Ознакомительная версия.
В 1934 году в Москве появился первый в стране Дом моделей одежды на Кузнецком мосту – сугубо столичное, элитарное учреждение. Ничего подобного в 1930-х годах не было даже в Ленинграде. Правда, в городе на Неве почти в то же время открылся первый в СССР магазин-ателье по изготовлению одежды из трикотажа, известный под неофициальным названием «Смерть мужьям». Сначала ателье обслуживало лишь семьи крупных партийных работников, а также актерскую элиту. Услугами «Смерти мужьям» пользовались не только ленинградки, но и москвички: А.К. Тарасова, К.И. Шульженко, Л.П. Орлова, Ф.Г. Раневская (Сараева-Бондарь 1993: 281–282). После войны по записи в «Смерти мужьям» могли сшить модную трикотажную вещь и рядовые горожанки. Появились в крупных городах и закрытые ателье, где работали настоящие мастера своего дела, во многом формировавшие принципы конструирования модной одежды и для мужчин и для женщин. Примером такого учреждения вполне может служить ателье, созданное в 1938 году Литфондом Ленинградского отделения Союза писателей СССР.
После войны власть вернулась к проблемам «высокой моды». В первую очередь был воссоздан Московский дом моделей. Уже в 1945 году его модельеры спроектировали около тысячи образцов одежды, которые должны были внедряться в производство. Для этого Московский дом моделей одежды преобразовали в Центральный (ЦДМ), а затем – в 1948–1949 годах – в Общесоюзный (ОДМ). Издаваемый им «Журнал мод», возобновленный в 1948 году, начал выпускаться тиражом 22 тысячи экземпляров. Первый номер вышел с портретом киноактрисы Тамары Макаровой на обложке. После этого в других городах страны стали создавать учреждения, призванные формировать вкусы и стиль населения в соответствии с общими указаниями модельеров центра. Конкретно это выражалось в разработке образцов одежды и внедрении их в производство. В 1949 году модельеры ОДМ создали уже 2,5 тысячи моделей, а в 1950 году – почти 3 тысячи (подробнее см.: Гронов, Журавлев 2006).
Предполагалось, что швейные фабрики и ателье будут шить свои изделия, руководствуясь идеями местных домов моделей. Правда, вне столицы в первые послевоенные годы эта система развивалась не слишком стремительно. Даже в Ленинграде, где Дом моделей появился уже в 1945 году, художники ежегодно разрабатывали всего лишь по 500 новых образцов одежды, в число которых входили верхнее платье и головные уборы (ЦГА СПб 2071, 8б: 1). Одновременно необходимо отметить, что с самого начала своего существования Ленинградский дом моделей (ЛДМ) стал своеобразной кузницей кадров. Здесь, например, начинали свою профессиональную деятельность известные новосибирские художники-модельеры, супруги В. и Н. Грицуки. Они работали в ЛДМ с 1945 по 1952 год. В конце 1940-х годов открылись рижский, таллиннский, киевский дома моделей. Первоначально они были очень небольшими: киевский, например, долгое время размещался в скромном трехкомнатном помещении.
В официальных учреждениях советской высокой моды разрабатывали одежду и для женщин и для мужчин. Но советские модельеры в первые послевоенные годы не поспевали за новыми тенденциями, пропагандируемыми мировыми центрами от-кутюр. В мужском костюме даже в середине 1950-х годов преобладал стиль, сформировавшийся еще в 1930-х годах: самым важным в нем были добротность и солидность. Модной и одновременно одобряемой властью вещью стал бостоновый костюм. Газета «Комсомольская правда», в середине 1920-х годов громившая модников и модниц, в 1933 году открыла рубрику «Мы хотим хорошо одеваться!». Судя по опросу, проведенному главной комсомольской газетой в конце 1934 года, многие советские мужчины хотели иметь вещи, обязательно сшитые из бостона. Власть не только спокойно, но даже одобрительно относилась к тому, что среди ответов на вопрос газеты о самом счастливом дне в 1934 году был назван день «покупки бостонового костюма за 180 рублей» (Комсомольская правда 1935). Престижным в это время стало носить «двойку»: пиджак и брюки. Такая одежда считалась и пристойной, и по-советски демократичной. «Тройка», то есть пиджак, брюки и жилет, в сознании многих молодых людей из рабочей среды пока еще ассоциировалась с чем-то буржуазным. В письмах в «Комсомольскую правду» они именовали такой наряд «чучело-фасоном» (Комсомольская правда 1933).
И после войны солидный двубортный бостоновый костюм, как правило, черного или темно-синего цвета с широкими брюками считался обязательной вещью для хорошо одетого по советским меркам мужчины, а главное, образцом высокой моды. Такой наряд – знак сталинского «благополучия» – во второй половине 1940-х годов за рубежом уже вызывал изумление. В 1945 году советский журналист С.Д. Нариньяни был командирован в Нюрнберг, где проходил судебный процесс по делу главных военных преступников. За несколько дней до отъезда ему с группой товарищей «предложили пойти в магазин Спецторга, чтобы экипироваться для поездки за границу». Всех одели в одинаковые черные бостоновые костюмы, желтые полуботинки, «носки и рубашки цвета свежей глины». Над таким внешним видом советских людей, как писал С.Д. Нариньяни народному комиссару иностранных дел В.М. Молотову, с удовольствием издевались «буржуазные журналисты» (Советская жизнь 2003: 79). Престижной вещью по советским меркам были и длинные пальто из дорогостоящего шерстяного материала в мелкий косой рубчик – габардина. Их часто называли мантелями (от немецкого – «плащ»). Мемуаристка Э.В. Лурье в своем дневнике, описывая случайную встречу и знакомство с будущим мужем в 1957 году на праздновании 250-летия Ленинграда на стадионе С.М. Кирова, отмечает, что одет он был «в белый мантель» (Лурье 2007: 362). Все это великолепие обычно венчала широкополая шляпа. По словам И.А. Бродского, так на Западе изображали «советских: шляпа, пиджак, все квадратное и двубортное» (Волков 1998: 24). Некоторое разнообразие в этот сталинский шик вносила мода на гладкокрашеные рубашки из искусственного шелка или ткани под названием «зефир» очень ярких цветов: бирюзового, желтого, рубинового, ультрамаринового (подробнее см.: Рейн 1997: 273; Герман 2000: 132–133, 141). Вещи все эти были дорогими и доступными только элитным слоям общества. На образцы тяжеловесности ориентировались и советские модельеры. Неудивительно, что в молодежной среде вызревала некая альтернативная мода.
Традиционно антагонистами «сталинского от-кутюр» считаются стиляги. Однако они составляли лишь одно из направлений протестной культуры одежды в 1940–1950-х годах. Мужские модные приоритеты этого времени формировались отчасти под воздействием всплеска интереса к криминалу, что было в некоторой степени следствием раздельного обучения в школе. Питерский поэт Е.Б. Рейн, вспоминая, что его школа «находилась на территории банды некого Швейка, семнадцатилетнего уголовника», отмечал: «В моем классе учились двое из швейковской банды, даже помню их фамилии – Клочков и Круглов. Им в одежде подражали…» (Рейн 1997: 270–271). Воспоминания шестидесятников помогают детализировать черты криминальной моды 1940-х – начала 1950-х годов: черное, желательно двубортное драповое пальто, белый шелковый шарф, серая буклированная кепка с гибким козырьком, в разрезе воротника рубашки полосатая тельняшка, широкие брюки, почти клеш, заправляемые в сапоги (Рейн 1997: 270; Бобышев 2003: 80).
Поражает эклектика этого модного набора – сочетание псевдоэлегантности, уголовной бравады и копирование стиля «офицера-фронтовика», который тоже был популярен в эпоху позднего сталинизма. А.М. Городницкий вспоминал: «В начале десятого класса в нашей школе появился ладно скроенный молодой подполковник. <…> Объявлялся набор десятиклассников в курсанты Высшей военно-воздушной академии. До сих пор помню, с каким завистливым вниманием мы следили за ним, когда он рассказывал об условиях приема. <…> Его литая фигура, туго обтянутая новенькой гимнастеркой с яркими полосками орденских колодок, зелено-черное мерцание погон, портупеи и начищенных до предельного блеска сапог безоговорочно покорили и наши мальчишеские сердца. <…> Нельзя забывать, однако, что для нас, школьников военного поколения, облик боевого офицера был тогда главным идеалом» (Городницкий 1999: 52–53).
Смена курса после смерти Сталина порождала надежды на появление новых принципов советской высокой моды. Ведь даже сам новый лидер внешне резко отличался от «отца всех народов». Сталин был суровым, аскетическим, волосато-усатым идолом в застегнутом на все пуговицы мундире. Хрущев выглядел иначе – мягкий, толстый, лысый, круглый, он часто надевал рубаху с расшитым воротом. Это расслабляло и располагало к нему. Однако прогрессивность нового руководства страны в вопросах моды была не только дозированной, но и ограниченной. На изменения повседневности оно, по меткому выражению П.Л. Вайля и А.А. Гениса, смотрело с позиций номенклатурных начальников «в душных костюмах черного бостона», традиционных для эпохи сталинизма (Вайль, Генис 1996: 221–222). И это непросто метафора. Личный переводчик главы советского государства В.М. Суходрев описывал свое изумление, испытанное при первой встрече в 1956 году с «ожившими портретами» – Хрущевым, Маленковым, Кагановичем, Молотовым. Особенно поразило то обстоятельство, что «все они одинаково невысокого роста», «в одинаковых костюмах темно-серого цвета, белых рубашках и с какими-то незапоминающимися галстуками» (Суходрев 2008: 36).
Ознакомительная версия.
