Ознакомительная версия.
Одновременно в городском пространстве стал реальностью зародыш некоего типа жилища, находящегося в распоряжении сразу нескольких граждан, вынужденных проживать вместе. Они не были связаны ни общей трудовой деятельностью, как в общежитии, ни недугом, как в больнице, ни возрастом, как в детском доме, ни даже преступлением, как в тюрьме. Скученность, отсутствие воды, испорченная канализация становились причинами стрессов и повышенной агрессивности. Даже самые ярые сторонники социализма никогда не считали коммунальные квартиры ячейками социалистического быта. Но все же в новых видах жилья, возникших в результате уплотнения, уже в годы Гражданской войны зарождались особые нормы поведения жителя коммуналки, зачастую порожденные нормативными суждениями власти.
Нэп и новая жилищная политика
Товарно-денежные отношения, возрожденные после введения нэпа, повлекли за собой и возвращение привычных норм распределения жилья. Власть была вынуждена отказаться от идеи тотальной муниципализации и ввести «новую жилищную политику»231. В стране возникала реальная перспектива возвращения части зданий и квартир бывшим собственникам.
А к лету 1922 года были разрешены и сделки с недвижимостью, что означало признание частной собственности на жилые строения. В городах уменьшалось количество так называемых коммунальных домов. Часть муниципализированных помещений власти возвращали владельцам, сдавали в аренду желающим, появилась и возможность приобретать недвижимость в личную собственность. К середине 1920-х годов в Ленинграде, например, 5 % всех жилых помещений находились в частных руках, 20 % по-прежнему считались «коммунальными», а 75 % принадлежали ЖАКТам232. Их появление, существование и уничтожение в 1937 году представляется иллюстрацией смены советских правовых и организационных норм в сфере жилья на хронологическом отрезке от нэпа до большого стиля.
Формально ЖАКТы – жилищно-арендные кооперативные товарищества – появились в советском государстве после принятия 19 августа 1924 года постановления ЦИК СССР «О жилищной кооперации». Однако еще в 1921 году, в процессе изменения норм жилищной политики, с ведома властей в крупных городах начали создаваться жилищные товарищества, которые сменили домовые комитеты бедноты, оказавшиеся пригодными лишь для передела квартир и имущества. В данном случае государство, предоставляя возможности для реализации общественной инициативы, прежде всего преследовало цель переложить на новые объединения жильцов обязанности по ремонту и восстановлению разрушенных и запакощенных зданий. Г.В. Цыперович, большевик, возглавлявший в начале 1920-х годов ленинградские профсоюзы, писал в журнале «Вопросы коммунального хозяйства»: «Не следует осложнять основную работу Отдела коммунального хозяйства ремонтом жилищ и квартир». Это должны были сделать, по его мнению, жилтоварищества233, число которых росло. В Москве к весне 1923 года было 8 тысяч таких объединений234. Но к лету 1924 года инициативу арендаторов и собственников квартир решено было огосударствить, что гарантировало нормативное суждение «О жилищной кооперации». Жилтоварищества были заменены ЖАКТами. Эти организации официально получили право распоряжаться финансами конкретного дома и распределять жилую площадь в нем. Такая самостоятельность, безусловно, является лишним доказательством плюрализма бытовых практик повседневности горожан в эпоху нэпа. Правда, период реальной вольницы ЖАКТов продолжался до нового квартирного передела в 1927 году.
Советская жилищная кооперация занималась и строительством индивидуального жилья, тем самым возрождая его как норму городской повседневности. В Ленинграде, например, при Балтийском и Адмиралтейском заводах, а также при «Красном путиловце» действовали кооперативы, пайщики которых уже в 1925–1926 годах получили первые квартиры. Строящиеся малоэтажные дома были с удобствами: электричеством, водопроводом, канализацией. Но, пожалуй, главным преимуществом являлось то обстоятельство, что жилье находилось недалеко от места работы. Рабочие, по воспоминаниям слесаря Кировского завода, Героя Социалистического Труда К.В. Говорушина, получали здесь маленькие, но преимущественно отдельные квартиры235. Малоэтажное кооперативное строительство разворачивалось и в Москве236.
В годы нэпа в городах возродился институт квартирохозяев и даже домохозяев, имевших право сдавать или продавать жилую площадь. Это было признаком наличия в советской действительности элементов нормального общества либеральной модели. Жилье можно было разыскать и на окраине в частных домах, и в центре. Петербурженка С.Н. Цендровская, описывая переезд своей семьи в город из деревни, где они жили во время голода Гражданской войны, вспоминала, что вначале пришлось обосноваться в одной комнате. Но менее чем через полгода, в начале 1924 года, «родители нашли отдельную двухкомнатную квартиру на Крестовском острове… в старом частном деревянном доме»237. Похожую ситуацию вспоминал и историк И.М. Дьяконов. Его семья вернулась в Ленинград из служебной зарубежной командировки в разгар нэпа и озаботилась поиском подходящего жилья. Дьяконов писал: «Между тем, наконец была снята квартира (тогда это еще было можно…)»238. Вновь появившиеся собственники недвижимости в середине 1920-х годов могли выбирать себе подходящих съемщиков. Приличная семья Дьяконовых, конечно, больше устраивала хозяев дома, чем прежние жильцы – «нечесаный пропойца, обихаживаемый отчаявшейся женой», расплодившие к тому же в квартире мириады блох239. Довольно легко разыскала после переезда в 1925 году из Москвы в Ленинград удобную отдельную квартиру на Большой Морской улице и Н.Я. Мандельштам240. Можно предположить, что жилье было приобретено или в крайнем случае обменено с доплатой. Квартиру купил родственник поэта Д.И. Хармса А.И. Русаков. В начале нэпа он вернулся в Петроград из Франции, куда выехал еще до революции, и открыл в доме, где жил сам, общественную прачечную и детские ясли241. Литературный нарратив 1920–1930-х годов, изобилующий описаниями жилищного передела и коммуналок, что неоднократно подчеркивалось исследователями242, отразил и вопросы купли-продажи или обмена жилья как норму жизни города в период нэпа. В романе Ю.П. Германа «Наши знакомые» обмен кухни на большую удобную комнату осуществляет моряк Леонид Скворцов перед свадьбой с главной героиней Антониной Старосельской. А второстепенный персонаж произведения – молодой техник Голиков – и вообще «разделил свою комнату стенкой и продал отдельную часть кассирше из кино»243.
Вновь появившиеся квартирохозяева возродили традиционную практику сдачи комнат в квартирах. По подсчетам Е.Ю. Герасимовой, в эти отношения было вовлечено в 1926 году более половины населения Ленинграда244. Совместное существование людей в такого рода жилье не потребовало выработки особых норм взаимоотношений. Жизненную стратегию в данном случае определяли квартирохозяева. Они подбирали съемщиков, соответствовавших представлениям о «приличном человеке». Художник В.И. Курдов вспоминал, как после демобилизации в 1927 году искал в Ленинграде комнату по объявлению. «Чтобы не пугать никого своим солдатским видом, переодеваюсь во все чарушинское (одежду художника Е.И. Чарушина. – Н.Л.) – известно, что по одежке встречают, – и хожу по адресам, – пишет Курдов. – <…> Попадаю в большую богатую квартиру, где сдается комната с мебелью… Разыгрываю из себя молодого человека из “хорошего дома”. Все идет как нельзя лучше, цена божеская, и я, не раздумывая, соглашаюсь»245.
Но бытовые практики нэпа постоянно корректировались идеологическими и властными структурами, не планировавшими полностью возрождать нормы городской жизни, сложившиеся к началу XX века. Демуниципализация охватила далеко не весь жилищный фонд. Часть домов осталась в распоряжении органов коммунального хозяйства. Жилье здесь предоставлялось по ордерам районных советов, чаще всего в соответствии с жилищными нормами, и считалось наименее комфортным. Одновременно в некоторые дома коммунального, а по сути дела, муниципального подчинения в начале нэпа стали переезжать из своеобразных элитарных фаланстеров эпохи Гражданской войны представители разрастающейся советской номенклатуры. Показателен с этой точки зрения питерский дом на Каменноостровском проспекте (тогда улице Красных Зорь), построенный по проекту архитекторов семьи Бенуа в 1912–1914 годах. Еще в ноябре 1918 года Петроградский районный совет постановил передать это здание для заселения служащими отделов Совета246. В сентябре 1924 года комиссия Управления Объединения коммунальных домов жилищного подотдела Ленгуботкомхоза по вопросу о переводе домов на хозрасчет постановила сохранить на «смете Жил. Подотдела дом 26/28 по ул. Красных зорь ввиду его особенного политического и общественного характера»247. Позднее заселение дома взял под строгий контроль Ленинградский губком ВКП(б). Сюда в годы нэпа устремились представители питерской номенклатуры. Вначале некоторые крупные советские и партийные работники попробовали жить в коммуналках. В январе 1923 года в квартиру 23 прибыл секретарь Петроградского губернского комитета партии большевиков Григорий Еремеевич Евдокимов. Вместе с женой, сыном и сестрой он оставил скромное жилье на Большеохтинской улице, в то время считавшейся окраиной. Через несколько месяцев в Петроград из Павлодара приехал брат партийного лидера. Почти одновременно в этой же квартире поселился еще один выходец из Павлодара, знакомый семьи Евдокимовых Лобков Николай Поликарпович с женой. Он начал служить в милиции. А в 1924 году въехали супруги Маслобоевы: муж Афанасий Васильевич, рабочий Монетного двора, жена – иждивенка. Но она была сестрой супруги Г.Е. Евдокимова, так что коммуналка походила на жилище одной большой семьи248. Лишь после приезда в Ленинград С.М. Кирова, сменившего Евдокимова на посту секретаря Ленинградского губкома ВКП(б) и постаравшегося избавиться от соратников Зиновьева, квартира 23 стала настоящей коммунальной трущобой.
Ознакомительная версия.
