умалчивает о нравственной значимости действий и поступков и оценивает их в зависимости от того, насколько они уважают независимость субъекта и его способность испытывать удовольствие. Хотя сексуальность, очевидно, осталась объектом интенсивной нравственной, политической и социальной борьбы, центр ее тяжести сместился: не вопросы праведности или греховности занимают теперь современников, а скорее вопросы, касающиеся сексуального равенства и согласия, причем в центре внимания социальных и общественных дискуссий оказываются изнасилование, аборт, порнография, сексуальные домогательства и подростковая беременность. Вопросы о регулировании правил, касающихся изображения женских тел в вышеупомянутых ключевых отраслях, вопросы о сексуальных домогательствах или изнасилованиях во время свиданий — все это, в сущности, вопросы о согласии (Могут ли / следует ли женщинам соглашаться на участие в тех индустриях и практиках, которых их унижают и превращают в товар? Насколько четким должен быть вопрос о позволении вступить в половую связь?). Согласие проистекает из эпистемологии, в основе которой находится тело (ибо тела независимы и не могут подвергаться насилию), и рассматривает отношения как последовательность встреч, каждая из которых в принципе должна быть безопасной. Включение согласия в главный этический дискурс предполагает глубокое изменение нравственно-этических дискурсов, регулирующих сексуальную межсубъективность, и оказывает глубокое влияние на вступление в отношения, которые основываются на субъективной воле и желании (см. главу 5).
Эти четыре преобразования сексуальности в процессе сексуального освобождения — имманентность сексуального тела, восстановленная потребительским рынком и интернет-технологиями, формирование категории опыта, основанной на накоплении сексуальных переживаний, расщепление гетеросексуального взаимодействия на возможные различные пути и переход к процедурной этике, основанной на согласии, — составляют новую почву для формирования гетеросексуальных отношений. Все описанные выше преобразования сделали сексуальность в высшей степени восприимчивой к ценностям, лексике и грамматике рынка, превратив ее в сферу самоутверждения и в территорию борьбы между мужчинами и женщинами.
Все эти особенности и изменения сексуальности уничтожили ритуальный характер сексуальных взаимодействий и пронизали сексуальные отношения неопределенностью и негативной социальностью, то есть социальностью, в которой мужчины и женщины часто и быстро выходят из отношений. В следующих главах я перейду к более тщательному анализу механизмов, с помощью которых сексуальные социальные отношения становятся тем, что я называю «негативными отношениями».
Секс, вводящий в заблуждение
Он часто менял женщин, поскольку пришел к выводу, что лишь первая встреча чего-то стоит: он был знатоком в чрезвычайно современном искусстве бросать женщин.
Ирен Немировски 178
Немногие культурные проекты были столь всеохватывающи, как проект сексуальной свободы: он освободил секс от греха и стыда и с помощью психологов сделал сексуальность синонимом эмоционального здоровья и благополучия. Этот проект был также направлен на достижение равенства женщин и мужчин, гетеросексуалов и гомосексуалистов 179. Следовательно, это был принципиально политический проект. Сексуальная свобода также узаконила сексуальное удовольствие ради него самого 180 и таким образом привнесла гедонистические права, распространившееся культурное понимание того, что люди имеют право на сексуальное удовольствие для достижения хорошей жизни. Наконец, сексуальная свобода стала неотъемлемой частью культуры подлинности, а также практикой самоидентификации личности: сексуальность выявляла и представляла истинную сущность человека 181. Но тот факт, что сексуальная свобода была присвоена и введена в действие экономической сферой, превратил ее в широко распространенную культурную структуру. Сексуальность стала перформативно достигаться посредством экономики и наоборот, а экономические практики привели к сексуализированным личностям и их проявлениям.
Промышленный капитализм был основан на промышленном предпринимательстве и семье как двух центральных столпах, организующих экономическое и биологическое воспроизводство 182. Система ухаживания, описанная в предыдущей главе, была частью более широкой социализации буржуазной семьи, которая стала скрытой опорой промышленного капитализма. Семья тренировала и готовила индивида к духовному самоотречению, самодисциплине и взаимодействию, необходимому на капиталистическом предприятии. После Второй мировой войны и особенно после 1960-х годов изменился важный аспект культуры капитализма: как полагает Жиль Делез, капитализм «уже заключался не в производстве, а в продукте, то есть в его продаже или продвижении на рынке» 183. Как далее утверждает Делез, эта новая форма капитализма была, по существу, дисперсионной: семья перестала быть социальной опорой экономического производства. Вместо этого на смену фабричному рабочему и, можно добавить, самой семье как привилегированному центру формирования личности пришли индивидуумы — творческие деятели и подлинные потребители 184. Эта форма дисперсионного капитализма не нуждалась в традиционных социальных учреждениях, которые регулировали сексуальные контакты и направляли их на формирование семьи. Сексуальность — не только то, что человек делает в своей спальне, но и мириады потребительских практик, преобразующих тело, его внешний вид, его rapport à soi (отношение к себе), его желания, представление о себе и социальные отношения в целом. На самом деле сексуальность стала настолько присуща экономике, что мы можем говорить о появлении новой формы действия: сексуального действия, где тело, культурные стратегии, ценности, цели и самовосприятие подчинены самой сущности человеческой личности, которая воспринимает себя одновременно сексуальной, психологической и экономической 185. Социальной формой, лучше всего отражающей это главное преобразование сексуальности в капитализме, является «случайный секс», понимаемый здесь как форма сексуальности ради него самого, законная и даже достойная одобрения, в отличие от секса в стабильных отношениях.
Случайная сексуальность и ее эфемерные результаты
Сама по себе случайная сексуальность не является чем-то исторически новым 186, но в своей современной форме она превратилась в политическое и нравственное требование освободить сексуальность от религиозных табу и экономического обмена. Она осуществлялась, по крайней мере в принципе, без учета гендерных факторов и стала ассоциироваться с более широкими практиками самоутверждения, аутентичности и самоуправления. Случайный секс имел место на обширных современных территориальных пространствах, в городах или университетских городках, например, что позволяло мужчинам и женщинам из различных географических, этнических групп и различного социального положения взаимодействовать друг с другом вдали от социального контроля, формально или неформально осуществляемого первичными и вторичными группами их социального окружения. В этом смысле случайный секс стал ярким проявлением демократической отмены социальных, этнических и религиозных границ, до сих пор разделявших социальные группы. Случайный секс, таким образом, сразу же стал содержать новые нравственные нормы и широко использовать коммерциализированную сферу досуга. Оба аспекта слились в единую матрицу: случайный секс стал выражением личной свободы.
Тот факт, что случайный секс был высшим признаком свободы, метко отражен в известном выражении Эрики Йонг «молниеносные случки», определяемом как сексуальное взаимодействие без чувства вины и стыда, без каких-либо скрытых мотивов за пределами его познания, то есть без какой-либо цели по истечении самого сексуального взаимодействия
