Мне предстояло работать в живописном местечке на берегу Маныча-Егорлыка. Станицу окружали айвовые и яблоневые сады, обширные виноградники (которые как раз цвели), за селом в обрывистой красе густо синела река. Раскинувшаяся вокруг степь расцветала живыми и свежими красками; единственная дорога, ведущая в райцентр, терялась в траве высотой в человеческий рост.
Артефактов у станичников нашлось немного: народ здесь живет работящий, раскопки и прочие «бесполезные» занятия воспринимаются как игры для ребятишек. Описание найденных вещей заняло два дня и уложилось в три страницы текста. Для отчета негусто, зато все оставшееся время можно было со спокойной совестью наслаждаться красотой здешних мест и еще по-весеннему нежным южным теплом, особенно приятным после промозглого северного мая. Скучать не давали станичные мальчишки — узнав, что я занимаюсь археологией, они начали таскать мне всевозможные «находки» — проржавевшие штыки, гильзы, рукоятки, — отголоски последних войн. В общем, ничего интересного для того, кто ищет следы бронзового века. Видя, что все эти «железки» не представляют для меня ровно никакой ценности, мальчишки расстраивались, однако не сдавались и упорно продолжали приносить мне «древности".
И вот однажды утром соседские пацанята вошли во двор с торжествующим видом. Поздоровавшись подчеркнуто официально (не тетя Даша, как обычно, а по имени-отчеству), они вручили мне увесистый осколок большого керамического горшка. Увидев его, я ахнула: то был фрагмент одного из знаменитых «елочников» манычской культуры — сосуда, украшенного елочным орнаментом. Значит, где-то здесь находятся погребения бронзового века! Быстро собралась, и вместе с мальчишками мы отправились в степь. Местом ценной находки оказался невысокий курган километрах в пяти от станицы. Он был уже наполовину разрыт, причем довольно варварским способом — воронкой, а не траншеями. Вероятно, здесь побывали черные следопыты, хотя и довольно давно — яма успела зарасти амброзией. Спустившись, я пожалела, что не взяла с собой хотя бы кисти: прямо в траве повсюду валялись кусочки керамики. Они были слишком мелкими, чтобы представлять интерес для охотников за ценностями, которые можно продать. Но мне эти кусочки ясно говорили: здесь находится древнее и весьма большое погребение. Очень осторожно я начала руками раскапывать сырую комковатую землю. Мне попалась кость какого-то крупного животного, видимо, коня, а может, и верблюда. Наскоро набросав в блокнот основные данные, я решила пока оставить все как есть, а назавтра придти с инструментами и записать параметры в подробностях.
Обратно шли в самый разгар послеполуденной жары. От земли поднимался тяжелый пар, степные ароматы душили знойной горечью. Я посетовала, что не взяла с собой воды, и пацаны предложили свернуть к источнику неподалеку от тропинки. Кое-как обмыв руки от курганной пыли (какая там гигиена, если шагать еще час, а в горле Сахара!), я напилась ключевой воды — солоноватой, как и везде на Маныче.
Всю оставшуюся часть дня мною владело сладостное предвкушение: кто знает, какие находки скрывает старый курган? К вечеру над станицей нависла темная туча, и я испугалась, что пойдет дождь — назавтра раскопки превратятся в яму жидкой грязи. Но гром погремел где-то вдали, и наутро снова сияло солнце. Однако идти к кургану мне все равно не пришлось: было воскресенье Троицы, престольный праздник в станичном храме. День святой и очень почитаемый донскими казаками — любые работы в такой праздник запрещены и даже наказуемы. Моя хозяйка с утра ушла в церковь на праздничную службу. Я тоже хотела пойти вместе с ней: послушать местный церковный хор, посмотреть на красоту казачек и стать казаков, оценить пестроту и богатство нарядов — на Дону, как встарь, в церковь надевают все лучшее и новое. Но с самого утра меня одолела ломота и какая-то сонливость, разболелась голова, и мне пришлось остаться дома. Не позавтракав, я провалялась в постели до прихода хозяйки.
Мария Сергеевна пришла не одна, а со своими двумя уже взрослыми дочками. Женщины заглянули ко мне, отметили мой нездоровый вид, покачали головами и отправились готовить праздничный обед: к вечеру намечались гости. Настряпали вкусностей, вынесли во двор столы.
Едва спала жара, пришли соседи — большая, говорливая, нарядная компания. Однако ни щедрое угощение, ни разлившиеся над станицей старинные песни меня не радовали: было ощущение, что я подхватила грипп. Посидев с гостями совсем немного, я ушла в хату. Скоро небо потемнело, но не от сумерек, а от новой тучи — еще чернее и огромней вчерашней. Грянул гром, и люди во дворе засуетились, срочно убирая столы.
Дождь пришел только ночью вместе с отчаянной грозой и лютым ветром, воющим в вершинах пирамидальных тополей трубами Судного дня. До утра меня тошнило и лихорадило, а к рассвету подступил то ли кошмар, то ли галлюцинация: из глинистой земли древнего могильника вставали всадники на черных конях; пощечины мокрого ветра гасли на монголоидных медных лицах… вороные бока лошадей в сполохах молний сверкали голографическим радужным блеском…
Утром пришла в себя, но подняться сил не было. Тело горело, сердце железным набатом колотилось прямо в голове, внутренности выворачивало наружу. Возле меня стояли Марья Сергеевна и соседка, тетя Дуся.
— Очнулась, доча? Уж думали, помрешь. На-ка вот, попей, — хозяйка подняла стоявшее на полу детское ведерко.
Желтоватая мутная вода пахла отвратительно.
— Что это? — спросила я.
— Навоз кониный, с теплой водой, — буднично ответила Марья Сергеевна. — С перепою первое дело.
Меня замутило еще больше. Еле ворочая языком, я объяснила, что вчера вообще не пила алкоголь.
В комнату вошел муж соседки, скользнул взглядом мимо меня и что-то негромко и быстро сказал на ухо Марье Сергеевне. Я расслышала что-то вроде: «проклятый курган", «не своей смертью умрет"… От его слов лицо хозяйки как-то странно перекосилось, как будто она узнала нечто ужасное.
Соседкин муж продолжал:
— «Скорая» не поедеть — дорогу размыло. Машина не пройдеть. Разве на брычке только везти.
— На брычке? Тридцать один километр? — с ударением на «о» в последнем слове выдохнула тетя Дуся.
— Тогда — на коника и к Калитвихе. Тут до хутора через поле две версты всего. Иначе помреть Манькина гостья, — мужчина посмотрел на меня словно коновал на хромую кобылу. — Вишь, зеленая какая — щас отойдеть. Ну, вы собирайтесь, а я пойду запрягать.
Меня одели и завернули в огромный кусок темно-синего непрозрачного полиэтилена с чем-то вроде капюшона наверху. «Словно труп» — подумалось мне.
На улице было сумрачно, влажно и холодно. Миллиардами тяжелых плетей с неба хлестко падал дождь. Во дворе под навесом уже стоял конь вороной масти (точь-в-точь как в моем кошмаре). Дядька Петро, одетый в такой же, как у меня, синий полиэтиленовый плащ, затягивал подседельные ремни. Меня усадили боком впереди седла; жесткая лука сразу же больно впилась в бедро. Мир вздрогнул, вокруг закружились дома и сады, черный конь-корабль поплыл по степи в зелено-сером море; сливающиеся нити дождя и трав текли вниз по спирали и, наконец, сгинули в темноту…
Глава 2. Исцеление Спасом
Я проснулась, вдыхая теплый воздух, пропитанный смолистым древесным запахом; в нем слышалась мятногорькая нота какой-то духовитой травы. Открыв глаза, обнаружила, что нахожусь в небольшой квадратной комнате без потолка. Вверху были видны деревянные перекрытия, плотно пригнанные друг к другу крест-накрест. Оттуда свешивалась толстая цепь, на которой висела не то старинная лампа, не то фонарь, что-то наподобие стеклянной реторты в оплетке из кованой меди.
"Очень даже стильно, — пришло мне на ум. — Интересно, он на самом деле светит или только для красоты?". Вдруг до меня дошло, что я себя чувствую прямо-таки чудесно. Я вскочила с кровати, оделась и стала осматривать комнату. Угол у входа занимала округлая голландская печь, выложенная продолговатыми узорными плитками молочного цвета. На медной заслонке красовалась щегольская рукоять в форме собачьей головы. Стены, отделанные широкими панелями, две резные этажерки (одна с книгами, другая с какими-то пузырьками и коробочками), лавка, стол, половицы — все было из некрашеного, покрытого лаком светлого дерева. Желто-солнечное мягкое сияние, исходящее от всех этих вещей, придавало комнатке особый уют. В углу справа от окна висела икона Божией Матери; перед ней в красном стаканчике теплилась лампадка. За окном шумел сад, и по-утреннему пели петухи. Из-за двери слышались чьи-то голоса. Я потянула медную ручку, дверь мягко подалась на меня и неслышно отворилась. Я очутилась в просторном помещении, которое, по-видимому, служило одновременно и кухней, и гостиной: в одном конце его находилась газовая плита, соединенная с мойкой, а в другом стоял угловой диванчик и покрытый цветастой клеенкой стол; за ним вполоборота ко мне сидела Мария Сергеевна. Справа от моей двери, из стены полукругом выступал камин, выложенный таким же молочным кафелем. Я догадалась, что это своеобразная система центрального отопления всего дома. Четверть круга в моей комнате, половина в кухне-гостиной; значит, в доме есть ещё одна комната, в которую уходит оставшаяся часть печи.
