тут разместимся? – спросил искренне, сдергивая пиджак и прыгая на одной ноге, чтобы снять брюки. Она услужливо протянула вешалку… Действо продолжалось гораздо более пяти минут. Сквозь музыку стонов и полукриков до него долетали и понятные слова: «Меня… меня… станут искать… Скорее… Быстрее…» – «Я не кот», – отвечал первое, что пришло на ум. В юности кто-то объяснил, что у кошек все получается быстро. «О-о… – трепещущие губы исторгали восторг, – о-о… И еще какой! Кот!» Когда исчерпал себя до дна и даже глубже, отпустил ее и нежно поцеловал. «Я не был в Лондоне пять лет, – сказал, деловито натягивая брюки. – Где остановиться, счастье мое?» Она улыбнулась: «Застегни… Спасибо. На Курзон-стрит есть отличный недорогой отель, ты не ошибешься, там мозаика с Андреевским крестом. Не беспокойся: четыре звездочки – и только потому, что перестроен недавно из весьма старого. Чистота, тишина, великолепный ресторан, ты останешься доволен. Послушай… – взглянула из-под ресниц (они были настоящие, это видел). – Мы больше никогда не увидимся, но ты был великолепен!» – «Ты тоже, – чмокнул в кончик носа. – Прощай. А действительно – жаль…» К креслу возвращался в лирическом отчуждении, мимолетность жизни и ощущений, даже самых прекрасных, угнетала немного, но ведь завтра настанет другой день? Это утешало.
Отель и в самом деле оказался милейшим – традиционным для прежней, старой Англии, с тихими горничными-негритянками, портье-турчанками с безукоризненным английским, лаковыми полами, дорожками и рестораном под лестницей с неслышно скользящим метрдотелем и выводком официантов. Несмотря на поздний час, с наслаждением откушал горячего ростбифа (силы требовалось восстановить), запил чисто английским темным пивом и, выслушав очень искреннее пожелание спокойной ночи, отправился спать, прежде поручив портье отыскать в городе «Д. Мельник». «Это дама или сэр?» – игриво улыбнулась турчанка. «Право, не знаю. Просьба знакомых, я забыл спросить», – улыбнулся в ответ.
До поздней ночи смотрел, борясь со сном, фильм о Сиднее Рейли, одесском еврее, вдруг решившем задушить старую родину в новом ее обличье. Актер был выраженный этнический англосакс и вызывал абсолютное сопереживание. Ведь он боролся со злом – так, во всяком случае, это выглядело в фильме. Однако, как и всегда в заграничных фильмах на русскую тему, одолевали несуразности: все руководители ВЧК и сам Сталин носили на френчах Золотую Звезду Героя Социалистического Труда. «А что, – подумал вдруг. – Мы ведь испокон трудимся ради социализма. Режиссер, можно сказать, создал интересный образ…»
Ночью снилась стюардесса. Она всмерть дралась с Катей, таскала ее за волосы, но Катя успешно отбивалась и даже поставила сопернице фингал под глазом. В итоге оказалось, что стюардесса – это Нина.
Утром улыбающаяся турчанка-портье (уже другая) мило произнесла «морнинг» и вручила записку с адресом Дэвида Мельника, служащего Би-би-си, он проживал неподалеку от места службы. «Вы легко найдете, – объяснила портье. – Там стоит старая церковь, мы зовем ее традиционно – Олд-черч, а напротив – дом в четыре этажа. То, что вам нужно». Поймал такси, шагнул с тротуара на сиденье (удобные машины, черт возьми, не то что затраханные «Волги»), объяснил, куда следует ехать. Шофер, бросив недоброжелательный взгляд (видимо, в английском пассажира был неприятный акцент), переспросил, нарочито ломая язык под местный блатной выговор кокни. «Расист чертов…» – подумал зло и повторил еще раз: – «Вы по-английски говорите?» – «А вы?» – не мигая смотрел шофер. «Ах ты сволочь…» – «Я француз, из Женевы, почему вы так невежливы?» – «Плевал я, – все тот же немигающий взгляд. – Черт с вами, поехали». На чай не дал и ушел, ощущая, как спину подталкивает ненавистный взгляд. И вот четырехэтажный дом с отдельными входами в каждую квартиру – как повсюду здесь, потертый, давно не ремонтированный, матово поблескивает немытыми окнами, всем своим обликом вызывая тревогу. «Это не дом пугает – подумал. – Это другое…» Ощущение, вдруг возникшее, было похоже на давнее, ученическое – когда в Высшей школе отрабатывали способы и методы «наружки»: непосредственное наблюдение и уход от него с минимальной проверкой. «Тех, кто проверяется, – из страны высылают, – объяснил преподаватель. – По докладу бригады». А ощущение тревожно нарастало, будто в спину вдруг уперлись два вертикальных ствола стендового бокфлинта. «Неужели – контрраз? – соображал нервно. – С чего бы? Поводов у них нет! Так… Не они. Тогда – кто?» И вдруг словно рассвет над озером, разгоняющим низко плывущий туман, обозначил явственно-явственно: это свои. Это местная резидентура разведки. Это ее люди взяли его в е…с, получив приказ из Москвы. Они считают, что начался выход на финишную прямую, и не желают никаких случайностей. Так… Это следует проверить, плевать на последствия! Ему повезло: когда входил (представившись по домофону) в стеклянные двери подъезда, заметил в стекле отражение двоих на другой стороне улицы – они стояли у мощной «БМВ» и о чем-то разговаривали. «Э-э, ребятки, вы еще говнюки… – улыбнулся. – Если вы просто наблюдаете, вы плохо это делаете, а если ваши глупости – демонстрация (чтобы я не «вздумал», так?), тогда и вы и все над вами ошиблись по-крупному. Стаканчик-то ведь всклянь наполнился, а ваше появление – последняя капелька, после которой течет по стенкам…»
Поднимаясь по лестнице на третий этаж, пел довольно громко и мелодично: «Я люблю тебя, жизнь, я люблю тебя снова и снова…» Пусть доложат, стервецы. Там должны знать, что идеологическая суть ни на минуту не исчезает. Идиоты…
Дэвид уже ждал, покуривая у дверей, окинул быстрым взглядом и заинтересованно выслушал цель визита, еще с большим интересом – подробный рассказ о предках во Франции, погибшем в застенках ЧК дедушке. Рассказывая легенду, Абашидзе на этот раз растерял весь пафос, говорил сухо, скучно, один раз даже зевнул. Может, именно это и убедило Мельника больше всего. Пригласив войти (наконец-то), пошел, указывая дорогу; полковник оглядывался по сторонам, потому что, по его расчетам, от него этого ждали, на самом же деле не чаял, когда вся эта смертная скука кончится и можно будет задать вопрос о ключе. Не понравился Дэвид: сухой как палка, молчаливый до немоты, рыжий с веснушками, узколицый – что в нем осталось от трагедии бабки или прабабки, кем ему там приходилась Татьяна?
– Вы служите на Би-би-си… – протянул уважительно (черт его знает! Может, это заденет? И разговорится, черт нерусский…).
– Да. Уборщиком. Мои орудия – пылесос и тряпка. Вы это хотели узнать?
– О нет, я просто подумал, что мы, бывшие русские…
– Я настоящий англичанин, и на русских мне глубоко наплевать. Я не вижу смысла в том, что делала моя бабка (ага, все же бабка, хотя… А что это, собственно, меняет?), мой странный отец, но я не скажу вам, что именно она делала – вам это все равно, – а также в чем заключалась странность
