Ознакомительная версия.
Но бытовые практики нэпа постоянно корректировались идеологическими и властными структурами, не планировавшими полностью возрождать нормы городской жизни, сложившиеся к началу XX века. Демуниципализация охватила далеко не весь жилищный фонд. Часть домов осталась в распоряжении органов коммунального хозяйства. Жилье здесь предоставлялось по ордерам районных советов, чаще всего в соответствии с жилищными нормами, и считалось наименее комфортным. Одновременно в некоторые дома коммунального, а по сути дела, муниципального подчинения в начале нэпа стали переезжать из своеобразных элитарных фаланстеров эпохи Гражданской войны представители разрастающейся советской номенклатуры. Показателен с этой точки зрения питерский дом на Каменноостровском проспекте (тогда улице Красных Зорь), построенный по проекту архитекторов семьи Бенуа в 1912–1914 годах. Еще в ноябре 1918 года Петроградский районный совет постановил передать это здание для заселения служащими отделов Совета246. В сентябре 1924 года комиссия Управления Объединения коммунальных домов жилищного подотдела Ленгуботкомхоза по вопросу о переводе домов на хозрасчет постановила сохранить на «смете Жил. Подотдела дом 26/28 по ул. Красных зорь ввиду его особенного политического и общественного характера»247. Позднее заселение дома взял под строгий контроль Ленинградский губком ВКП(б). Сюда в годы нэпа устремились представители питерской номенклатуры. Вначале некоторые крупные советские и партийные работники попробовали жить в коммуналках. В январе 1923 года в квартиру 23 прибыл секретарь Петроградского губернского комитета партии большевиков Григорий Еремеевич Евдокимов. Вместе с женой, сыном и сестрой он оставил скромное жилье на Большеохтинской улице, в то время считавшейся окраиной. Через несколько месяцев в Петроград из Павлодара приехал брат партийного лидера. Почти одновременно в этой же квартире поселился еще один выходец из Павлодара, знакомый семьи Евдокимовых Лобков Николай Поликарпович с женой. Он начал служить в милиции. А в 1924 году въехали супруги Маслобоевы: муж Афанасий Васильевич, рабочий Монетного двора, жена – иждивенка. Но она была сестрой супруги Г.Е. Евдокимова, так что коммуналка походила на жилище одной большой семьи248. Лишь после приезда в Ленинград С.М. Кирова, сменившего Евдокимова на посту секретаря Ленинградского губкома ВКП(б) и постаравшегося избавиться от соратников Зиновьева, квартира 23 стала настоящей коммунальной трущобой.
Сам Сергей Миронович поселился в этом доме в квартире 20 в середине 1926 года. Вообще к концу 1920-х представители советской элиты не пытались создать иллюзию аскетического образа жизни. Жилье С.М. Кирова, которое использовали два человека – глава ленинградских большевиков и его жена, – состояло из шести комнат: кабинета, библиотеки, столовой, спальни, мастерской, комнаты для прислуги и, естественно, ванной, кухни и двух просторных холлов. Несколько скромнее жил крупный партийный работник, позднее областной прокурор Б.П. Позерн. В январе 1923 года он с семьей из 1-го Дома Советов переселился в трехкомнатную квартиру № 97 того же дома.
В годы нэпа советские властные и идеологические структуры не отказались полностью от классового принципа нормирования жилой площади. Это выразилось в системе оплаты жилья, размер которой определялся социальным происхождением и положением плательщиков. В короткий период военного коммунизма горожане вообще не платили за квартиры. Затем система внесения денег за пользование жилой площадью была возобновлена. В январе 1921 года СНК РСФСР постановил отменить квартплату для рабочих. Продолжалось это примерно год. В начале 1922 года, в условиях хозрасчета, была введена всеобщая система оплаты жилья и коммунальных услуг. Однако уже летом рабочим предоставили скидку за пользование электроэнергией и водой. За жилую площадь пролетарские семьи платили различные суммы, в зависимости от дохода главы семьи. Но в целом в бюджете рабочих затраты на жилье в первой половине 1920-х годов составляли всего 14 %. В более сложном положении были представители остальных социальных слоев городского населения. Повышенный тариф охватывал так называемые «нетрудовые элементы», а также лиц «свободных профессий». Последняя формулировка выглядела довольно расплывчатой. К.И. Чуковский отразил в своем дневнике «квартирные мытарства» лица «свободной профессии». Запись относится к 27 марта 1923 года: «Вчера был на конфликтной комиссии в споре с домкомбедом, который с меня, как с лица свободной профессии, запросил колоссальную сумму за квартиру. Я простоял в прихожей весь день – очень тоскуя. Мое дело правильное – я действительно работаю во “Всемирной литературе”, но у меня не случилось какой-то бумажки, которую достать – раз плюнуть, и все провалилось»249. Система квартплаты с каждым годом становилась все более дифференцированной. В 1926 году существовало уже более 10 категорий квартироплательщиков. Появились в период нэпа и лица, пользовавшиеся льготами на оплату жилой площади. В 1923 году в постановлении ВЦИК и СНК от 13 июня были определены дополнительные категории населения советского общества, имеющие жилищные привилегии. К их числу относились больные, требующие изоляции, ответственные советские работники и ученые, состоящие на учете в КУБУЧ (комиссии по улучшению быта ученых)250. В 1925 году к списку льготников прибавились бывшие политкаторжане и ссыльнопоселенцы, а еще через два года привилегии получили и некоторые представители художественной интеллигенции251.
Разрастание к концу 1920-х годов слоя льготников происходило на фоне изменения норм повседневной жизни, связанного со свертыванием нэпа. Власти стали активно вмешиваться в процессы, происходившие на рынке жилья. В конце 1926 года был принят декрет ВЦИК и СНК «О порядке выселения лиц, осужденных за покупку жилой площади, из занимаемых ими помещений»252. И хотя это касалось в первую очередь муниципального жилья, количество официальных сделок по купле-продаже комнат и квартир стало сокращаться. С 1927 года государственные органы начали регламентировать обмен жилья. Согласно постановлению СНК РСФСР от 15 ноября 1927 года «О мероприятиях по жилищному хозяйству в городских поселениях», создавались «посреднические квартирные бюро» и «бюро обмена». Обменивать площадь можно было только с разрешения домоуправления. Оно же было призвано следить за тем, чтобы сделка не имела «явно выраженного спекулятивного характера»253. При этом особое внимание властные структуры считали необходимым уделить обменным операциям, совершаемым так называемыми «нетрудовыми элементами». Им чинились разного рода препятствия.
К 1927 году объем жилищного строительства в стране перестал поспевать за бурным ростом городского населения, во многом спровоцированным форсированной индустриализацией и насильственной коллективизацией. В городах стал остро ощущаться жилищный кризис. Самым простым выходом из него большевистским властям показалось возвращение к «квартирному переделу». Он, по сути дела, и возобновился в конце 1927 года.
Инструментом нового витка «квартирного передела» стал феномен «самоуплотнения». Это понятие употреблялось в советском правовом поле и ранее. Первоначально оно даже противопоставлялось «уплотнению», осуществляемому официальными органами в ходе «жилищного передела». В 1924 году, например, научным работникам было предоставлено право самостоятельно занимать освободившиеся комнаты в квартирах, где они проживали наряду с другими жильцами254. И в данном случае самоуплотнение, то есть осуществление заселения без участия властных инстанций, рассматривалось как некая социальная привилегия. Самоуплотнение как норма, появившаяся в конце 1927 года в результате принятия целого ряда правовых документов255, толковалось по-иному: владельцы или съемщики квартиры и комнаты могли вселять к себе на излишки площади любого человека, даже не родственника. Излишком считалось все, что превышало санитарную норму – 8 кв. метров. Вселенный жилец обретал право на площадь в данном жилище. Право на самоуплотнение необходимо было реализовать в течение трех недель. Затем вопрос о вселении на излишки площади решал не ее съемщик, а домоуправление.
Эта юридическая норма имела патологический характер, выражающийся в необходимости обязательной реализации права в строго указанный срок. За исполнением постановления о самоуплотнении следили домовые комитеты. Их председатели докладывали о жилищной ситуации в районные советы и отделения милиции. Излишки площади являлись формальным основанием для вторжения представителей домкома и районных властей в любое жилое помещение. Насильственная реализация права на самоуплотнение, таким образом, сопровождалась контролем за всеми сторонами повседневной жизни граждан, и в первую очередь «лишенцев», то есть лиц, лишенных избирательных прав в Советской России. Право на самоуплотнение помогло осуществить наступление на квартировладельцев, и ленинградская статистика в данном случае выглядит впечатляюще. Если в 1926 году в руках частных арендаторов находилось 699 000 м2 жилой площади Ленинграда, то 1 января 1928 года – уже 374 000, а к началу 1930-х – всего 53 000256. Притеснению подверглись и ЖАКТы, особенно те, которые хотели сохранить в неприкосновенности квартиры своих членов257. Некоторые квартировладельцы, предвидя возвращение «жилищного передела», решали самоуплотниться добровольно. Опережая решение властей, они подселяли к себе родственников или приличных знакомых. Т.А. Аксакова, дочь известного ученого А.А. Сиверса, вспоминала, как ей удалось найти в 1928 году жилье в центре Ленинграда. Хозяевам квартиры грозило самоуплотнение. По рекомендации общих знакомых они вселили к себе молодую интеллигентную женщину, с которой сосуществовать казалось проще, чем с жильцами, предлагаемыми домоуправлением258. Но далеко не всегда ситуация разрешалась так безболезненно.
Ознакомительная версия.
