в товар
147. По словам Вольфганга Штрика:
«Коммерциализация общественной жизни… была направлена на спасение капитализма от угрозы перенасыщения рынков после тех переломных лет. <…> 1970-е и 1980-е годы были также временем, когда традиционные семьи и общины быстро теряли авторитет, предоставляя рынкам возможность заполнить быстрорастущий социальный вакуум, который современные теоретики освобождения ошибочно принимали за начало новой эры независимости и освобождения» 148.
Освобожденная сексуальность проникла в большинство социальных классов в результате медленного перехода от фордистской (в духе Г. Форда) потребительской экономики к постфордистской, с использованием образов и идеалов искренности, веселья, крутизны и удовольствия. Сексуальность была ключевой культурной ценностью и практикой, соединяющей «подлинные» проекты освобождения и коммерциализацию социальной жизни 149. «Освобождение» стало потребительской нишей и потребительским стилем. Например, американская феминистская активистка Сьюзи Брайт написала откровенные воспоминания о своем сексуальном пробуждении в период после 1960-х годов. Ссылаясь на 1990-е, она пишет: «На прогулках по набережной тем летом было модно носить узкие белые брюки, пышный начес или гладко зализанные волосы и татуировки, исчезающие в декольте. Не все были «хорошенькими», но почти все — сексуальными. У меня было ощущение, что призыв «трахни меня» так и витал в воздухе» 150. Сексуальность, в отличие от красоты, была повсеместной, поскольку она касалась стиля одежды и нательной живописи, а красота была врожденной. Под мощным влиянием средств массовой информации и рекламной культуры, моды и косметической индустрии потребительское желание подогревалось сексуальным и наоборот, сексуальное желание сосредотачивалось на объектах (см. главу 4). Вот еще одна цитата из сексуального манифеста Сьюзи Брайт:
«Те сорок лучших хитов, которые я слышала по радио, были более сексуальными, чем сотни нудистских рисунков. Рок-н-ролл был эквивалентом секса, как и все те романы и фильмы, от которых я была в восторге — поскольку они были плодами настоящей сексуальной изобретательности, и люди, которые их создали, вероятно, находились в таком же восторге, когда им впервые пришли в голову эти идеи» 151.
Джинсы, музыка и медиаобразы делали женщин и мужчин сексуальными, все эти объекты пребывали в состоянии синергии в атмосфере раскрепощения и свободы. Объекты эротизировались, и эротизм распространялся дальше с помощью объектов потребления. Брайт иллюстрирует здесь тесное переплетение культурных и потребительских артефактов с сексом и сексуальностью, создававшее новую сексуальную и культурную атмосферу.
Сексуальность способствовала необычайному росту капитализма, поскольку она требовала постоянного самосовершенствования и предоставляла бесконечные возможности для создания сексуальной атмосферы. Сексуальность стала культурной платформой для потребления товаров массового производства (например, бюстгальтеров, нижнего белья, виагры или ботокса), благ скрытой полезности (например, кафе, баров «для одиноких» или нудистских лагерей), совершенно неосязаемых товаров в виде психотерапевтических советов по улучшению сексуальных ощущений и сексуальной грамотности, визуальных товаров (например, женских журналов или порнографии) и того, что я бы назвала атмосферными товарами, предназначенными для создания сексуальной атмосферы. Сексуальность, таким образом, стала многоплановым объектом потребления, одновременно пронизывающим потребительскую культуру и самосознание индивида: это был образ красивой личности, широко распространенный в медиаиндустрии, форма компетенции, нуждающейся в игрушках, экспертных или медицинских советах, практика, представленная на потребительских площадках, и форма самосовершенствования, прибегающая к огромному разнообразию объектов потребления. Короче говоря, сексуальность стала потребительским проектом, направленным на достижение самых сокровенных глубин человеческой сущности и на реализацию жизненных целей с помощью различных потребительских практик. Интересно, что не сексуальность является бессознательным потребительской культуры, а потребительская культура стала бессознательной движущей силой, структурирующей сексуальность.
Сексуальность как нравственность, освобождение как власть
Вероника Моттье указывает на то, что:
«Призыв левых фрейдистов к сексуальному освобождению от капиталистических и патриархальных репрессий должен был оказать глубокое влияние на левые и феминистские движения, возникшие в 1960-х и 1970-х годах, а также на различные новые виды сексуальной терапии, которые способствовали высвобождению сексуальной энергии. Он отразил биологическое понимание сексуальности как естественной силы, подавляемой буржуазным обществом» 152.
Это революционное понимание сексуальности оказало глубокое и разностороннее влияние на общество и имело важное значение для экономики и организации семьи. Цель сексуальной революции, по мнению некоторых ее сторонников, состояла в том, чтобы «освободить женщин от тирании биологии, положить конец нуклеарной семье, вернуться к полиморфно-перверсивной сексуальности и позволить женщинам и детям делать все, что они пожелают в сексуальном плане» 153. Гетеросексуальная семья — с мужчиной во главе и женщиной на кухне и у колыбели — рассматривалась как источник угнетения и ложного сознания для женщин 154. Феминистские активистки, стоявшие на переднем крае сексуальной борьбы, требовали «сексуальной свободы, прав лесбиянок, репродуктивного контроля, права на аборт по мере необходимости и свободы от сексуального страха» 155.
На протяжении всего XX века потребность в сексуальной свободе настойчиво утверждалась различными социальными силами и структурами: сексологами, психоаналитиками, индустриями моды и визуальными средствами массовой информации, актерами и художниками. Но она смогла проникнуть в потребительскую практику благодаря тому, что стала важнейшим моральным аспектом, когда феминистки, сексуальные либертарианцы и гей-меньшинства потребовали сексуального равенства и свободы, двух ключевых ценностей современной морали. Таким образом, сексуальность стала политическим и моральным проектом. Это стало основополагающим мотивом самоидентификации, и моральной, и потребительской. Современный сторонник сексуальной свободы, немецкий сексолог и социолог Курт Штарке, показывает, каким образом сексуальная свобода в полном смысле слова стала занимать центральное место в самосознании человека.
«Человек не нуждается ни в запретах, ни в предписаниях. Ему не нужно ничего, кроме свободного пространства. Собственно, за это я и борюсь в своих исследованиях. В процессе моих наблюдений я осознаю, какие невероятные стремления есть у людей, как сильно они хотят не сдерживать свои чувства, а, напротив, развивать их, как они хотят стать ранимыми, поскольку это прекрасно — быть ранимым и при этом не быть раненым; ведь это совершенно замечательно, если человеку позволено иметь хаотичные чувства; когда ему дана возможность быть слабым, когда у нежного человека больше шансов, чем у жестокого. И общества должны быть организованы так, чтобы люди были защищены, чтобы они могли воплотить все это в жизнь» 156.
Штарке иллюстрирует, как свободная сексуальность полностью изменила представления о сущности человека и о социальных отношениях. Поскольку это касалось очень многих аспектов жизни общества, последствия сексуальной свободы не заставили себя долго ждать.
«В 1963 году 65 % опрошенных студентов признались в том, что нормативное, ожидаемое сексуальное поведение во время случайных свиданий ограничивается только “поцелуями и объятьями”. Еще 23 % опрошенных не предполагали каких-либо особых форм сексуального поведения. К 1971 году, хотя большинство опрошенных
