«А я не боюсь этого, — ответила память. — И презираю таких трусов. Ты собираешься стать приспособленцем, подладиться под общий тон и потеряться. Я не узнаю тебя. Вспомни, каким ты был в боях под Москвой, при штурме Берлина? Плелся в хвосте или вел за собой людей?»
«Сама знаешь».
«Знаю, потому и спрашиваю: с каких пор изменил себе?»
«Не изменил, но и не хочу, чтоб думали обо мне, будто живу старыми заслугами».
«Они у тебя не такие уж старые, если не собираешься козырять ими на каждом шагу».
«Не козыряю, только подскажи, я не буду спорить с тобой, подскажи — с чего начать и чем закончить выступление о Дне Победы?»
«С чего угодно, только не отвергай меня. Открой ящик в столе и найди там свои награды, которые скрываешь от людей».
Федор Федорович на этот раз не решился спорить с памятью. Выдвинул ящик стола. Там, в большой коробке, хранились его ордена и медали. Выбрал только один орден — боевого Красного Знамени, полученный за штурм Берлина. Закрепил его на лацкане пиджака, посмотрел на себя в зеркало. Орден блестит, даже, кажется, греет грудь и чуть-чуть пощипывает сердце.
2
Послышался стук в дверь.
— Входите, — отозвался Федор Федорович.
Как и следовало ожидать, это был Василий Ярцев со своими друзьями.
— С наступающим днем рождения, Федор Федорович.
— Спасибо. Только вынужден уточнить: второй счет своих лет веду со дня окончания Сталинградской битвы. Мне, по существу, еще и тридцати нет.
— Мы так и считаем, — согласился Витя Кубанец и, глядя на орден, сказал: — Ведь мы знаем, это не единственный…
— Так надо, сами поймете почему.
И тут вперед выступил Афоня Яманов:
— Мы уже поняли. Это за Берлин, по теме вечера.
Удивительный этот очкарик! Когда в комнате беспорядок, он больше всех переживает, берет вину на себя, чтобы других не ругали. Но спроси его, кто сделал новую вешалку или отполировал тумбочку, промолчит или ответит неопределенно: «Мы все любим порядок».
Сейчас он будет выпытывать, за что получен орден, ведь ему все надо знать раньше других… Так и есть, спросил, как выстрелил, прицельно:
— Кто вручал этот орден?
Федор Федорович насторожился: «Неужели знает, чем закончился для меня штурм Берлина?»
Ковалев пристально посмотрел на Афоню, и вспомнился ординарец Сережа Березкин — вечная ему память! — верткий, шустрый сибирячок. Тому тоже всегда хотелось все знать раньше других. Только глаза у него были на редкость зоркие. Перед Берлином он из винтовки снял двух фаустников, засевших на чердаке дома. Они держали под прицелом мост через железную дорогу, куда прорывались штурмовые танки. Снял и помалкивал.
«Это ты так точно бьешь?»
Сережа только и сказал:
«Может, и я, но у нас все меткие…»
После ночного боя за аэродромом Темпельхоф штурмовые отряды полка, заняв исходные позиции для нового удара, сделали передышку на завтрак. Танки замаскировали так, что не поймешь — груда развалин громоздится или боевая машина. Гвардейцы-сталинградцы знали, как надо укрываться в такой обстановке. Лишь белесый дымок и запах походных кухонь не знали как маскировать в том тротиловом чаду.
На время завтрака Сережа Березкин остался наблюдателем на четвертом этаже флюггафена, взятого ночью здания управления аэродромной службы. Не успели повара развернуться, как Березкин подал сигнал со своего наблюдательного пункта:
«Прекратить раздачу!»
«В чем дело?»
«Фашисты сюда прут, прямо на запах кухонь».
«Много?»
«Всю улицу запрудили, конца не видно».
В самом деле, в этот момент из центра Берлина, из Тиргартена, шла огромная колонна немцев. Юнцы школьники. Они шли вдоль Колоненштрассе восьмирядным строем. На плечах фаустпатроны, в ранцах, как потом выяснилось, вместо книг и тетрадей тротил со взрывателями. Живые, на юношеских ногах, противотанковые мины. Их вели офицеры из бригады Монке «Лейб-штандарт Адольф Гитлер». Вели умирать под гусеницами русских танков. Как предотвратить безумие? Открывать огонь, затем бросать в контратаку штурмовые танки — гибель юнцов неизбежна. Запросили по радио командира корпуса — как быть? Там находился командующий армией. Он ответил:
«Остановить и повернуть обратно к Адольфу».
«Не получается, они уже разнесли в клочья одну кухню и повозку вместе с ездовым».
«Остановить. Не первый день воюете…»
Было ясно, что командующий запретил открывать огонь и давить танками юнцов. Между тем первые квадраты колонны уже расчленились на группы. Еще минута — и внутри боевых порядков полка начнется бой, прольется кровь. Где же выход?
И, кажется, раньше всех осенила счастливая догадка Сережу Березкина.
«Шашками, дымовыми шашками их надо слепить!» — крикнул он. Крикнул через плечо радиста в микрофон рации в тот момент, когда командиры отрядов и танков перешли на прием и ждали команду.
Через несколько секунд дымовая завеса непроглядной тучей поползла вдоль Колоненштрассе. Верховой ветер с юга прижимал ее к земле вместе с юнцами. Не обошлось, конечно, без крови. Те, что захлебывались дымом, падали вниз лицом, остались живы, а те, что опрокидывались на ранцы с тротилом, не успевали и слезу смахнуть, подрывали себя вместо русских танков.
Оставшиеся в живых сознались, что в минувшую ночь они клялись фюреру умереть за великую Германию. Было это во дворе имперской канцелярии. Десять тысяч юнцов выстроились буквой П. В центре костер, у которого — Адольф Гитлер. Перед своей смертью он бросал их на верную гибель, без права возвращаться к учебникам, к родителям, к жизни. К счастью, большинство из тех, что шли по Колоненштрассе, не смогли выполнить данную Гитлеру клятву и, вероятно, до сих пор не знают, кого за это благодарить.
Командующий приказал представить Березкина к ордену Красного Знамени, о чем было объявлено во всех подразделениях полка. Сережа будто напугался такой вести и целые сутки не показывался никому на глаза, вроде застыдился: зря его таким орденом отмечают, хватило бы медали «За боевые заслуги». И не успел он получить свой орден…
Нет, нет, это не тот, что на груди Федора Федоровича. Вопрос Афони Яманова смутил сейчас Ковалева так, что хоть снова проклинай свою память или вступай с ней в непримиримый спор.
…Начался заключительный штурм центра Берлина. Федор Федорович заменил командира полка, выбывшего из строя по ранению. Сережа Березкин взял на себя обязанность адъютанта — замполиту не полагалось иметь такового — и проявил редкостную расторопность в оценке боевой обстановки. Он успевал нанести на карту продвижение каждого штурмового отряда, связаться с разведчиками, чтоб обозначить наиболее опасные объекты, проверить, где повозки с боеприпасами, вызванные по приказанию «двадцать второго» — так обозначался замполит в таблице кодированной связи. И удивительно, Сереже удавалось найти время подшить свежий подворотничок и почистить сапоги своему начальнику.
Полк продвигался к имперской канцелярии. Этому, кажется, больше всех радовался Сережа Березкин.
«Вот будет здорово, если Гитлера живым схватим!» — говорил он, нанося на карту обстановку.
Однако путь к имперской канцелярии с юга преграждал Ландвер-канал. Полку не удалось преодолеть этот рубеж с ходу. Целые сутки протоптались на месте. Тут действовали батальоны бригады Монке — охраны Гитлера. Полк нес потери. И если бы «двадцать второй» не взял на себя смелость приостановить атаку, чтоб подготовить мощный удар прицельного артминометного огня, для чего требовалось несколько часов, то от полка осталось бы одно название.
Между тем части, наступающие на центр Берлина с севера и северо-востока, уже завершили штурм рейхстага. Над продырявленным куполом символического центра законодательной власти третьего рейха взвился алый стяг! Но гитлеровцы еще продолжали ожесточенно сопротивляться. Кто мог тогда знать, что наше знамя над рейхстагом еще не будет обозначать конец кровопролития на улицах Берлина? Героические воины, водрузившие это знамя, не знали, что управление гитлеровскими войсками сосредоточено в другой точке — в подземелье имперской канцелярии на Вильгельмштрассе. Лилась кровь и первого мая, когда Москве уже стало известно о водружении Знамени Победы над Берлином. Встала задача — подавить сопротивление батальонов, обороняющих подступы к имперской канцелярии, и тогда последует капитуляция берлинского гарнизона, бессмысленное кровопролитие кончится. Эту задачу могли выполнить раньше других полки, что остановились перед Ландвер-каналом.
…Обычно Сережа Березкин ходил вслед за замполитом как ординарец, а в этот день почему-то вдруг вышел вперед. Захотел показать свою лихость или… Нет, скорее всего, заметил цепким взором или почуял, что «двадцать второй» уже пойман на мушку гитлеровским снайпером. Выскочил вперед, приостановился, как бы прикрывая собой идущих за ним замполита и радиста. И пуля прошила ему голову. Попала в лоб. Она, конечно, была предназначена не для него.
