— Объясните же наконец, что случилось?
— Звонили… и телеграмма… из Москвы… — Афоня задыхался, мучительно выдавливая из себя слова. — Нет, нет, отец жив… Понимаешь, жив! Но у него инфаркт…
2
К мысу Крутояра подкатила одна машина, вторая, сюда же приткнулся мотоцикл Ирины. Василий, Виктор, Полина подошли к Володе робким шагом. Значит, надо сначала убедить друзей — перед ними не птенец, выпавший из гнезда академика.
— Где телеграмма?
— У коменданта.
— Кто ее подписал?
— Виктория Павловна и какой-то Станислав Павлович, — ответил Василий.
— Ясно, — сказал Володя упавшим голосом. — Садитесь, хочу посоветоваться с вами.
Они расположились между двумя машинами. Полину с Галкой усадили в кабину: приспело время кормить ребенка. Виктор опустил стекло кабины.
— Надо ехать, — растерянно сказал Володя и быстрым взглядом окинул окруживших его друзей. — А как же я уеду? Ведь сегодня выходной. Кто оформит мне отгул? Самовольщиком не хочу быть…
— Это не твоя забота, — прервал его Василий Ярцев. — Кстати, кто такие Виктория Павловна и Станислав Павлович?
— Жена отца и ученый секретарь. Они давно объегорили отца и теперь за мной гоняются.
— Брат и сестра?
— Не знаю, кажется, нет… Они хитрят, но я-то давным-давно раскусил их. Они хотят подчинить меня себе, хотят видеть меня покорным и униженным.
— Но ты не к ним едешь, а к отцу, — заметил Рустам.
— Правильно, к отцу. Но ведь они тоже будут возле него. Собьют с толку, вынудят отца сказать: «Оставайся, сын, возле моих дел, тебе тут найдут место…»
— Ну и как ты ответишь? — спросил Василий.
— По твоему примеру.
— Опять не туда гнешь.
— Как не туда?.. Тебя звали мать и сестра. И работу тебе там подыскали, однако ты запрятал отцовские столярные инструменты в сундук. Почему?
— Обрел новую специальность, — ответил Василий и, помолчав, уточнил: — Инструменты храню и буду хранить — память об отце. Никому не миновать часа расставания с отцом, однако отрекаться от него — значит отрекаться от себя.
— Я не отрекаюсь от отца, а просто не хочу видеть этих… Станислава и Викторию. Они будут предлагать свои условия, они уже наверняка подыскали мне место… Противно даже думать об этом.
— Что так? — спросил Витя Кубанец.
— Я уже нашел свое место по призванию. Оно здесь.
Володя нахмурился. Да, в детстве он не знал, что такое голод, его кормили, поили вдоволь, порой ел через силу, чтоб не огорчать отца, мать и няню; затем, повзрослев, тоже не знал нужды: одевали, обували так, чтоб было видно — сын академика; учился без особого прилежания, только в старших классах стал наверстывать упущенное, но было уже поздно. Аттестат зрелости все-таки выдали. Выдали в угоду академику Волкорезову: мол, сделали доброе дело… И оно обернулось против совести сына: дутые оценки в аттестате угнетали его каждый раз, как только заходила речь о поступлении в институт…
С рюкзаком за спиной уходил от стыда, от навязчивых покровителей. Предлагая свои услуги, они не видели и не хотели знать, что переживает их подопечный, как подтачивается в нем вера в свои силы. Уходить надо от них, обязательно уходить! Высокомерные, они боятся глухомани. Только там можно укрыться от них. Поэтому подружился он с рюкзаком, хотя знал, что они успели наградить его новыми кличками: Горбатый Пешеход, Дебил, — дескать, больше ума в пятках, чем в голове… Теперь эти покровители зовут обратно, в свой мир, чтоб убедиться в своей правоте, поставить на колени жалкого сына перед завещательным письмом умирающего академика. Не будет этого! Пусть отец хоть в конце своей жизни удостоверится — сын знает себе цену и найдет верное решение. Соблазн жить вольготно и сыто за счет отца — удел убогих, если не сказать — трупоедов…
— Похоже, ты сбежал от них, но тянуть с вылетом в Москву нельзя, — заметил Василий.
— Вы считаете, что я должен вылететь сегодня же? — спросил Володя.
— Об этом мог бы и не спрашивать, — ответила за всех Полина с нескрываемой обидой в голосе. Она оставила уснувшую дочку в кабине и вышла из машины. — Верю тебе, Володя: и сдобные пышки бывают горше полыни. Не горюй, проживешь без них…
— Погоди с полынью и пышками, — прервал ее Витя Кубанец. — Тяжелую весть обговариваем.
Над головой Полины черными стрелами пронеслись стрижи. Полина присела рядом с Ириной.
— Опять стрижи берег раскачивать прилетели, — сказала она почти шепотом.
— На кормежку, — односложно ответила ей так же тихо Ирина.
Сидят на земле тесным кружком верные друзья. Стройка, преодоление трудностей, работа, учеба, отдых — все это, вместе взятое, сроднило их так, как, вероятно, роднит бойцов фронтовой окоп под огнем, как космический корабль космонавтов в космосе. Они умеют чувствовать переживания друг друга, и, несмотря на то что у каждого свой характер, бескорыстная дружба ведет их в царство взаимного доверия. Без такого доверия между людьми нет радости на земле.
На степном горизонте по небосклону ползли кучевые облака. Они густели и сливались в караваны навьюченных верблюдов, превращались в башни, в сказочных богатырей с длинными бородами ливня. С другой стороны, от Жигулевских гор, надвигались двухъярусные тучи, напоминая грудастых буйволов, подгоняемых бичами молний. Над Крутояром помрачнело. Быть здесь весенней грозе с ливнем. Друзья с тревогой поглядывали на небо. Еще не все обговорено, еще не все обдумано.
— Конечно, Володя, — сказал Василий Ярцев, — ты должен лететь в Москву сегодня же.
— В очередной или административный отпуск? — спросил Витя Кубанец.
— Нет, ни то и ни другое, — ответил Василий. — В очередном он был. Завтра с утра договоримся, чтоб на вашем агрегате начал стажироваться резервный экипаж, а вас пошлют на две недели в жилстрой…
— Вот молодец, правильно придумал, — одобрил это предложение Рустам. — Каждому по одной лишней смене в неделю. Я могу через день выходить за него.
— Принято, — заключил Ярцев. — Пусть Володя летит сегодня в ночь, а мы с утра зайдем к начальнику цеха и договоримся, кто в какой день будет выходить за Волкорезова.
— Пожалуй, надо сразу составить график выходов, — предложил Афоня Яманов. — Ну, хотя бы недели на две…
— Не надо… — остановил его Ярцев. — Володя пробудет в Москве столько времени, сколько потребует обстановка… Слышишь, Волкорезов?
Володя поднял голову, посмотрел на небо и ответил куда-то в пространство:
— Работать за меня собрались… Вернусь через два-три дня. Повидаю отца и вернусь.
Над Крутояром блеснул зигзаг синей молнии. Ее острый конец скользнул возле мотоцикла, метнулся под машину и, свернувшись в продолговатый клубок, напоминающий кувшин, наполненный яркой желтизной, покатился к обрыву берега. Редкое явление природы — шаровая молния весной. Она, казалось, опалила берег, и там вздыбились серые столбы вихревой мглы. Какое-то мгновение шаровая молния будто пыталась воспламенить эти столбы, но они крутыми спиралями ввинчивались в низкое небо, откуда низвергался хлесткий ливень. Сотрясающие воздух и землю раскаты громовых разрядов, ураганный ветер с ливнем будто вознамерились смахнуть и смыть все, что прицепилось и выросло за эти короткие годы на голой степной возвышенности. Может, поэтому она и была такой голой, что здесь, перед хребтом Жигулевских гор, нависших над материковым руслом Волги, время от времени вступали в яростное противоборство два потока ветров — злых, суховейных со степных просторов и не менее грозных, с тяжелыми тучами, которые собираются под прикрытием всхолмленного правобережья и потом разбегаются вдоль рукава Волги. Ведь именно здесь, в Жигулях, Волга сделала замысловатую петлю, вроде бы подготовила арену для столкновения могучих сил природы.
Друзья укрылись в машинах.
Осатанело небо, застонала земля, забился, как в лихорадке, Крутояр. Раскаты грома глохли в ревущем круговороте ураганного ветра и хлынувшего степного ливня. Песчаные гривы взбухали и пузырились. Полянки покрылись прыгающими шляпками каких-то водянистых цветков, похожих на одуванчики, будто не ливень с неба, а сама земля выталкивала их для спасения своего покрова: огонь гасится огнем, а вода — водой.
Еще один заход урагана — и вырванные с корнем стебли отзимовавшей лебеды поволокли за собой хвосты непроглядной мглы. Стало темно. Лишь всплески ярких молний на мгновение обнажали наползающие одна на другую толстые черные тучи над Крутояром. И будто этого момента ждала перегороженная здесь Волга. Раскачалось и расходилось рукотворное море. Не брызги и пену, а словно дым с искрами и синим пламенем выбрасывали на высокий берег вздыбившиеся волны. Теперь они уже не ухали «ух-ходи, ух-ходи», а громыхали, как залпы салюта. И Крутояр ходуном заходил, точно собрался сдаться на милость разбушевавшейся стихии, сбросить, стряхнуть с себя сотворенное человеческими руками. Штормовые удары напористых волн отдавались подземными толчками так, словно там, под обрывом берега, запульсировал вулкан неукротимой силы. Казалось, горы, степь опрокинутся и отступят под напором неистовых волн и ураганного ветра.
