— Каждое письмо, — внушал он унылым голосом, — в зависимости от положения адресата в обществе уже с первых фраз должно нести оттенок возвышенного почитания или уважительного пренебрежения…
Он заставлял учеников зубрить эти обращения наизусть: кому положено писать «высокочтимый сударь», а кому — «милостивый государь».
— Наверное, за свою жизнь он, кроме письмовника, ни одной книги не прочитал! — говорил на перемене Бланк.
Перемена кончилась, и тут Рипе неожиданно приказал ученикам стоять возле своих мест.
— Что там ещё? — прошептал Бланк, сосед Фридриха по парте.
— Господа! Такое даже невозможно представить! Но… я подобрал под партой Бланка и Энгельса книгу Гёте! Мне страшно подумать, что вы читаете эту книгу, господа! Бланк, её принесли вы?
Вилли молчал.
За провинности отец до сих пор стегал его дома розгами, стегал угрюмо и жестоко.
— Пастору Круммахеру будет доложено о вас особо, Бланк. И с отцом вашим на собрании общины будет серьёзный разговор.
Бланк лишь беззвучно шевелил губами.
— Это не он, господин учитель, — сказал громко, неожиданно для себя Фридрих. — Это я! — И заметил удивлённый взгляд Бланка.
— Ах, это вы, Энгельс! Час будете стоять на коленях, остальным — садиться.
Фридрих пошёл в угол, куда ставили провинившихся.
После урока Рипе вручил Фридриху записку.
— Не думаю, что ваши родители обрадуются, прочитав её.
— Спасибо, Фридрих, — сказал Бланк, когда они вышли из школы. — Я пойду с тобой домой и всё расскажу сам, чтобы тебя не наказывали.
Дома, к счастью, была лишь мама.
— Госпожа Элиза, учитель Рипе написал вам записку, но Фридрих не виноват, — едва успев поздороваться, начал Бланк.
— А кто же тогда виноват? — грустно спросила мама, принимая записку. Не дочитав до конца, она заулыбалась. — Я испугалась, думала, вы натворили что-нибудь…
— Книгу Гёте принёс я, госпожи Элиза. — Теперь Бланк признавался без боязни.
— Да какой же в этом грех! — Мама даже пожала плечами. — Гёте — великий писатель, украшение и гордость Германии.
— А Рипе сказал, что Гёте — великий грешник.
— Для вашего Рипе чем лучше писатель, тем больший он грешник. — Мама снова улыбнулась. — Мойте-ка быстрей руки и садитесь обедать, а то, пока ты, Вилли, доберёшься до дома, ещё полдня пройдёт.
1834 год. Октябрь
В Эльберфельдскую гимназию из городского училища переходили лишь немногие ученики.
— Каспар Энгельс был человеком простым, гимназии не кончал, но состояние увеличил вчетверо, — говорил отец полушутя.
Но мама шутки не принимала.
— Дорогой мой, то был другой век, а сейчас даже Бланки отдают своего сына в гимназию.
— Я бы сам мечтал стать ректором такой гимназии, — говорил дед Ван Хаар. — Она сегодня лучшая в Пруссии.
Тогда и решили: Фридрих переходит в гимназию.
Гимназия находилась на другом берегу Вуппера, в соседнем городе Эльберфельде. Города соединял красивый древний мост из белого камня. Чтобы ежедневно не ходить длинной дорогой, Фридрих станет жить на пансионе у исполняющего обязанности ректора доктора Ханчке.
В те годы многие учителя держали на пансионе учеников — жалованье в гимназии маленькое, пансион добавлял небольшой доход. Но одно дело столоваться у простого учителя, другое — у самого профессора Ханчке. Таким образом, Энгельсы и здесь как бы выдвигались вперёд.
* * *
Сначала всё казалось обыкновенным. В актовом зале, где собрали всех учеников, профессор Ханчке сказал речь. Барменцы — Фридрих, Греберы и Бланк — чувствовали себя здесь чужаками.
Фридрих приготовился поскучать и на первом уроке. Но вот дверь резко распахнулась, и в класс энергично вошёл учитель истории и литературы Клаузен.
— Садитесь, садитесь быстрей, господа, — сказал он, отмахнувшись от приветствия. — Я познакомлю вас с чрезвычайно интересным изданием. — Он поднял вверх толстую книгу. В руках у него был первый том Якоба и Вильгельма Гриммов «Детские и семейные сказки». — Кто знаком с этой книгой?
Сколько раз из этой книги читал маленькому Фридриху дедушка Ван Хаар прекрасные сказки! Незабываемые вечера в маленькой комнатке наверху… И Фридрих поднял руку.
— Отлично! — обрадовался Клаузен. И громко, с явным удовольствием начал читать сказку «Игрушки великанов».
Ученики притихли: они ещё не привыкли слушать на уроках сказки.
— Братья Яков и Вильгельм Гриммы — явление замечательное в культуре германских народов, — сказал Клаузен, прочитав сказку. — Теперь послушайте отрывок из «Песни о Гильдебранте». Это самое древнее из дошедших до нашего времени произведений в Германии. Его тоже разыскали и опубликовали профессора Гримм.
Героические старинные стихи Клаузен читал на память.
— Некоторые полагают, что любовь к родине начинается с любви к королю. Нет, господа. Хотя любой человек должен уважать законную власть своего государства, любовь к родине начинается со знания истории и культуры своего народа.
Урок кончился неожиданно быстро. Клаузен попрощался с учениками и так же стремительно вышел. А притихшие гимназисты продолжали сидеть на местах.
* * *
— Господа, поздравляю вас с рождением большого поэта! — заявил прямо от двери Клаузен на новом уроке. — Запомните его имя: Фердинанд Фрейлиграт. Я сам открыл его недавно. Он печатается в альманахах и ещё не издал ни одной книги, но я уверен — это будущая слава нашей поэзии.
В тот же день Фридрих переписал стихи Фрейлиграта.
…Как он хотел, чтобы учитель Клаузен заговорил с ним лично! Поручил бы ему что-нибудь. В перерывах Фридрих следил за ним издали и, радуясь, ловил каждый его нечаянный взгляд. Как-то само получалось, что он без конца попадался учителю на глаза, от растерянности здороваясь с ним по нескольку раз на дню.
И вот однажды Клаузен сам подошёл к Фридриху.
— Скоро у нас будет гимназический вечер. Там обычно выступают старшеклассники. Но я хочу попросить тебя тоже выступить.
Учитель назвал Фридриха на «ты», как своего друга, и мальчику стало от этого ещё радостней.
— Было бы хорошо, если бы ты, Фридрих, познакомил слушателей с балладами наших лучших поэтов: Бюргера, Гёте, Шамиссо… — Клаузен улыбнулся. — Ты же их хорошо знаешь.
Теперь Фридрих часто провожал Клаузена до дому. Учитель давал читать ему книги из своей библиотеки. По дороге они дружно беседовали, обсуждали творчество разных поэтов.
Нет никого под солнцем
Ничтожней вас, богов! —
декламировал Фридрих из гётевского «Прометея».
— Тише! — смеялся Клаузен. — Вы всполошите всех филистеров, и тогда мне не быть вашим учителем.
* * *
Исполняющий обязанности ректора доктор Ханчке проживал со своей сестрой, пожилой старой девой, и служанкой в небольшом двухэтажном доме рядом с гимназией.
В доме всегда было тихо, слегка сумеречно, и Фридрих скоро полюбил свою комнату на втором этаже, куда надо было подниматься по деревянным ступеням винтовой лесенки.
Ужинали они в гостиной, при свечах. Сначала доктор Ханчке негромко читал молитву, а потом все чинно садились за большой овальный стол.
Иногда в конце ужина доктор Ханчке рассказывал специально для Фридриха какую-нибудь забавную, но поучительную историю из гимназической жизни.
— Я смотрю, Фридрих, и вас увлёк наш эльберфельд-ский Зигфрид? — спросил он во время очередного ужина. — Каждый год у него появляется новый поклонник.
— Но вы сами говорили, что коллега Клаузен — человек достойный и самый дельный из учителей, — заметила фрейлейн Ханчке.
— Да, говорил, — согласился доктор Ханчке и посмотрел на Фридриха, как бы раздумывая, стоит ли продолжать дальше. — Но, к сожалению, коллега Клаузен — человек увлекающийся… Иногда он высказывается там, где следовало бы молчать. Однако я о другом. — Профессор вновь оживился. — Коллега Клаузен показал сегодня вашу тетрадь по истории с прекрасными рисунками. Вы у кого-нибудь учились рисовать прежде?
— Меня учила мама, — ответил Фридрих смущённо.
— Скоро у нас гимназический вечер. Не попробуете ли вы, Фридрих, сделать несколько шаржей на своих товарищей? Мы бы их развесили на стенах…
Так получилось, что героем этого вечера стал не какой-нибудь старшеклассник, а почти никому не известный ученик. Сначала гимназисты с восторгом разглядывали его шаржи, а потом он же читал баллады известных немецких поэтов…
Когда в конце вечера доктор Ханчке стал вызывать на сцену выступавших, Фридрих спрятался за занавесом и не вышел.
— Скромность похвальна, Фридрих, но вы заслужили награду, и мне искренне жаль, что вы не получили её от благодарных соучеников, — сказал за домашним чаем Ханчке.
