Кстати, это смешение наций очень характерно. Пока мы искали комнату, мы вдоволь на него насмотрелись. Латыши грязны и пьяны, немцы, по преимуществу, прибраны и точны; а русские (они-то преимущественно и сдают комнаты) беспечны и беззаботны: за голые стены с ободранными обоями спрашивают 25 р. в месяц. (...)
Услуживает нам дворничиха Мина—чухонка. В первый же день под окном у нас какая то довольно изящно одетая барышня читала какой-то другой много стихов и твердила: «Ах, я очень поэтична. Стихи, музыка и природа, без этого и не могу жить. Я сама сочинила много песен, только по-немецки». Оказалось после, что это дочь Мины. (...) Ревель северный Неаполь, eine Weltstadt, как говорил Бартенев. Немцы ревельцы не надышатся на свой Ревель, для них лучшего города быть не может. Несомненно, что Ревель европейский город. Он самодовлеющ, в нем есть все, что ему надо; он мог существовать, если бы весь мир пропал. (...) все иное, что может искать культурный человек, тоже есть в Ревеле.
В нем свой постоянный театр, цирк, каждый год бывает обязательно выставка. Немало книжных магазинов, где на окнах выставляют последние новости Петербурга, Берлина, Парижа, так что окна пестреют декадентскими обложками. В городе несколько музеев (один—так называемый Provincial Museum, где собраны древности как местные, так и египетские, греческие etc., и, кроме того, есть недурной отдел изящных искусств и прекрасная публичная библиотека; другой музей в доме Schwarzenkopfer'oe; третий в Ратуше). Но это уже само собой понятно, ибо Ревель старинный город, сам являющийся как бы музеем.
В окрестностях Ревеля тоже словно нарочно все так подобрано, чтобы иметь все у себя. В Катеринтале есть дворец (лето там живет эстляндск<ий> губерн<атор>) и «домик Петра Великого». Среди Катеринталя—горы Laasberg. Подальше есть развалины древнего монастыря св. Бригитты, обычное место для всяких воскресных пикников, до которых такие охотники немцы. Близ Бригитты сосновый лес над речкой и роскошный парк, куда пускают гуляющих (по билетам). В другую сторону от города — песочные горы, Голубой Грот и, наконец, верстах в 30 знаменитый замок Фалль, принадлежавший когда то гр. Бенкендорфу, со всеми пышностями современного устройства.
В городе очень много клубов. Есть спортивные, устраивают скачки, гонки велосипедистов, катанье на лодках, пешеходные прогулки.
Очень много певчих обществ. Есть ученые общества, особенно известное «Литер<атурное> Общ<ество>». Затем клубы. В городе выходит 9 газет, это при населении в 100000 человек. Я уже не говорю о внешних удобствах жизни—конка, дилижансы, расторопные посыльные etc.
При всем этом прелесть моря и особенное оживление жизни как большого порта. Чем не Weltstadt!» (Брюсов Валерий. Дневники. М., 1927. С. 88—89, с дополнениями и исправлениями по рукописи—РГБ. Ф. 386. Карт. 1. Ед. хр.15 (2). Л. 17 об — 18 об).
О семье Николая Николаевича Мясоедова (1839—1908) см. в комментарии к письмам Кузмина к Чичерину (Тимофеев. С. 162 и др.). Наиболее дружеские отношения у Кузмина были с дочерью Н.Н.Мясоедова Еленой Николаевной.
О провокативном поведении Кузмина см. в письме к Чичерину от 12 июня: «Я вообще в сообществе с Леночкой (Е.Н.Мясоедовой) решил приводить в негодование благочестивых баронов. Одну баронессу мы довели уже чуть не до обморока тем, что оборвали в ее саду целый куст жасмину. В аллее Любви мы, сидя на скамейке, начинаем отчаянно болтать ногами. В аллее Меланхолии кричать петухами. Лазаем по водопаду; спускаемся, чуть не вниз головой, с самых крутых обрывов; бегаем по каменным заборам около моря...» (Тимофеев. С. 147).
О музыкальных занятиях Кузмина этого времени см. в письме к Чичерину от 12 июня: «Мы достали пианино, довольно плохое, но играть можно. Я начал первую сцену, кроме того, я переложил larghetto из 2-й симфонии (Бетховена) (...) Очень странно мне показалось то, что хозяин пианино требовал от нас расписки, что мы не будем об нем (т.е. хозяине) говорить и не иметь личного интереса. Что за фантазия?!» (Тимофеев. С. 147). Говоря о конце 1880-х годов, Кузмин вспоминал: «Я начал писать музыку и мы разыгрывали перед семейными наши композиции. Написав несколько ценных по мелодии, но невообразимых по остальному романсов, я приступил к операм и всё писал прологи к «Д<он> Жуану» и «Клеопатре» и, наконец, сам текст и музыку к «Королю Милло» по Гоцци. Это первое, что я рискнул в литературе. Тогда я стал безумно увлекаться романтизмом немцев и французов: Hoffmann. J.P.Richter, Фуке, Тик, Weber, Berlioz и т. д. меня увлекали страшно» (Михаил Кузмин и русская культура XX века... С. 150). «Дон-Жуан» — опера Кузмина по мотивам драматической поэмы А.К. Толстого. См. подробнее: Тимофеев. С. 162.
Возможно, скрытая цитата из стихотворения Е.А. Баратынского «Все мысль да мысль! Художник бледный слова!..»:
Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком
К ним, чувственным, за грань их не ступая!
Есть хмель ему на празднике мирском...
Ср. письмо Чичерину от 3 нюня (Тимофеев. С. 144 — 145).
Слова из арии Ольги (опера П.И. Чайковского «Евгений Онегин»). Эти же слова цитирует Кузмин в письме к Чичерину от 12 июня.
Ответ на неизвестное нам письмо Матвеевского, полученное Кузминым 22 июня, о чем см. в письме Чичерину от 23 июня: «Вчера получил письмо от Сергея, ты с ним ведешь переписку?» (Тимофеев. С. 150).
Имеется в виду событие, описанное в газетной хронике: «16-го июня в Любани случилось следующее трагическое происшествие. Три девочки (старшей с небольшим 13 лет, второй 11 лет и третьей 9 лег) пошли купаться с горничной. Прежде чем дети успели совсем раздеться, горничная была уже в воде. Случились ли с ней судороги или что другое, только она стала тонуть. Старшая девочка Вера, не умея плавать, бросилась, не снявши даже рубашки, спасать тонущую горничную, и обе погибли! Вторая девочка, видя утопающую сестру, пошла также в воду, но, когда вода дошла до рта, успела вернуться (...) В газете «Свет», сообщившей об этом происшествии, сегодня анонимным корреспондентом передается чрезвычайно трогательная характеристика погибшей девочки:
«В 11 лет, по ее неотступной просьбе, ей дали читать евангелие, прочитав его, она уже не расставалась с этой книгой (...) она с поразительной ясностью понимала дух евангельского учения и возлюбила его всею сильною своею отроческою, чистою душой. (...) Она очень хорошо познакомилась с историей, отлично помнила эпохи и оценивала по-своему деяния людей (...) последним ее чтением была книга «Жизнь Иисуса Христа» Фредерика В.Фаррара, которую читала еще за минуту перед тем, как идти купаться. (...) Несмотря, однако, на чрезвычайно серьезное свое развитие, это был ребенок, постоянно веселивший и одушевлявший всех. (...) В дополнение к этому надо добавить, что когда вторая сестра дошла до обрыва по рог в воде и подала руку сестре, барахтающейся в омуте, то утопавшая схватила ее и моментально бросила. Этот поступок был поступком сознательным, о чем можно заключить из следующего. Девочка множество раз говаривала, что когда человек тонет, то надо схватить утопающего, не допуская, чтобы он схватил спасающего (...) Поэтому надо думать, что она вспомнила свои слова в тот момент, когда схватила руку сестры и бросила, чтобы не погубить ее, и затем погрузилась в глубь» (Новости и биржевая газета. 1890. 24 июня).
Об отношении Кузмина к творчеству Р. Вагнера см.: Шмаков Геннадий. Михаил Кузмин и Рихард Вагнер // Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin. Wien, 1989 (Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 24). К слову, приведем цитату из несколько более позднего (9/21 июня 1896 г.) письма Чичерина к Кузмину о Вагнере: «Вагнеровское искусство, массивное и претенциозное, как Берлинские здания, монументальное, как Вавилонская башня, но с повсеместным веянием действительного величия; колоссальный фасад должен быть целен, и нужно мириться с необходимыми на нем голыми или однообразными местами» (РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 430. Л. 197 об).
О музыкальных занятиях Кузмина в это время см. в письме к Чичерину от 23 июня: «Мне много дела по музыке: хочу непременно за лето окончить 3-ю сцену («Дон Жуана»), нужно дописать «Une nuit ou bord du lac», переписать «Larghetto» Beethowen'a. дописать «Chant d'Emmanuella» и все свои романсы привести в порядок» (Тимофеев. С. 150; отметим, что, судя по всему, название второго из упоминаемых произведений должно читаться «Une nuit au bord du lac», т.е. «Ночь на берегу озера», а не «Ночь, или Брег озера», как переведено в тексте публикации).
Неточная цитата из: Мф., 25, 26.
Нам неизвестно, учился ли Матвеевский в университете параллельно с Академией художеств.
