На репетициях я почти ничего не играл, все ждал и надеялся, что к концерту губы отойдут, обретут обычное состояние. Но этого не произошло. Концерт прошел для меня очень тяжело. Я ловчил, некоторые звуки пропускал - благо мало кто мог это заметить, ведь было первое исполнение нового сочинения.
В конце концов подобные события из моей личной концертной практики научили меня быть осторожным и решительным, когда дело касалось выхода на сцену. Так, на гастролях в Праге из запланированных трех концертов с оркестром Чешской филармонии и дирижером Вацлавом Нейманом я сыграл только один. Причиной тому было простудное заболевание с повышением температуры. Произошло это после дегустации вин зимой в погребках у музыкантов деревни Милотице в Моравии, куда меня повезли в гости. Отказаться от участия в концерте в больном состоянии помог мне врач филармонии. И ничего не случилось - "шар земной не остановился", как любил говорить мой первый учитель Иван Антонович Василевский. Меня заменил в концерте молодой трубач В.Рейлек, с блеском исполнивший концерт Гуммеля.
Аналогичный случай был в Москве, когда я не решился выйти на сцену Большого зала консерватории. Правда, была другая, не менее важная, причина. Это было связано с первым исполнением концерта-симфонии Богдана Троцюка на фестивале советской музыки в 1984 году.
Произведение это исключительно сложное и для солиста, и для оркестра, а репетиционной работы было совершенно недостаточно. Основная репетиция была отменена из-за проведения в зале панихиды, осталась только генеральная, да к тому же в неудобное время перед концертом, и я вынужден был от нее отказаться. Дирижировал Геннадий Проваторов, музыкант чудесный, но очень неорганизованный в работе. Мы практически не смогли договориться, где, что и как будем играть. К Большому залу консерватории я приехал, как полагается, во фраке - а выйти из машины не мог...
Сочинение Троцюка было записано позже с дирижером Марком Эрмлером, а пластинка выпущена фирмой "Мелодия".
В деталях я описал некоторые тяжелые случаи моей концертной практики. Но как правило, мне удавалось безошибочно определять степень подготовки к каждому выступлению. Опыт и наблюдательность помогали выбирать правильный режим игровой нагрузки, отдыха и питания. И хотя редкие неудачи не составляли и одного процента всей моей концертной деятельности, они оказывали давящее влияние на психику и надолго откладывались в сознании.
В моей гастрольно-концертной деятельности было несколько случаев, когда мне отказывали в выезде за границу. Причем объявлялось это, как правило, накануне выезда. Когда все приготовления заканчивались, и вещи уже были сложены, вам вдруг не выдавали заграничный паспорт.
Мое отсутствие на семинаре "Гильдии трубачей", который проходил в Соединенных Штатах с 3 по 8 июня 1984 года, было воспринято музыкантами с возмущением. В знак протеста они обратились с коллективным письмом к президенту США Р.Рейгану и тогдашнему главе СССР К .Черненко. Обращение это было опубликовано в США. Вот его текст с комментариями Анатолия Селянина, напечатанными в газете "Большой театр" 13 декабря 1991 года, в день моего 70-летия.
"Июнь 1984 года, университет штата Индиана, г.Блюмингтон. Идет второй Всемирный конгресс, и полторы тысячи музыкантов ждут объявленного выступления Тимофея Александровича. Известие о том, что Т.Докшицер не выпущен из нашей страны на этот конгресс, внезапно, как: удар, поразило всех, кто приехал, чтобы услышать живую легенду - великого русского виртуоза Тимофея Докшицера... И собравшиеся принимают письмо, адресованное Президенту США Р.Рейгану, Генеральному секретарю ЦК КПСС К.Черненко, главам иностранных правительств и прессе более 60 стран мира. В письме говорилось: "Здесь, на 2-м Международном брасс-конгрессе, мы огорчены отменой разрешения нашему коллеге Тимофею Докшицеру, глубокоуважаемому русскому виртуозу игры на трубе, быть здесь с нами. Как артистам, нам дано поддерживать эмоциональное и эстетическое состояние наших народов. Часто в истории музыканты были спутниками войны, но сейчас мы являемся посланниками мира. Наши жизни посвящены владению универсальным языком - музыке. Мы умоляем правительства Соединенных Штатов и СССР признать и поддержать братство, которое может своей музыкой объединить все нации. Мы говорим это всем людям мира и верим в это". Президент Р.Рейган прислал ответное послание. От К.Черненко ответа не последовало".
А вот что писал Моррис Секкон в статье под названием "Кто сидит в пустом кресле": "...Сегодня мы уже выяснили, кто сидел в пустом кресле. Это было в 7 часов вечера, в понедельник, 4 июня. Почти 1500 духовиков со всего мира сидели в предвкушении сенсационного вечера, который только что начался - начался фестиваль трубы на II Всемирном конгрессе духовиков в университете штата Индиана в г.Блюмингтоне...
Внезапно седоволосый человек вышел на сцену. Нет, это не был Тимофей Докшицер, который должен был играть следующим. Это был Луи Давидсон, заслуженный профессор-трубач, ныне пенсионер, из университетского штата Индиана, бывший выдающийся солист-трубач Кливлендского симфонического оркестра. Он начал говорить мягко, но страстно. Он кратко сказал что-то о политической ситуации, а затем прочитал выдержку из письма его дорогого друга мистера Докшицера, сообщившего, что США не подписали межправительственное соглашение о культурных связях между двумя странами. Известие о том, что мистер Докшицер не будет играть, внезапно, как удар, поразило нас. Еще часть из письма говорила о сожалении, что Докшицер не смог присутствовать, но послал запись своей игры, которая может быть использована.
Внезапно сцена опустела, на ней остался только пульт, стул и стакан воды на маленьком столике. Водворилась тишина, овладев вниманием всех, она была поразительной и сверхъестественной. Застывшие коллеги слушали, как парит звук и дух этого замечательного артиста, его необыкновенно вибрирующее звучание, которое овладело душами всех нас.
Кто такой Тимофей Докшицер? Просто живая легенда, ведущий трубач-виртуоз в Советском Союзе, педагог, концертирующий солист, записывающийся артист, солист театральных и симфонических оркестров. Он сделал транскрипцию Концерта Глиэра для сопрано, переложив его для трубы. Овации были непередаваемы...
Я сбежал вниз, где сидел Луи Давидсон, и предложил несколько идей, которые внезапно пришли мне в голову. Он вернул меня на сцену и предложил сообщить ошеломленной аудитории мои мысли.
Я предложил обратиться к доводам здравомыслия. Наше заявление должно быть послано главам правительств США и СССР, а также в прессу всех стран, представленных на этом конгрессе..." Но самый изощренный отказ я получил в 1980 году перед выездом в Японию, где меня ждали с 15-ю концертами. Год был трудный. Шла война в Афганистане и одновременно - такие контрасты были свойственны нашей политике - готовилось торжественное проведение Олимпийских игр в Москве. Западные страны, как известно, отказались участвовать в играх, протестуя против развязанной Советским Союзом войны.
Все вопросы, касающиеся моего отъезда в Японию, были согласованы, приготовления закончены. И вдруг... Звонок из Госконцерта. Художественный руководитель В.Коконин просит зайти.
Разговор происходит в присутствии работника Управления внешних сношений, то есть отдела КГБ в Министерстве культуры. Трудную миссию, возложенную на него, Коконин начал издалека.
Очень уважительно и с сожалением он изложил придуманную версию о том, что мой первый концерт в Японии планировался с оркестром газеты "Иомиури". Это большая газета, имеющая в Токио свой район, железную дорогу и симфонический оркестр. Так вот, эта газета в те дни плохо написала о политике советского руководства. Следовательно, ее решили наказать и концерт мой снять.
Понимая ситуацию, я выразил согласие с безусловно "мудрым" решением и сказал, что мне хватит и 14 концертов.
"Нет, нет, решением руководства вся гастроль отменяется, заявил Коконин".
Тогда я попытался связаться с импресарио, господином Таказава, но рн сам был напуган случившимся. Ведь пропал год подготовительной работы, и Госконцерт не собирался компенси- ровать убытки, понесенные организатором.
С В.Кокониным у меня были хорошие отношения. Он -бывший духовик, играл на кларнете, позже стал Генеральным директором Большого театра. Но что он мог сделать в данной ситуации? Так было велено, искусством командовало КГБ, а директор - лишь номенклатурный работник, номинально значившийся руководителем, - вынужден был подчиняться.
А подлинная причина запрета выезда в Японию вскоре выяснилась. Это была анонимка - расхожий и популярный советский прием - в результате которой мой сын, а заодно и я, оказались "невыездными". В то лето вместо Японии мы с женой поехали на машине в Прибалтику, в Друскининкай. В выездах на гастроли за рубеж мне было надолго отказано.
