Назавтра утром, входя в конференц-зал, чтобы предстать перед пятью врачами, я терзался дурными предчувствиями. Я был знаком со всеми благодаря своим частым визитам в больницу, а возглавлял комиссию Грейнджер. Когда я вошел, он одарил меня заговорщицкой ухмылкой.
К великому моему восторгу, собеседование оказалось просто фарсом. Мне задавали только общие вопросы. Где я посещал медицинскую школу? Где проходил интернатуру? Мой возраст? Где я практиковал? Давно ли я стал практикующим педиатром? Ни один из врачей не задал мне вопроса на проверку моих предполагаемых медицинских познаний. После собеседования я вышел с письмом, назначавшим меня временно исполняющим обязанности старшего ординатора в штате больницы, а на следующий день Грейнджер принес мне другое письмо из медицинской коллегии штата, уполномочивавшее меня использовать свой калифорнийский медицинский диплом для практики в Джорджии в течение одного года.
Одна из моих любимых телевизионных программ – это «M*A*S*H»[23], комедийный сериал о вымышленном армейском медицинском подразделении на фронте Корейской войны. Я ни разу не посмотрел серию «MЭШ», не припомнив свою «медицинскую карьеру» в Смитерс. Думаю, несколько врачей в Джорджии сегодня тоже не могут посмотреть сериал, не припомнив о некоем старшем ординаторе.
Моя первая вахта задала тон всем последующим «дежурствам». С того самого мгновения, когда я уступил мольбам Колтера, я прекрасно сознавал, что есть лишь один способ осуществить мой монументальный блеф. Если я намерен объегорить семерых интернов, сорок медсестер и несколько десятков человек вспомогательного персонала, то должен создать впечатление, что я этакий фигляр от медицины.
Я решил принять образ безалаберного, бесшабашного, вечно подшучивающего паршивца, которому до лампочки, соблюдаются ли правила, вбитые в голову в медицинской школе, или нет. И начал свое представление в ту самую минуту, когда прибыл на дежурство в первый же вечер, а Бренда встретила меня в кабинете старшего ординатора. Оказывается, Колтер не шутил. Она улыбалась.
– Вот, доктор, ваш халат и ваш стетоскоп, – провозгласила она, вручая мне означенные атрибуты профессии.
– Эй, тебе вовсе незачем трубить в ночную смену, – заявил я, натягивая белое одеяние. – Когда Колтер сказал, что назначит тебя в эту смену, я думал, он шутит. Завтра я с ним потолкую.
– Он вовсе не назначал меня, – бросила она на меня озорной взгляд. – Я попросила старшую сестру перевести меня в эту смену на время – время твоего пребывания.
Тут же вставив наконечники стетоскопа в уши, я полез к ней под блузку, чтобы приложить его головку к левой груди.
– Я всегда знал, что сердце у вас на нужном месте, сестра Стронг, – сказал я. – И что там у нас первое на повестке дня сегодня вечером?
– Не это, – отвела она мою руку. – Я бы советовала тебе провести обход, проверить больных, прежде чем проверять постель.
Педиатрическое отделение занимало весь шестой этаж больницы. В него входили неонатальная палата с примерно дюжиной новорожденных и три крыла для детей, выздоравливающих после болезней, травм или хирургического вмешательства, а также для детей, поступивших для диагностики или лечения. В целом под мой надзор попало около двух десятков детей в возрасте от двух до двенадцати лет. К счастью, в техническом смысле они вовсе не находились на моем попечении, поскольку за каждым ребенком был закреплен собственный лечащий педиатр, прописывавший все лечение.
Моя роль сводилась исключительно к надзору и наблюдению, хотя предполагалось, что я врач, готовый принять руководство в случае любой чрезвычайной ситуации. Я уповал, что никаких чрезвычайных ситуаций не будет, но все же подготовил план на подобный случай. Первые ночи я посвятил обработке интернов, опекавших больных на самом деле. Все они хотели стать педиатрами, и шестой этаж являл собой превосходный испытательный полигон для них. После нескольких часов наблюдения я счел, что все они по компетентности и способностям ничуть не уступают некоторым штатным врачам. Впрочем, не мне судить; с равным успехом можно пригласить невежду подтверждать теорию относительности Эйнштейна.
Но еще до утра я почувствовал, что всем интернам до единого я в роли руководителя понравился, и они вряд ли станут бухтеть.
Первая вахта была ленивой, приятной и шла без происшествий часов до семи утра, когда со мной вдруг связалась дежурная сестра по шестому этажу.
– Доктор, не забудьте перед уходом с дежурства подписать мне карточки, – сказала она.
– Э-э, ага, ладно, подготовьте их для меня, – отозвался я.
Подойдя к столу дежурной, я поглядел на стопку собранных для меня карт. Там было по карте для каждого пациента, где указывались лекарства, которые им давали, время, фамилии медсестер и интернов, проводивших лечение, и инструкции лечащих врачей.
– Вот здесь, – подсказала медсестра, указав на пробел на карте напротив комментариев старшего ординатора.
Я обратил внимание, что другие врачи писали на латыни. Или на греческом. А может, это был их нормальный почерк. Во всяком случае, я не мог разобрать ни слова.
И черт меня подери, если я хотел, чтобы кто-нибудь разобрал хоть слово из написанного мной. Так что в каждом случае я начертал какие-то иероглифы через всю карту и расписался столь же неразборчиво.
– Держите, мисс Мерфи, – проговорил я, возвращая карты. – Заметьте, я поставил вам «отлично».
Она рассмеялась. Я частенько вызывал смех во время последующих дежурств своими остротами, легкомысленным с виду подходом к серьезным материям и дурацкими выходками. К примеру, рано утром ко мне обратился акушер по поводу одной из своих пациенток – роженицы на стадии потуг.
– Не хотите ли вымыть руки и поглядеть? – предложил он. – По-моему, будет тройня.
– Нет, но позабочусь, чтобы у вас было достаточно кипятка и уйма чистых тряпок, – поддел я его. Даже он счел это уморительным.
Но я понимал, что ступаю по тонкому льду, и около 2:30 утра в конце моей первой недели лед дал трещину.
– Доктор Уильямс! В палату «Скорой помощи», пожалуйста. Доктор Уильямс! В палату «Скорой помощи», пожалуйста.
До сих пор мне удавалось обходить палату «Скорой помощи» стороной, и наш уговор с Колтером не предусматривал, что мне придется иметь дело с экстренными ситуациями. В «Скорой» должен быть свой врач. Так я предполагал. Я ненавижу вид крови. Даже от капельки меня начинает мутить. Однажды я проходил мимо приемного покоя «Скорой», куда доставили жертву аварии. Мужчина был весь в крови и стонал, а я поспешил в ближайший туалет, где меня и стошнило.
А теперь в «Скорую» вызывали меня. Я понимал, что не смогу отговориться тем, что не слышал вызова – я как раз разговаривал с двумя медсестрами, когда громкоговоритель рявкнул это сообщение, но по пути мешкал, как только мог.
Сначала воспользовался туалетом. Потом лестницей вместо лифта. Я понимал, что моя медлительность может причинить вред тому, кто нуждался в медицинской помощи, но если бы я ринулся в приемный покой очертя голову, то мог бы причинить еще больше вреда. Придя, я бы не знал, что делать. Особенно если у пациента кровотечение.
К счастью, это оказалось не так. Поступил парнишка лет тринадцати. Приподнявшись на локтях, он с бледным лицом смотрел на троих интернов, сгрудившихся вокруг него. Как только я переступил порог, интерны поглядели на меня.
– Итак, что у нас здесь? – осведомился я.
– Похоже, простой перелом большой берцовой, дюймах в пяти ниже коленной чашечки, – сообщил старший интерн доктор Холлис Картер. – Мы как раз собирались сделать рентген. Если не обнаружится ничего более серьезного, я за то, чтобы наложить ему гипсовую повязку-сапожок и отправить домой.
Я поглядел на Карла Фарнсуорта и Сэма Байса – двух других интернов.
– Доктор Фарнсуорт?
– Поддерживаю, доктор, – кивнул тот. – Может, даже и перелома нет.
– Ваше мнение, доктор Байс?
– По-моему, ничего больше, – сказал он.
– Что ж, джентльмены, похоже, вы вполне обойдетесь без меня. Продолжайте, – изрек я и удалился.
Позже я узнал, что парнишка сломал кость голени, но в тот момент я мог бы запросто подумать, что ему нужны очки.
В последующие ночи у меня были и другие вызовы в приемный покой «Скорой», и всякий раз я позволял интернам сладить с ситуацией без моего вмешательства. Я входил, опрашивал их на предмет заболевания или травмы, а потом интересовался у первого, какое лечение он рекомендует. Выслушав, справлялся у одного или обоих оставшихся интернов, обычно присутствовавших здесь же. Если он или они поддерживали первого, я авторитетно кивал и говорил: «Хорошо, доктор. Приступайте».
Я влюбился в свою роль врача. Я наслаждался ею почти так же, как своей ипостасью пилота гражданской авиации.
Я не знал, насколько мой подход в подобных случаях устраивает интернов, но довольно скоро это выяснил. Они были в восторге.
