— Восемь суток, товарищ начальник, — коротко, но с весьма почтительным поклоном ответил тот.
— Почему не больше? Островерхов пожал плечами.
— По заявлению врача он не мог выдержать больше. Дрейзин обратился ко мне:
— Вы, подследственный, думаете когда-нибудь признаваться?
Я начал длинное объяснение в защиту моей невиновности, но он перебил меня:
— Бросьте прикидываться невинным простачком. Или вы всерьез думаете, что вам здесь поверят?
— Но я говорю правду…
— Такая правда нам не нужна. Говорите другую.
— Другая будет ложью…
— Работники НКВД знают лучше вас, что такое ложь и что — правда.
— Следователь Островерхов все время требует от меня ложных показаний. Вы тоже хотите их добиться?
Выпученные глаза Дрейзина слегка покосились на Островерхова. Следователь поежился под их неподвижным взглядом и поспешил оправдаться:
— Я изо всех сил стараюсь получить от него чистосердечное признание. Согласно ваших указаний, товарищ начальник.
Дрейзин перевел глаза на меня и заквакал резко и противно:
— Запомните, подследственный, что НКВД всегда требует у арестованных только правду… Любыми методами..
— От меня ее требовать совсем не нужно. Я повторяю правду на допросах уже несколько месяцев.
— Что же вы повторяете?
— Что я невиновен и, арестовав меня, управление НКВД допустило ошибку.
— НКВД никогда не ошибается…
Это цинично-шаблонное замечание, такое обычное дляэнкаврдистов, вывело меня из остатков терпения. Не в силах больше сдерживаться, я закричал прямо в жабью морду:
— Брешешь ты, жаба проклятая! В вашей подлой тюрьме сидят тысячи ни в чем неповинных людей. Ордена чужой кровью зарабатываете, сукины сыны!
Островерхов, вскочив со стула, шагнул ко мне, но Дрейзин жестом остановил его. В неподвижно-выпученных глазах начальника контрразведки на мгновение загорелись слабые проблески любопытства и сейчас же угасли.
— Та-ак! — квакнул он и желваки за его ушами судорожно задрожали. — Значит, вы серьезно думаете, что на нас можно кричать? И вы думаете шутить с нами шутки и показывать нам фокусы?
— Нечего мне вам показывать, — раздраженно бросил я.
— Так-так, — опять заквакал Дрейзин. — Вы знаете, что такое маникюр? Не тот, который делают дамам в парикмахерских, а наш. Специальный. Для врагов народа.
По рассказам в камере я имел некоторое представление об этом страшном "маникюре". Спазма ужаса сжала мне горло и, вместо ответа, я смог только утвердительно кивнуть головой.
— Ах, уже знаете? Ну, так мы вам его сделаем, — угрожающе пообещал Дрейзин и тяжело, всем телом, повернулся в кресле к Островерхову.
— Какой теломеханик его обслуживает?
— Кравцов, товарищ начальник! — вытянувшись на стуле, ответил следователь.
— А врач?
— Бергер.
— Вызовите Бергера и Кравцова.
— Слушаюсь, товарищ начальник.
Островерхов нажал кнопку на столе и приказал вошедшему энкаведисту позвать теломеханика и врача. Не прошло и минуты, как на пороге кабинета выросли фигуры моих "старых знакомых": равнодушного гиганта с дымчатыми глазами и лошадинолицего человека в белом халате.
— Сделайте ему маникюр! — приказывающе квакнул им Дрейзин.
— Слушаюсь, товарищ начальник! — дуэтом ответили они.
Затем губы Кравцова тихо и вопросительно прошелестели:
— Какой маникюр прикажете, товарищ начальник? Холодный или горячий? И какого размера применить инструмент?
Дрейзин подумал, побарабанил перепончатыми пальцами по столу и приказал:
— Маникюр горячий! Инструмент, на первый раз, среднего размера!
— Слушаюсь!
Врач сейчас же вышел. Кравцов стиснул пальцами мое плечо и, повернув меня к двери, произнес повелительным шепотом:
— Пойдем!
Зябко вздрогнув, я молча повиновался.
Глава 11 "КУСОЧЕК ПСИХОЛОГИИ"
Кравцов ввел меня в большую комнату, напоминавшую на первый взгляд инструментальную кладовую. Вдоль одной стены тянутся полки с разложенными на них металлическими инструментами. В другой стене несколько шкафов со стеклянными дверцами. Сквозь стекла видны предметы, похожие на запасные части к каким-то машинам.
Со страхом и внутренней дрожью я смотрю на третью стенку. От пола и почти до потолка ее "украшают" плети, винтовочные шомполы, короткие и толстые резиновые трубки, ножки от стульев, кнуты с железными крючками на концах, утыканные иголками линейки, стальные метры, какие-то обручи с винтами, узловатые веревки и тому подобные вещи. Все это в систематическом порядке висит в веревочных петлях на гвоздях.
В цементный пол комнаты вделаны ножками четыре длинных стола. Над ними возвышаются странные сооружения из стальных стержней и полос, с десятками металлических браслетов, ременных петель и шнурков. В досках столов просверлены дырки разных размеров. Под столами и между шкафами установлены небольшие электрические моторы, на которых лежат аккуратно свернутые в кольца провода. Более дюжины стульев дополняют эту странную обстановку комнаты; некоторые из них металлические с пружинами, кнопками и винтами. Ножки стульев из металла крепко схвачены цементом пола.
Высота пола не везде одинакова. В центре комнаты он приблизительно на четверть метра выше, чем у стен. От столов и металлических стульев к стенам тянутся неглубокие желобки. Вдоль каждой стены такие же желобки, но поглубже. Они соединяются со сточными трубами в углах комнаты, ведущими в нижний этаж.
Пол, столы и стулья сплошь покрыты крупными, бурыми пятнами, вернее слоями пятен. Свежие и красновато-бурые наслаиваются на давнишние, более темного цвета. Такими же пятнами, но значительно меньших размеров, забрызганы стены, дверь, шкафы и полки. Удушливо-сладковатый запах тления заполняет комнату.
Окинув ее беглым взглядом, я сразу понял, куда попал. Мои мысли подтвердил Островерхов, пришедший сюда вслед за нами.
— Как вам нравится эта уютная комнатка, дорогой мой? Знаете, куда вас привели?
— Предполагаю, — буркнул я.
— А не предполагаете-ли вы, милейший, что Кравцов вас здесь разделает под такой орех, что от вас не останется ни пуха, ни пера, ни обвиниловки?
Я ничего не ответил. Он с приятельским жестом взял меня под руку и повел к шкафам. По его знаку Кравцов открыл дверь одного из них. Теперь я смог внимательнее и лучше рассмотреть то, что издали показалось мне запасными частями к машинам. На полках шкафа лежали перчатки разных размеров. Они были сделаны из тонких стальных пластинок; в некоторых пластинках торчали винты.
Следователь с циничной игривостью подмигнул мне.
— Такую перчаточку мы можем надеть на вашу лапку и, один за другим, завинчивать вот эти винтики. Во что превратится ваша лапка через полчаса, дорогой мой? В фарш для котлетки, не так-ли? Ради большего эффекта мы соединим перчаточку вон с той розеткой и пустим ток. Как тогда вы будете себя чувствовать?
Дрожь ужаса и отвращения красноречивее слов выразила мои чувства. Островерхов заметил это и рассмеялся.
— Ха-ха-ха! Вам не особенно нравятся перчатки! Может быть, вот это приятнее? Смотрите сюда! Он указал на металлический стул.
— Вы видите здесь два сиденья: верхнее с дырками, нижнее с гвоздями. Представьте, что вас посадили на этот стульчик и привязали ремнями. Ваш приятель Кравцов включает ток. Нижнее сиденье приподнимается на пружинах и его гвозди входят в дырки верхнего. Ага! Вашему заду неприятно? Но ведь это — пустяки, в сравнении с тем, что будет дальше. Обратите внимание на гвозди. Каждый состоит из трех частей, плотно прилегающих одна к другой. Нажмем эту кнопочку, и части гвоздей расходятся в стороны. Они рвут ваше мясо. Вы чувствуете, какая это боль? После подобного экспериментика вы очень долго не сможете сидеть…
Островерхов потащил меня к полкам. На них лежало множество ножей, пилок, длинных булавок, сверл, колец, клещей и зажимов различных форм и размеров. Он схватил широкое, в полметра длиной, лезвие без рукоятки, с двумя отверстиями на его концах и протянул Кравцову.
— Продемонстрируйте действие нашей гильотинки, товарищ Кравцов.
Теломеханик молча взял нож и вставил его в металлическое сооружение над одним из столов. Затем снял с мотора провод, воткнул его в розетку на стене и нажал кнопку. Плавными режущими движениями нож задвигался кругообразно вниз и вверх. Одновременно с ним медленно двигалась и настольная доска.
— Этот механизм режет человека, как колбасу. Даже лучше. Тоненькими ломтиками и вместе с костями, — продолжал следователь. — В моей практике был такой случай. Попался шпион. Настоящий и очень упрямый. Ножка от стула, стальной метр и прижигания на него не действовали, ставить его на стойку не было времени. Тогда его положили на такой стол. Начали с большого пальца правой ноги. На 32-м ломтике он заговорил… Неужели, дорогой мой, на вас не производит впечатления судьба этого шпиона?…
