Старик с трудом передвигал ноги, сутулился, кашлял. Переводчик проводил его до дома. В привычной обстановке Кертык немного оживился. Он вскипятил чай, угостил Меджидова, да и сам подкрепился немного.
Когда гость ушел, старик поспешил на дежурство. Он разостлал кошму около двери магазина и сел, сунув руку под халат. Пойманной в силок птицей колотилось старое сердце. Кертык изо всех сил прижимал к груди горячую ладонь, до боли сцепил зубы, но успокоить его не мог.
В ту ночь, впервые за много лет, никто из жителей Темеча не видел возле магазина костра, а на заре не слышал привычной «заутрени» ночного сторожа.
Неспокойна стала жизнь старика, и каждая ночь страшила его. Только когда наступал час работы магазина и оживлялась колхозная чайхана, а по узким улочкам начинали сновать люди, Кертык уходил к себе на край селения, запирался и спал в пустом доме тревожным сном. Люди редко заходили к старику, а кто переступал порог его дома, удивлялся тому, как живет Кертык. Голые низкие стены, в потолке дыра для выхода дыма. На глиняном полу, под дырой — закопченный оджак. В одном углу вязанка хвороста, в другом — протертая кошма, над кошмой на стене — ружье. Вот и все убранство.
О своем отъезде в город он теперь не заводил речи. Почти каждый месяц от дочери приходили ему деньги и письма, в которых она все настойчивее звала его к себе, даже сама приезжала за ним, а он упрямо твердил одно и то же:
— Пусть пока все побудет так, как было.
И ни уговоры, ни слезы дочери ничего не могли изменить в странной жизни старика.
О Нурсахате он уже никогда ни с кем не говорил, даже с родной дочерью.
* * *
Как-то в конце лета двое конных в зеленых фуражках, ведя на поводу третью подседланную лошадь, спустились с гор в Темеч и направились прямо к Кертыку. Не зная, чему приписать это посещение пограничников, старик, охваченный недобрым предчувствием, долго возился в своей хижине, прежде чем выйти во двор. Увидев переводчика Али Меджидова, он сразу вспомнил свой разговор с ним.
Трясущимися руками помогая ему слезть с коня, Кертык спросил:
— Чем могу служить?
— Ты что-то, Кертык-ага, плохо стал встречать гостей! — пристально вглядываясь в черное, со складками на щеках лицо старика, сказал переводчик. — С трудом к тебе достучались.
Старик ничего не ответил и взял чайник, стоявший у порога, — вскипятить чай.
Меджидов остановил хозяина.
— Некогда чай пить. Начальник заставы просит тебя к себе. Лошадь прислал.
Кертык надел черную шапку с длинными завитками и остановился против стены, на которой висело ружье.
«Брать или не брать?» — подумал он.
Без ружья Кертык никогда не ходил в горы. И он снял его со стены, вышел во двор, легко сел на лошадь.
Когда селение осталось позади, старик, поравнявшись с Меджидовым, спросил:
— Что-нибудь случилось?
— Да, встреча с угощением, — неохотно ответил Меджидов.
После этого до самой заставы ехали молча. Кертык задумчиво смотрел перед собой.
На заставу приехали засветло. Начальник заставы, молодой офицер с жидкими рыжими усами на обветренном лице, встретил их еще за шлагбаумом. Он отослал солдат к дежурному, а сам со стариком остался возле коновязи. Никого, кроме часового на высокой вышке, во дворе не было.
На крыше деревянной будки мирно ворковали голуби. За конюшней рычали и скучающе повизгивали на привязи собаки.
Кертык быстрым взглядом окинул белое здание солдатской казармы, чуть поодаль от казармы домик с верандой, деревянного коня и стальную перекладину на усыпанной песком площадке. Он искал признаков тревоги, но на заставе все казалось спокойным и даже сонным. Вот только почему же часовой не отрывает глаз от бинокля? И зачем подседланы все кони, и возле каждого седла сетка с сеном? И отчего у начальника заставы глаза с красными веками так озабочены?
Кертык посмотрел на горы. Над раздвоенной, похожей на верблюжью спину, вершиной Чопан-Дага висело недвижно темное облако с пылающими краями. В воздухе была разлита томительная, сковывающая тишина.
— Ну, Кертык-ага, говорил тебе Меджидов, зачем я тебя потревожил? — спросил начальник заставы.
— Нет, ничего не знаю, — хмуро ответил старик.
— Ты уж извини. Дело-то важное. Через горы перешел человек. Куда и зачем он идет — бог его знает. Но он заблудился, не может найти дорогу. Надо помочь ему. Понимаешь?
— Всегда рад помочь вам, — сказал старик.
Потом начальник заставы говорил ему про какую-то разбитую банду, про укрывшегося на Чопан-Даге нарушителя.
— «Не Нурсахат ли?» — подумал старик и уже плохо понимал то, о чем еще говорил начальник. Уловил он только название горы Чопан-Даг, что бандита надо искать на Чопан-Даге, на котором Кертык знает каждую звериную тропинку.
В горах собиралась гроза. Надвинулись со стороны моря тучи и заволокли небо. Ночь наступила быстро. Кертык вел пограничников все дальше, к вершине Чопан-Дага. Голову сверлила одна неотступная мысль: «Неужели это он?.. Неужели это его, как затравленного звери, ищут в горах?..»
Кертык ждал, хотел и в то же время боялся этой встречи. Он, старый Кертык, должен вести вооруженных людей в горы, чтобы поймать или убить его… Может, удастся еще что-то изменить?
В районе Чопан-Дага было сосредоточено много пограничных нарядов. Поисковые группы шарили по ущельям и склонам, перекрывали все проходы. Но были на вершине горы такие дикие места и потаенные спуски в сторону границы, о которых знали немногие пограничники участка и старые охотники селения Темеч. Кертык шел самым верхним карнизом над ущельем, выходившим к границе. Карниз этот не случайно назывался «контрабандистским»…
Почти бесшумно одолев крутой подъем, Кертык остановился и прислушался. Начальник заставы с солдатами отстал. Их шаги слышались далеко позади. Кертык снял шапку и подкладкой отер мокрый лоб.
Горы во мраке казались сплошной чернеющей массой. Присев на корточки, старик начал зорко всматриваться в темноту. Ему почудилось, что впереди кто-то сбил в ущелье камешек. До предела напрягая зрение, Кертык пополз вперед и, когда приблизился к камню, заметил невдалеке мелькнувшую тень. Зверь или человек? Зверь убежал бы, почуяв людей. Не иначе как человек, и, видно, опытный… Он осторожно, бесшумно отступал по узкому карнизу к границе, прислушиваясь к шагам, и не подозревал, должно быть, что кто-то в мягких чокоях уже близко подкрался к нему. Ночь была темная, но привычный глаз многое мог различить. Нарушитель заметил Кертыка, принял его за кого-то другого и произнес еле слышно:
— Хов. — И снова чуть громче: — Хо-ов!
Кертык сжал ружье и замер. Словно через годы до летел до него этот голос.
Шаги пограничников становились все слышнее. Кертык видел, как, не получив ответа, человек скрылся, за камнем, зашуршал сухой травой и стал быстро удаляться. А он лежал на земле и не мог сдвинуться с места. Все тело у него будто окаменело. Гулко стучала кровь в висках. Сердце готово было разорваться. Вдруг какая-то неведомая сила подняла старика с земли…
Человек исчез в темноте. Но вот снова мелькнула под скалой его тень и остановилась. Еще мгновенье, и под скалой вспыхнул огонек, прогремел выстрел. Пуля, взвизгнув над самым ухом старика, ударилась о камень Блеснула молния, на миг осветила крупную фигуру человека под скалой. Кертык вскинул ружье и выстрелил.
Вслед за молнией грянул гром, будто выстрел старика, подхваченный могучим эхом, отдался в высоте неба, а горы раскатисто на тысячи ладов повторили его в ночи. Человек под скалой тяжело осел… Опрометью бросился старик к убитому, при новой вспышке молнии взглянул в его лицо. Он скорее почуял, чем узнал в обросшем человеке своего сына. Как изваяние, стоял старый Кертык над безжизненным телом Нурсахата, не чувствуя хлынувшего дождя, не слыша душераздирающего плача шакалов, доносившегося со дна ущелья.
Клещами сжимало горло, нечем было дышать. Кертык рванул ворот рубахи, подставил под ветер и дождь костлявую грудь, низко склонился над телом Нурсахата. И сразу же выпрямился, шагнул навстречу бежавшим пограничникам.
— Тот… сыном был… — сурово проговорил он. — И стрелять не научился, негодяй.
…На восходе солнца начальник заставы провожал Кертыка до селения. Всю дорогу старик молчал, но, когда показалась окраина Темеча, он снял тельпек[5] и, глядя на поднимавшееся из-за Чопан-Дага солнце, сказал:
— Теперь уеду отсюда.
Павел Карпов
ЛЕТО, ОПАСНОЕ ПАВОДКОМ
Он колыхался на зыбком ложе из куги. Медунов подошел по спертому припаю, как по плоту, — человек с подковкой волос на лице раскосо смотрел сразу и в небо, и в воду. «Кто ты? И какой дьявол принес тебя к плотине?» — хотелось спросить утопленника, но неразъемно были сомкнуты его губы. А дьявол этот — Аму-Дарья в змеиных кольцах воронок.
