– Они считают тебя классным, Фрэнк, – сообщила Бренда. – Особенно доктор Картер считает тебя забойным. Я слышала, как он говорил каким-то друзьям, приехавшим к нему из Мейкона, как ты наконец-то дал ему настоящую практику, что ты просто входишь, выслушиваешь его комментарии по поводу ситуации и позволяешь ему продолжать. Он говорит, ты дал ему почувствовать себя практикующим врачом.
– Да я просто лодырь, – улыбнулся я.
Но после первой смены я понял, что без помощи мне не обойтись. Нашел карманный словарик медицинских терминов, и с этого момента, едва услышав от интернов или медсестер упоминание непонятного мне слова или фразы, выскальзывал на необставленный седьмой этаж, заходил в один из пустых бельевых шкафов и смотрел нужное слово или слова. Порой я проводил в шкафу минут пятнадцать – двадцать, просто листая словарь.
Когда уже настала, как я считал, моя последняя ночь под личиной старшего ординатора, меня настиг Колтер.
– Фрэнк, я понимаю, что не имею права просить об этом, но вынужден. Доктор Джессап не вернется. Он решил остаться и практиковать в Калифорнии. Ну, я почти уверен, что найду ему замену за пару недель, так могу я рассчитывать, что вы задержитесь здесь на это время? – Он уставился на меня с умоляющим видом.
Колтер подловил меня в подходящий момент. Я как раз влюбился в свою роль врача. Я наслаждался ею почти так же, как своей ипостасью пилота гражданской авиации. Да вдобавок так было куда спокойнее. В качестве педиатра я не выписал ни одного фальшивого чека. На самом деле, приняв пост исполняющего обязанности в Смитерс, я даже не думал впаривать бесполезные бумажки. Больница назначила мне 125 долларов в день как «консультанту», с выплатой жалованья еженедельно.
– Разумеется, Джон, – хлопнул я Колтера по спине. – Почему бы и нет? Все равно более подходящего занятия у меня на данный момент нет.
Я был уверен, что смогу растянуть аферу еще на две недели, и мне это удалось, но потом две недели стали месяцем, месяц обратился в два, а Колтер все никак не мог найти Джессапу замену. Уверенность моя отчасти пошла на убыль, и порой меня терзала мысль, что Колтер или кто-нибудь из врачей штата, может быть, даже Грейнджер, могут взяться за проверку моего медицинского послужного списка, особенно если в мою смену стрясется что-нибудь скверное.
При встрече с интернами, медсестрами и прочим персоналом, находившимся под моим номинальным началом, я по-прежнему разыгрывал бесшабашного чудака, дескать, ну их, эти правила и нормы, к чертям в ад, а штат смены с полуночи до восьми продолжал поддерживать меня верой и правдой. Медсестры считали меня славным и испытывали благодарность за то, что я ни разу не пытался загнать хоть одну из них в угол в незанятой палате. Интерны гордились возможностью поработать в мою смену. У нас наладились настоящие товарищеские отношения, и молодые врачи уважали меня, считая чудаковатым, но компетентным.
– Вы относитесь к нам не так, как другие штатные врачи, доктор Уильямс, – признался Картер. – Если они входят, когда мы заняты пациентом, то говорят: «Отойдите» и берут все в свои руки. А вы нет. Вы позволяете нам продолжить и закончить дело. Вы даете нам возможность почувствовать себя настоящими врачами.
Еще бы, черт меня подери. Я был в медицине ни бе ни ме. Эти молодые доктора лишь годами позже узнали, что только благодаря им я мог позволить себе продолжать свой медицинский маскарад. Когда дело оборачивалось туго – во всяком случае, туго для меня, и головная боль была чересчур сильной для моих медицинских познаний, – я взваливал все на интернов и удирал в свой бельевой шкаф на седьмом этаже.
Порой мое паясничанье действовало людям на нервы.
К счастью, за время пребывания в Смитерс я ни разу не столкнулся с ситуацией, когда речь шла о жизни и смерти, но случались щекотливые положения, когда меня спасало лишь реноме паяца. К примеру, однажды рано утром меня разыскала медсестра из родового блока.
– Доктор Уильямс, мы только что приняли ребенка, а доктора Мартина вызвали делать кесарево, когда мы еще перевязывали пуповину. Он спрашивает, не будете ли вы настолько любезны, чтобы провести стандартное обследование новорожденного.
Я и отказаться-то толком не мог. Я болтал с двумя сестрами из своей смены, когда ко мне подошли с этой просьбой.
– Я вам помогу, доктор Уильямс, – вызвалась одна из них, Джана Стерн – ретивая амбиционная особа, посещавшая медицинскую школу и имевшая намерение стать микропедиатром.
Не дожидаясь ответа, она направилась к родовой палате. Мне ничего не оставалось, как неохотно двинуться следом. Время от времени я задерживался у витринного стекла, чтобы поглазеть на крошечных, сморщенных новорожденных, лежавших в кюветах или похожих на коробки кроватках, но внутрь не заходил ни разу. Они напоминали множество мяукающих котят, а я всегда малость не доверял кошкам, даже маленьким.
Я хотел было распахнуть дверь в родовую, но сестра Стерн схватила меня за руку, выдохнув:
– Доктор!
– Что стряслось? – спросил я, отчаянно озираясь в поисках кого-нибудь из моих верных интернов.
– Нельзя же входить в таком виде! – упрекнула она. – Надо вымыть руки, надеть халат и маску. Вы же знаете! – и дала мне зеленый халат и стерильную маску.
– Помогите мне с этими треклятыми штуковинами, – с ворчанием скривился я. – Зачем мне маска? Я же собираюсь только оглядеть карапуза, а не брать его на гоп-стоп.
Я сообразил, зачем нужна маска, просто пытался замести след. И сумел.
– Честное слово, доктор, порой вы хватаете лишку, – прыснув, с упреком выговорила она.
Новорожденный оказался мальчиком с красновато поблескивавшей кожей после трудного пути через тесный канал жизни. Он скорбно воззрился на меня.
– Лады, пацан, сделай глубокий вдох и бери от жизни все! – скомандовал я наигранно военным тоном и хотел было приложить стетоскоп к груди младенца.
Сестра Стерн снова со смехом схватила меня за руку:
– Доктор! Этот стетоскоп использовать нельзя! Нужен педиатрический.
Она отскочила и тут же вернулась с миниатюрной версией того прибора, что был у меня в руках. Я и не знал, что они бывают разного размера.
– Вы не могли бы перестать дурачиться, будьте так добры? У нас масса работы.
– Знаете, что я вам скажу, доктор Стерн? – Отступив, я указал на ребенка: – Осмотрите мальчика. Я хочу проверить ваш стиль.
Она тут же попалась на удочку.
– А что, и могу, – сказала она таким тоном, будто я оскорбил ее, хотя явно была польщена.
Я был уверен, что смогу растянуть аферу еще на две недели, и мне это удалось, но потом две недели стали месяцем, месяц обратился в два.
Выслушав ребенка с помощью стетоскопа, она повесила наконечники на шею и принялась манипулировать ручками и ножками младенца, заглянула ему в глаза, уши, рот и анус и провела ладонями по его головке и тельцу. Потом отошла и с вызовом уставилась на меня:
– Ну?
Наклонившись, я запечатлел поцелуй у нее на лбу.
– Спасибо вам, доктор, вы спасли моего единственного сына, – подпустил я в голос шутовскую слезливость.
Младенец утратил свой скорбный вид. Никто толком не знает, мыслят ли новорожденные и осознают ли происходящее. Точнее, никто, кроме меня. Этот пацан знал, что я жулик. Я видел это у него по глазам.
После этого мне довелось осматривать нескольких новорожденных. Я сам не понимал, что именно делаю, но зато благодаря сестре Стерн знал, как это надо делать.
Но все равно проводил в своем бельевом шкафу на седьмом этаже уйму времени.
Несомненно, порой мое паясничанье действовало людям на нервы. Как в ту ночь, на одиннадцатый месяц моей жизни под личиной, когда медсестра подбежала к посту дежурной, где я калякал на картах свои нечитабельные комментарии.
– Доктор Уильямс! У нас синюшный ребенок в 608-й! Пойдемте быстрее.
Это была новая медсестра, окончившая медицинское училище не больше месяца назад. И я без промедления разыграл ее. В первое ее дежурство я велел ей: «Принесите мне ведро пара в родовую палату. Я хочу ее простерилизовать». И неоперившаяся медсестричка стрелой полетела в бойлерную, куда направил ее услужливый интерн.
Я понял, что доиграл роль до самого предела.
Как ни странно, за одиннадцать месяцев в амплуа врача я ни разу не слышал термина «синюшный ребенок», и подумал, что она платит мне моей же монетой.
– Сейчас подойду, – ответил я, – но сперва наведаюсь к зеленюшному ребенку в 609-й.
Увидев, что я не тронулся с места, она бросилась прочь, криком призывая одного из интернов. Я же зашел за угол и проконсультировался со своим медицинским словарем, откуда узнал, что синюшный, он же цианотичный ребенок, страдает от цианоза – нехватки кислорода в крови, обычно из-за врожденного порока сердца. Ринувшись в палату 608, я с облегчением увидел, что один из интернов снова пришел мне на выручку. Он как раз устанавливал над ребенком переносную кислородную палатку.
