По мере продвижения сверла в глубь канала, на метр, два, пять — Курчатов или Музруков докладывали в Москву.
Из Спецкомитета и ПСУ все время настаивали на ускорении аварийных работ. Спрашивали, что для этого дополнительно нужно? Чем помочь? А, по сути дела, ускорить эту однообразную, круглосуточную работу было невозможно, поскольку рассверловка велась безостановочно.
Через десять дней, 30 июня 1948 года, сверло проткнуло насквозь графитовый котел. После спешной отмывки от радиоактивной пыли центрального зала пуск реактора «А» состоялся заново.
Курчатов отоспался сутки и вместе со своим телохранителем Дмитрием Переверзевым выехал в Москву для отчета в Спецкомитете. Летать на самолете Игорю Васильевичу «во избежание трагических случайностей» с некоторых пор было категорически запрещено.
Из протокола № 66 заседания Специального комитета:
«Принять к сведению сообщение т.т. Курчатова и Ванникова о ходе опробования завода «А».
2. Считать необходимым представить сообщение т. Курчатова о ходе опробования завода «А» товарищу Сталину И.В.
3. Считать необходимым:
а) выезд Ванникова 13–15 июля с. г. на комбинат № 817 для руководства пуском завода «А» и развертывания строительства заводов «Б» и «В»…»
Курчатов вскоре вернулся в Челябинск: уж очень неспокойно было на реакторе.
Атмосфера в эксплуатации была гнетущей и нервной из-за аварийных остановок котла и невыполнения плана, что означало полное отсутствие существенных премиальных доплат.
Речь идет не о технологических дефектах или случайных ошибках персонала. К этому все относились более или менее спокойно: и молния может стукнуть в голову, и ледяная сосулька с крыши.
Более всего изводили мелкие аварии, имеющие массовый, постоянный, ежесменный характер. Бесконечные сигналы о снижении расхода воды (СРВ) изматывали всех. Частые сигналы о снижении расхода в том или ином канале были предвестниками нового «козла». Опасность неукротимо надвигалась. Массовые зависания блочков, внеплановые остановки, пробивки пешней — все предвещало печальный «грозовой» итог. Это произошло 25 июля 1948 года.
В смену Архипова на информационном табло «Р» появился световой сигнал СРВ в канале 28–18. Примерно через 10 секунд отсчета по электронному секундомеру сработала аварийная защита, как и предусматривалось по Регламенту. Котел был остановлен сбросом защитных стержней в активную зону. Попытка разгрузить или пробить канал пешней закончилась безрезультатно. Это был второй «козел» на «Аннушке». Доклад об этой аварии в Москву закончился трагичным для ремонтного персонала решением ПГУ: «Осуществить подъем мощности. Реактор не останавливать. Ликвидацию аварии произвести на действующем оборудовании». Подобное решение можно с полным правом назвать варварским. На войне оно было бы равносильно приказу закрыть дот собственными телами. Музруков и Славский вынуждены были подчиниться. Для непосредственного руководства и контроля на комбинат вылетел заместитель начальника ПГУ Завенягин…
Авраамий Павлович свою задачу контроля за ходом ликвидации аварии понимал почти буквально. Он вынес из кабинета Курчатова самый устойчивый дубовый стул и установил его на пятачке центрального зала в десяти метрах от рассверливаемой ячейки 28–18. Для охлаждения режущего инструмента и снижения выброса аэрозолей в аварийную ячейку подавалась охлаждающая вода из резинового шланга. Она переливалась журчащим ручейком через головку закупоренного канала, услаждая слух Завенягина. Он сидел на стуле в генеральской форме, в личной обуви, широко расставив ноги для долгого ожидания. Из кармана шинели периодически доставал мандарины и с аппетитом ел. Кожурки собирал в руку и прятал их в другой карман.
Всем своим спокойствием и благодушием он демонстрировал полное пренебрежение к ядерной опасности. Временами к нему подходил и о чем-то переговаривался Музруков, тоже в личной одежде и без марлевой повязки. Эта дурацкая бравада высших начальников выводила из себя дежурного дозиметриста, который через каждые полчаса забегал в зал на несколько минут для замера фона около рассверливаемой ячейки.
Наконец он не выдержал и подошел вплотную к Завенягину.
— Здесь нельзя сидеть в личной одежде, — произнес дозиметрист дрожащим голосом.
Авраамий Павлович обиженно надул губы.
— Ты кто такой? — спросил он величественно, глядя с пренебрежением на производственную экипировку молодого человека.
— Шевченко, — ответил дозиметрист.
— Поэт? — пошутил Авраамий Павлович.
— Нет, дозиметрист, — ответил Шевченко, не успев сразу переварить генеральскую шутку.
— Не беспокойся, дозиметрист! — заверил генерал. — Ничего со мной не случится. Занимайся своим делом.
Шевченко «заело», и он направился в кабинет Курчатова с жалобой на начальство: что за пример подают рабочим?
Игорь Васильевич нашел выход. Он предоставил дозиметристу свою служебную машину и приказал сделать сейчас же профилактический замер фона в квартире Музрукова.
Уровень радиоактивности превышал норму в десятки раз. Шевченко показывал супруге директора комбината на зашкаливающий прибор в прихожей и туалете и приговаривал:
— Все потому, что не переодевается Борис Глебович. В личной обуви заходит прямо на «пятачок».
Разгневанная женщина попросила подвезти её сию же минуту поближе к тому атомному устройству, где находился в этот момент её супруг.
Курчатов приказал на пост пропустить её в здание и проводить прямо в центральный зал.
Музруков успел сказать «здравствуйте», а Завенягин — галантно протянуть несколько мандаринок. После этого оба пулей вылетели из зала в раздевалку.
— Ну, женщина! — произнес с восхищением Завенягин, надевая халат и натягивая чепчик на лысую голову.
— Жена! — уточнил Музруков, залезая в резиновые галоши.
— А что у неё в руке блестело?
— Не рассмотрел. Вилка какая-то.
— Завидую! У меня такой нет…
Ячейку № 28–18 рассверливали шесть дней. За время расчистки, по официальным данным, зарегистрированным в оперативном журнале дозиметрической службы, слесари и ремонтники получили облучение от 16 до 108 рентген. У Завенягина интегральная доза была наверняка вдвое выше максимально зарегистрированной.[8] Когда Авраамий Павлович уезжал в Москву, Курчатов очень просил его нажать на металловедов в НИИ-9, чтоб срочно доработали технологию покрытия оболочки.
— И ещё меня очень беспокоит одна проблема, — признался Игорь Васильевич. — Трубы начинают подтекать. До выгрузки, возможно, и простоят. Но нужно уже заранее готовить резервные, анодированные.
Завенягин обещал разобраться и помочь.
Из протокола № 66 заседания Специального комитета:
«1. Принять представленный т.т. Ванниковым, Первухиным и Борисовым проект распоряжения Совета Министров СССР об изготовлении для завода «А» запасных авиалевых труб.
2. Поручить т.т. Первухину (созыв), Хруничеву, Борисову и Цыреню в суточный срок уточнить источники покрытия 117 т алюминия марки А-00, потребных Министерству авиационной промышленности для изготовления труб…»
Курчатов думал о том, что если котел сумеет дотянуть до первой разгрузки без капитального ремонта, то это будет почти гарантия изготовления бомбы в 1949 году. Лишь бы Харитон не подвел. А у Юлия Борисовича в это время были свои «козлы»…
Надежность взрыва АБ и её КПД в значительной степени определялись скоростью распространения взрывной волны, сжимающей плутониевый сердечник. Харитон предполагал, что придется иметь дело со скоростями, близкими к космическим, около семи тысяч метров в секунду. Ограничиться теоретическими расчетами было недостаточно. В КБ-11 нужно было создать экспериментальную базу, построить свой полигон для испытания взрывчатых веществ (ВВ), а скорее всего, и завод по их изготовлению на месте.
И прежде всего нужно было разработать лабораторные и экспериментальные методики, которые бы позволяли наблюдать, изучать и точно измерять быстропротекающие процессы взрыва и сжатия ядерного заряда.
Большие надежды в этом вопросе Харитон возлагал на специалиста, который первым в СССР, ещё до начала войны, начал заниматься импульсной рентгенографией. Фамилия его была Цукерман. В 1938 году за рубежом была опубликована статья о возможности получения рентгеновских вспышек длительностью в одну микросекунду. В том же году немецкий физик Штеенбек, используя описанную методику, впервые получил рентгенографические снимки свободного полета пули.
В марте 1941 года такие же снимки получили сотрудники рентгеновской лаборатории Института машиноведения АН СССР Цукерман и Авдеенко. В следующем году Цукерман применил этот метод для изучения детонации взрывчатых веществ. Технология экспериментов Цукермана позволяла определить скорость распространения волны конкретного взрывного устройства. Действенность и эффективность своего метода Цукерман вскоре доказал на практике.
