Ознакомительная версия.
И вновь, не имея возможности открыть должное количество бань, парикмахерских, прачечных и просто построить жилье с нормальными санузлами, а возможно, и не желая этого делать, власть стала уделять основное внимание проблемам санитарного просвещения горожан. Центрами такой работы стали дома санпросвета, задачей которых было внедрение в массы гигиенических навыков с помощью лекций, бесед, фильмов и т.д.
С точки зрения гигиены рассматривались и парикмахерские услуги. Критике, если судить по комсомольской и сатирической печати 1920-х годов (журналы «Крокодил», «Бегемот», «Смехач», «Красный ворон»), иногда подвергались разные виды завивки, так как эту процедуру надо было совершать в парикмахерской, что отнимало время от общественно-полезной деятельности. В 1920–1930-х годах популярны были паровая и электрическая завивки, так называемый перманент. Последний считался на первых порах довольно опасной процедурой, можно обжечься горячими зажимами, часто были случаи опаливания волос. Тем не менее перманент прижился надолго, до замены его «химией».
В комсомольской печати и художественной литературе 1920-х годов можно встретить критические замечания по поводу молодых рабочих пареньков, отращивавших буйные чубы а-ля «революционные матросы» и в то же время не соблюдавших элементарных правил гигиены. В.В. Маяковский в пьесе «Клоп» бичевал Пьера Скрипкина за баки «как у собаки», к тому же еще и немытые. А в повести В.В. Вересаева «Сестры» (1931) отрицательный герой – парень с подбритыми бровями и дурно пахнущими грязными ногами. В женском варианте отрицательными образцами были накрашенные женщины. Журнал «Работница» в 1924 году рассказывал о девушках одной из фабрик, которые на комсомольском собрании постановили: «Не пудриться и не мазаться. Лицо портится и нехорошо. Как будто обман какой» (Работница 1924: 13).
Журналисты от комсомола тоже активно включались в обсуждение проблем так называемой искусственной красоты. Популярный публицист И. Лин писал в 1926 году: «Мы, коммунисты и комсомольцы, стоим за красоту, за красивое тело, за изящную человеческую фигуру. За естественную красоту, а не подмалеванную» (Работница 1926: 15). А в одной из статей в журнале «Работница» за 1927 год можно было прочесть следующее: «При повышении культурного уровня женщины вся эта косметика сама по себе ликвидируется» (Работница 1927: 15–16).
В 1920-е годы духи, пудра, помада и тому подобные вещи официально считались элементами буржуазного или нэпманского быта. Однако в реальной жизни горожане и в первую очередь горожанки пользовались косметическими товарами. Пропагандируя аскетизм, власти одновременно возрождали производство косметики и парфюмерии в советской стране. В 1922 году была восстановлена знаменитая фабрика Брокара. Но теперь она называлась Государственный мыльно-парфюмерный завод № 5 «Новая Заря». На ее этикетках наряду с названием продукции стояла аббревиатура «ТЭЖЭ» – Трест «Жиркость». Как писал В.В. Шульгин, «под этим салотопенным названием кроются самые изящные продукты. Мыла всякие душистые в красивеньких бумажечках, духи в волнующих флакончиках, пудра – мечта, ну, словом, все такое, за что „жирно“ платят» (Шульгин 1991: 151). В советских газетах 1920-х годов мелькала реклама средства для уничтожения угрей «Адон» и пудры под таким же названием. Популярностью пользовались крем, мыло и пудра «Имша». Конечно, косметические товары не отличались высоким качеством, во многих из них использовались вредные для здоровья соли ртути, бертолетова соль, анилиновые красители. Но спрос на пудру, помаду, духи и другие косметические средства по мере стабилизации жизни в СССР возрастал.
В 1930-х годах производство косметики и парфюмерии заметно расширилось. Это была новая тенденция в социальной политике советской власти, направленная на так называемую культурность. Прошла реконструкция фабрики «Северное сияние» в Ленинграде. В 1934 году она ежедневно выпускала 70 тысяч флаконов духов и одеколонов, а наименований было более ста. Газета «Ленинградская правда» писала: «Фабрика пользуется в разнообразнейших комбинациях советскими синтетическими пахучими средствами. Она дает духи ста названий. Она непрерывно изобретает новые комбинации. <…> Работа фабрики показывает, что и в парфюмерном деле, в отсталой пока отрасли индустрии, большевики идут вперед» (Ленинградская правда 1934). В 1936 году в стране функционировало 36 отделений «ТЭЖЭ». Фабрика «Северное сияние», или «Ленжэт», судя по обзору ее хозяйственной деятельности, в 1940 году «выпустила на рынок значительное количество высококачественных новинок, из которых основные:
Сюрпризная коробка – Белая ночь.
“ “ – Эллада.
“ “ – XXIII годовщина Октября.
“ “ – Нега.
Одеколоны – Симфония, Северная Пальмира, Жигули, Новая заря, XXIII годовщина Октября. Духи – XXIII годовщина Октября, Жигули, Новая заря. Пудра – XXIII годовщина Октября, Нега. Косметика – витаминизированный зубной эликсир, крем „Молодость“, перламутровый лак» (ЦГА СПб 1222, 4: 2). Сложно представить, чем пахла «XXIII годовщина Октября», но выпускалась она и в мужском и в женском вариантах. Это было уже начало парфюмерной индустрии.
Косметические средства, и в особенности духи, с середины 1930-х годов стали составной частью витрины сталинского социализма. Есть данные, что в 1930 году в СССР были даже организованы первые косметические кабинеты. Правда, в то время услуги косметологов были доступны только узкому слою новой советской элиты. В контексте общей политики «культурности» в конце 1930-х годов распространенные журналы типа «Работницы» и «Общественницы» стали писать о значимости косметики в повседневной жизни. В статье «Культура и красота», опубликованной в журнале «Работница» в 1936 году, например, рассказывалось об открытии в здании гостиницы «Москва» образцового парфюмерного магазина, при котором начал работу косметический кабинет. Одной из популярнейших процедур сразу стал маникюр, сопровождавшийся специальным массажем рук. Ведущий специалист кабинета, эмигрантка из Австрии, заявила корреспонденту «Работницы»: «Мне пришлось многому удивляться – оказывается, есть женщины, которые считают постыдным ухаживать за своим лицом и телом… – а затем подчеркнула: – Все, чем располагает культура, должно стать достоянием масс» (Работница 1936: 7). По данным доктора медицинских наук В.А. Виссарионова, в 1937 году в соответствии с приказом народного комиссариата пищевой промышленности СССР было утверждено «Положение об Институте косметики и гигиены». Учреждение занималось разработкой новых косметических средств, технологий устранения дефектов кожи, пропагандой ухода за кожей лица и тела среди широких слоев населения. Правда, все достижения советской парфюмерной промышленности, а уж тем более косметологии были адресованы женщинам. Исключение составляли немногочисленные мужские одеколоны. Искусствовед М.Ю. Герман писал о конце 1930-х годов: «У мужчин, особенно высокопоставленных военных, были в моде одеколоны „Красная маска“, позднее – „В полете“, „Ориган“» (Герман 2000: 73). Однако и эти немногочисленные парфюмерные товары были в основном в обиходе элиты.
Великая Отечественная война прервала процесс приобщения советских женщин и мужчин к тайнам искусственной красоты. После победы, в августе 1945 года Институт косметологии и гигиены возобновил свою работу, уже под другим названием: Институт красоты и гигиены. Но относительный расцвет советского парфюмерного производства и косметологии начался в середине 1950-х – 1960-х годах. В это время власти изменили свое мнение об «искусственной» красоте, что было связано с общими тенденциями либерализации и ускоренного развития научно-технического прогресса. Это отчетливо проявилось в отношении различного вида причесок как неотъемлемой части «тела-текста» человека советского.
Волосы в процессе социального функционирования человеческого тела можно рассматривать с функционально-предметной и техно-гигиенической точек зрения. Форма причесок или бород, приемы нарочитой демонстрации или тщательного сокрытия волос всегда выступали и выступают маркерами социального статуса личности, уровня ее сексуальной активности, входят в комплекс половозрастной символики конкретного общества. Ритуалистичность и социальный смысл могут просматриваться и в технологии создания прически (завивка, окраска волос) и в приемах ухода за волосами, хотя в большей мере здесь ощущается уровень развития техники и химической промышленности, а также степень комфорта повседневной жизни.
В отношении власти к женским прическам в середине 1950-х годов ощущалось стремление изжить дух тоталитарного гламура. Короткие стрижки, мода на которые вернулась в мире в это время, не вызвали отторжения, как, впрочем, и пришедший с Запада в начале 1950-х годов «венчик мира». Волосы в этом случае завивали и укладывали в форме венца вокруг головы. О популярности этой прически журнал «Работница» писал даже в конце 1950-х годов: «Сейчас нет какой-либо одной „самой модной“ прически, как было, например, несколько лет назад с известной формой „венчик“. Самая модная прическа та, что больше всего идет женщине, выделяет привлекательные черты ее лица и, наоборот, скрывает недостатки» (Работница 1959а: 30). И хотя на страницах «Крокодила» периода ранней оттепели с такой прической изображали чаще всего подруг стиляг, аккуратность «венчика мира» спасла его от жесткой критики власти (Померанцев 1999: 126; Крокодил 1954: 15). В значительно более резкой форме советская власть выражала недовольство прической «колдунья», ставшей популярной в СССР после демонстрации в 1957 году французского фильма режиссера А. Мишеля с одноименным названием. Героиня кинокартины, роль которой исполняла молоденькая Марина Влади, носила длинные прямые волосы, распущенные по плечам. Действие фильма разворачивалось на севере Скандинавии в 1950-х годах, но все происходящее в нем очень напоминало сюжет купринской повести «Олеся». Возможно, впрочем, что это был вообще бродячий сюжет. Моду на распущенные волосы мгновенно подхватили советские девушки. Любопытно, что в 1949 году чешские кинематографисты показали кинокартину «Дикая Бара» о девушке-дикарке с пышными, неприбранными волосами. Фильм был в советском прокате, и, естественно, раньше «Колдуньи». На рубеже 1940–1950-х годов в СССР непричесанной девушке вполне могли сказать: «Что ты такая растрепанная? Как дикая Бара», но в условиях сталинского гламура прическа дикой Бары не стала популярной. Подражать же «Колдунье» захотели многие. Новая прическа с неким непривычным намеком на интимность привлекала молодежь и раздражала старшее поколение. А.Г. Битов, вспоминая 1957 год, писал: «Меня поджидала моя „колдунья“ (тогда вошла в моду Марина Влади, и… „моя“ шла по улице с распущенной рыжей гривой…), нам в след свистели и плевались» (Битов 1999: 233–234).
Ознакомительная версия.
