выпустившая очередной номер газеты и тоже получившая относительную свободу от своих редакторских дел.
