А подлинная причина запрета выезда в Японию вскоре выяснилась. Это была анонимка - расхожий и популярный советский прием - в результате которой мой сын, а заодно и я, оказались "невыездными". В то лето вместо Японии мы с женой поехали на машине в Прибалтику, в Друскининкай. В выездах на гастроли за рубеж мне было надолго отказано.
Между тем, руководство Министерства культуры недоумевало. Заместитель министра культуры Василий Феодосьевич Кухарский, хорошо знавший меня и назначавший персонально на ответственные концерты, ничего своей властью сделать не мог и, как видно, тоже не вправе был вторгаться в решения органов госбезопасности. Наконец Кухарский вместе с директором Большого театра Георгием Александровичем Ивановым (в молодые годы он был актером театра им.Вахтангова, где и я когда-то работал в оркестре) решились поручиться за меня на выездной комиссии. Что такое выездная комиссия и кто в ее составе - никому не было известно, обращаться туда запрещалось - это тоже была государственная тайна. И только после этого состоялся мой первый после "опалы" пробный выезд в Финляндию, в сопровождении ответственного работника Министерства культуры.
Еще случай странный. Уже совсем недавно, в годы перестройки, пришло мне приглашение участвовать в Лондонской конференции Гильдии трубачей. Было дано, как у нас говорят, добро. И тут началось: то еду, то не еду... Наконец, мне отказали. Я, что называется, завелся. Написал письмо и решил идти на прием в отдел культуры ЦК КПСС. Знал, что попасть туда невозможно. В приемной много людей, сидят с детьми, на полу, как на вокзале. Из приемной позвонил - никто не поднимает трубку. Опустил заготовленное письмо в почтовый ящик: не попаду на прием, так почитают мое письмо.
Уходить, ничего не добившись, не хотелось. Поэтому я погулял полчасика и снова звоню.
Снимает трубку Юрий Константинович Курпеков, тоже бывший музыкант (вместе в свое время играли в камерном оркестре Баршая). Представился, прошу принять. В ответ очень любезно: "Пожалуйста, Тимофей Александрович, заходите, я закажу Вам пропуск".
Впервые я оказался в новом здании на Старой площади. На каждом повороте коридора - люди в военной форме пропуск проверяют, сверяют с паспортом, заглядывают в глаза...
Юрий Константинович выслушал меня, поднял трубку, и я понял из его разговора, что отказавшее мне Управление внешних сношений Министерства культуры - инстанция куда ниже того учреждения, где я находился -неподвластно руководителю отдела музыки ЦК КПСС.
Курпеков заверил меня, что все уладится, однако добавил: "Упущено время".
Но до этой встречи я успел послать телеграмму в Лондон, где открытым текстом сообщал, что мой приезд невозможен из-за махровой бюрократии работников Министерства культуры.
Приблизительно через месяц - звонок из министерства. Говорит заместитель начальника Управления внешних сношений и любезно просит зайти для разговора. Ну, думаю, прочитали мою телеграмму, предстоит объяснение. Не скрою, немного был встревожен этим приглашением. Знал, куда зовут, хоть и времена другие, но власть прежняя.
Захожу в кабинет: "Здравствуйте, Тимофей Александрович.
Пожалуйста, садитесь. Вас не продует?.." - (форточка открыта) - Буквально слово в слово запомнил это лукавство!
В Лондон меня так и не пустили. Причина же приглашения в министерство заключалась в том, что сработало мое письмо, опущенное в приемной в ящик для специальной почты. А система такова: жалобы, направляемые в ЦК, переправлялись в те самые инстанции, на которые писалась жалоба. Те, в свою очередь, должны были доложить, что дело улажено и закрыто.
Во время нашего тогдашнего разговора заместитель начальника УВС долго объяснялся и пообещал, что в будущем я могу рассчитывать на поддержку. Но, к счастью, будущее уже не зависело от этих людей. Оформлять загранпоездки стали другие учреждения, в том числе - Всесоюзное музыкальное общество, где зам. председателя стал сам Юрий Константинович Курпеков. Уже не требовалось справок о состоянии здоровья, партийных, рекомендаций и прочей чуши. Мы, однако, оказались совершенно неподготовленными самостоятельно договариваться об условиях контрактов. За нас ведь всегда все делал Госконцерт, вплоть до ответа на приглашение, о чем мы узнавали, лишь оказавшись "там", когда нас спрашивали: "Получили ли Вы наше приглашение год назад"? Жизнь меняется, и как бы сложна она ни была, в этом отношении все идет к лучшему.
В диалоге с композиторами
Общению с композиторами была посвящена значительная часть моей жизни. Этому способствовала ситуация, сложившаяся в трубном репертуаре, когда старая музыка, созданная самими исполнителями, отжила свое, а новая еще не появилась. Одно то обстоятельство, что я стал появляться на сцене в качестве солиста, привлекало ко мне внимание композиторов. Оказалось, что у многих из них когда-то что-то было написано для трубы. Некоторые, используя наш репертуарный голод, пытались выдать "залежалый товар" за оригинальную новинку. В этом я скоро разобрался и не всякую предлагаемую мне музыку принимал.
Из моего ближайшего окружения для меня начали писать музыку артисты оркестра Большого театра, которых в шутку называли "Могучая кучка". В нее входили Борис Антюфеев, Михаил Крейн, Абрам Жак, Абрам Каплун и, кажется, Евгений Плуталов. В репертуаре трубачей удержались только "Северная песня" Антюфеева и Скерцо Крейна.
Первое же произведение еще в 1939 году написал для меня Владимир Пескин. Это было Скерцо, я уже писал об этом.
За пределами Большого театра поток новой музыки для трубы также стал расти. Появились произведения Михаила Раухвергера, Николая Ракова, румынского композитора Виеру и многих других.
Александр Арутюнян пришел показать мне свой Концерт. Теперь это произведение стало бестселлером, перекрыв все рекорды популярности. После появления Концертного аллегро Пески на, исполненного мною в зале Чайковского, начал писать свой Концерт-поэму Вл.Крюков, который был тогда директором Московской филармонии.
А дальше появились концерты Мечислава Вайнберга, Эйно Тамберга, Александры Пахмутовой. Интереснейшее сочинение в этом жанре написал польский композитор Кшиштоф Майер; лишь однажды я исполнил его на концерте Познаньской осени с польским дирижером по фамилии Чайковский.
Затем мне показал свой новый опус Андрей Эшпай, у которого вместо концерта для трубы получился концерт для оркестра и четырех солирующих инструментов. Мы исполнили его в Ленинграде с дирижером Геннадием Рождественским. Под влиянием этого сочинения ленинградец Анатолий Затин создал концерт для валторны, трубы и фортепиано с оркестром. Его запись сделали в Таллинне с дирижером Эри Класом; солистами были сам автор, валторнист Виталий Буяновский и я.
С новым интересным концертом для трубы и камерного оркестра появился в Москве английский композитор Тимоти Мур. Его концерт был сыгран в Большом зале Московской консерватории с ансамблем солистов оркестра филармонии во главе с Валентином Жуком. Кстати, Тимоти Мур после этого написал еще сонату для трубы и квинтет для медных духовых. Все это прозвучало в Москве. А затем, как из рога изобилия, появились: Русский концерт Аркадия Нестерова (который сейчас переведен на компакт-диск и звучит по-новому, свежо), новая редакция концерта Александры Пахмутовой, концерты-симфонии одесского композитора Александра Красотова и Богдана Троцюка, Второй концерт Красотова, Романтический концерт Ильи Шахова, Вариации Михаила Готлиба, одночастный концерт Николая Ракова (его посмертный опус, над которым мы трудились вместе, в том числе и над инструментовкой, но который сыграть не пришлось в связи с кончиной автора и моим переездом в Вильнюс)...
Я неполно перечислил лишь основные, фундаментальные произведения, не касаясь множества сочинений малой формы. Весь описываемый период ведет начало с послевоенного 1946 года и до 1991 года. И сейчас я продолжаю получать рукописи новой музыки из Уфы, Одессы, Финляндии, Москвы. Ко всему этому я имел самое непосредственное отношение, участвовал в процессе их создания и, конечно, первым представлял новую музыку слушателям. Но в моей практике было и другое, когда сочинениям, написанным до меня и исполненным впервые не мной, я давал новую жизнь. Расскажу об этом подробнее.
Готовясь к исполнению в записи Концерта А.Гедике в 1950 или 1951 году, уже сыгранного до меня Сергеем Николаевичем Ереминым и многими другими трубачами, я обратился к автору с предложением обсудить одну проблему в каденции концерта. Речь шла о том, чтобы в каденции, весьма трудноисполнимой по сложности и объему материала, сделать оркестровые вставки для короткого отдыха солиста. Александр Федорович быстро меня понял и передал два хорала из партии солиста оркестру. Факсимиле его почерка я приведу во второй своей книге. Мне, однако, не пришлось воспользоваться этим облегченным вариантом ни в концерте, ни в записи. По моим наблюдениям, этот вариант неизвестен и студентам, изучающим Концерт Гедике, - каждый решает возникающую проблему по-своему, причем обыкновенно плохо, делая даже купюры.
