— Нужно немедленно связаться со штабом, — сказал я Макарову.
— Есть, Иван Иванович, попробую это сделать до посадки.
Но эфир молчал. Через несколько минут наш гидросамолет уже был над акваторией порта. Еще мгновение — и летающая лодка коснулась водной поверхности.
Ответа на запрос мы так и не получили.
На берегу нам сразу же вручили пакет. Я вскрыл его: это был приказ немедленно разыскать караван судов, который вел ледокол «Красин», и помочь ему уйти от кромки как можно дальше во льды. По данным, которыми мы располагали, караван следовал на восток и находился где-то у западной кромки льда еще не вскрывшегося пролива Вилькицкого. Об отдыхе нечего было и думать. Через полтора часа мы снова оказались в воздухе. Вместе со вторым пилотом сидим за штурвалами, механик устроился в пилоне, штурман склонился над столом и вычерчивал на карте наш новый маршрут, а радист опутал себя проводами; перед ним несколько микрофонов, он вызывает караван. Но усилия радиста тщетны, ни одно судно не отвечает на наш вызов.
— Ну что ж, давайте искать, — заявил штурман Валентин Иванович Аккуратов, — приблизительно путь его мы знаем, пойдем вдоль кромки.
... Погода серенькая, самолет идет вдоль западной кромки пролива Вилькицкого. А на восток, на сколько хватает глаз, раскинулось ледяное поле. Видимость ухудшается, поэтому приходится идти почти бреющим полетом.
Вдруг справа видим узкий канал, который словно гигантская черная змея уходит на восток. Предупреждаю штурмана, что меняю курс, и веду машину на высоте 30 метров вдоль канала. Здесь может быть караван, поэтому внимание напряжено до предела. И тут Аккуратов отнимает правый наушник от моего уха и, перебивая бортрадиста Макарова, голос которого я слышу уже из одного левого наушника, заявляет, что по этому каналу караван наверняка не проходил, так как ни один острый выступ льда не задет бортом судна и на воде нет жирных пятен. Все же я уловил возглас Макарова: «Красин» дает радиосигнал!»
Не отвечая штурману, я посмотрел на стрелку радиокомпаса и понял, что караван где-то сзади, слева. Это хорошо, значит, противник его не обнаружил.
Совещание экипажа было коротким. Решили следовать обратно вдоль канала до кромки льда, а затем уже выходить на радиосигнал «Красина». Если караван находится где-то поблизости, то нужно будет вести его в канал, который, возможно, проходит через весь пролив Вилькицкого до моря Лаптевых. Тогда суда окажутся в безопасности..... И вот мы уже над кромкой льда. С ледоколом установлена прямая микрофонная связь. Караван начал входить в канал, наша машина все время «висит» над ним, указывая путь. Так проходит несколько часов. Теперь, кажется, суда в безопасности. Но так ли это? Правда, им не угрожает нападение противника, но есть более грозная опасность — сжатие льдов. Под действием ветров лед может прийти в движение, канал сомкнётся, и тогда судам придется плохо. Надо было провести караван в море Лаптевых. Мы сделали приветственный круг над вытянувшимися почти в прямую линию судами и взяли курс на восток.
Погода начинала портиться, видимость резко ухудшилась, и нам приходилось снижаться, «прижимая» машину ко льду, чтобы не потерять из виду черную полосу воды. Прошли мыс Челюскина. Видимость стала еще хуже, и самолет пришлось снизить до 10—15 метров. Облачность опускалась ко льду, переходя в туман. Сверху проглянули лучи солнца. Лента воды резко поворачивала направо, и машину пришлось круто развернуть. Вдруг самолет задрожал, и его подбросило...
Чувство это знакомо летчикам, так часто бывает, когда ведешь самолет в горах или при сильном ветре: руки инстинктивно берут штурвал на себя. Только вверх. Моторы ревут... Десяток секунд — и мы над туманом. Под самолетом вырастает ледяная глыба. Мы проходим буквально в двух-трех метрах над огромным айсбергом. Ледяной исполин высоко поднимается над туманом...
Вот о чем я вспомнил, когда смотрел на антарктические айсберги.
Судно медленно продвигалось к цели. Мы подошли к припаю бухты Депо; столовые айсберги охраняли подходы к берегу, а с правого борта виднелись отвесные голубые стены ледника Елены, спускающегося к морю.
Здравствуй, Антарктида!
«Обь» вошла в бухту Депо 5 января в одиннадцать часов по московскому времени. Судно пробивало себе путь в припае. За кормой бурлила, пенилась вода. Лед упорно сопротивлялся, но бронированная махина делала свое дело: припай рушился, и «Обь» медленно шла к берегу. Вот уже в ледяном поле пробита брешь на всю ширину судна. Над уровнем моря припай возвышается всего лишь на метр, зато в прозрачной воде у кромки отчетливо видна уходившая в глубину толща льда.
«Обь» смогла пробиться только на свою длину — 130 метров. Дальнейшая борьба со льдами была бессмысленной.
Палуба сразу же заполнилась людьми. Десятки биноклей нацелились во все стороны. Высокие обрывы ледового барьера, гигантские айсберги самой причудливой формы... Теперь уже отчетливо были видны каменные глыбы, которые вызвали переполох на судне. Произошло это так.
Когда мы подходили к бухте Депо, кто-то крикнул:
— Дома!
Все схватили бинокли. Послышались удивленные голоса:
— Да, какие-то палатки... Тут кто-то поселился раньше нас!
Удивляться было чему. Ведь мы хорошо знали, что в этом районе никого не должно быть. По соглашению участников Международного геофизического года этот район отведен для работ советской экспедиции. Кому вздумалось обосноваться здесь?
Иван Александрович Ман выхватывает из моих рук бинокль и говорит:
— Попробую рассмотреть твоим. Мой, наверно, ни к черту не годится.
Суета, толкучка. Каждый старается протиснуться вперед, занять выгодную позицию.— Чепуха. — Вдруг спокойно сказал дублер капитана Андрей Федорович Пинежанинов. — Это же камни.
Сомнения быстро рассеялись. Мы убедились, что это действительно каменные глыбы, лежащие на ледяном барьере.
Как только судно остановилось, все побежали к переднему трапу, кто-то спустил шторм-трап у носа корабля; каждому хотелось первым ступить на самую южную землю. Счастье выпало на долю тракториста Миши Аникентьева. Он соскользнул вниз и раньше всех оказался на льду.
— Вылезай, приехали! — крикнул он и побежал по снегу.
Воздух казался неподвижным. Ярко светило солнце, и на палубе было тепло. Но на льду стало значительно холоднее. Я бросил на снег пустую пачку из-под папирос, и она начала медленно опускаться вниз. Оказывается, тела быстро нагреваются на солнце и образуют проталины. Снег же отражает от себя тепло и тает медленно.
Количество тепла, которое дает солнце Антарктиде летом, примерно такое же, как на широте Крыма или Ташкента. И если бы все тепло поглощалось здесь поверхностью и использовалось на таяние снега и льда, то в течение лета толщина антарктических льдов уменьшалась бы ежемесячно на два—два с половиной метра. Поэтому можно предполагать, что Антарктиде понадобилось бы всего лишь два столетия, чтобы полностью освободиться от ледяного панциря. Но этого не происходит. Антарктида остается страной холода даже в разгар лета.
Шестой материк показался нам не таким уж суровым и страшным. Погода теплая, ясная и тихая. К тому месту, где лежали огромные камни, сразу же отправилась первая группа лыжников. Наш отряд начал выгружать на припай ящики, в которых были упакованы части самолета АН-2. Хотелось как можно скорее подняться в воздух. Правда, мы могли бы это сделать несколько раньше; предполагалось, что за несколько часов до подхода к припаю летчики поднимутся на вертолете с площадки судна и встретят затем своих товарищей хлебом-солью. Нам завидовали, а некоторые моряки роптали:
— Мы все равно не признаем летунов первыми покорителями Антарктиды. Нехорошо получается: мы вас везли, старались, а теперь — спасибо, мол, приехали. Стрекозу свою завели и — айда первыми на берег!
— Авиация должна идти на разведку, — отвечали летчики.
— Разведка — другое дело. Полетал, посмотрел и садись на свое место, как ласточка в гнездо. Словом, спускаться на материк давайте только по трапу и в порядке живой очереди. Так никому не будет обидно.
Летчики посмеивались. Но, как говорится в пословице, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Очень скоро наш отряд попал в глупое положение. Приступив к сборке вертолета, мы вдруг обнаружили, что к нему нет... колес.
Объяснялось это просто. Все части двух вертолетов были размещены заводом-изготовителем в шести контейнерах. Три контейнера с маркировкой вертолета Н-86 погрузили на «Обь», а остальные — на дизель-электроход «Лена», который придет в Антарктиду несколько позднее. Нам просто не пришло в голову проверить, что упаковано в ящиках, да к тому же времени было в обрез. Вот и получилось, что мы прихватили ящик со всеми аккумуляторами, а в Калининграде остался контейнер с колесами обоих вертолетов.
