Шушуканье воров и их таинственная переписка с "волей" продолжались три дня. На четвертое утро, после посещения камерой тюремной бани, все разъяснилось. Едва за спиной последнего, входившего в камеру выкупанного арестанта, захлопнулась дверь, как староста обратился к нам с короткой, отрывистой речью, приведшей меня в крайнее изумление:
— Ша, братишечки! Дело на мази. Бежать — не трудно. Из кичмана срываемся. Машинки имеем. Вот они!
Загородив спиной дверное "очко", он вытащил из карманов наган и браунинг.
Далее староста изложил нам план предполагавшегося побега из тюрьмы. Он был прост и вполне осуществим.
Побег назначался на сегодня, во время вечерней поверки. В какой-то промежуток времени, от 6 до 7 часов вечера, в камеру войдут трое: дежурный по коридору, старший и младший надзиратели. По знаку старосты на каждого из них, одновременно, должны напасть двое заключенных и ударами по головам оглушить.
Для нападения Федор выбрал Петьку Бычка, Яшку Цыгана и еще четверых наиболее сильных урок. Но тут возникло неожиданное препятствие. "Старший брат Тарзана" объявил, что он один с дежурным "справится в момент" и от напарника решительно отказался. Пришлось с этим согласиться.
Действовать дальше предполагалось следующим образом:
Оглушив тюремщиков, заключенные снимут с них шинели, фуражки и сапоги, а их свяжут и заткнут им рты тряпками. Федор, Петька и Яшка наденут на себя снятое с тюремщиков и поведут остальных арестантов, будто бы на допрос. В первом этаже тюрьмы дежурят двое надзирателей. Здесь также повторится нападение и переодевание. Затем пятеро "тюремщиков" выведут заключенных во двор и направятся к воротам, где и должно произойти самое главное и рискованное.
Тюрьма окружена двойной стеной и ворота ее тоже двойные, соединенные сводчатым проходом, в котором дежурит привратник. От этого энкаведиста зависит успех побега. Если он ничего не заподозрит и откроет внутренние ворота, ему приставят к носу наган. После этого, если он не поднимет шума, его свяжут и сунут в привратницкую комнату, где хранится оружие тюремщиков; им запрещено входить в тюрьму с оружием, во избежание попыток заключенных овладеть им с целью побега.
Беглецы в этом арсенале возьмут револьверы, и пять винтовок для "конвоя" и отобранным у привратника ключом отопрут наружные ворота. В трех кварталах от тюрьмы будут ждать извозчики, которые и развезут беглецов по разным "малинам" города.
В плане побега было несколько весьма сомнительных и рискованных деталей. Нападения на надзирателей могли вызвать слишком много шума, а привратник или охрана за наружными воротами оказаться недоверчивыми и не выпустить нас из тюрьмы. В каждом из этих случаев мы были бы расстреляны охранниками во дворе, в воротах или даже по ту сторону тюремных стен. Существовала и еще одна рискованная деталь: Силкин выдаст подготовку к побегу, если ему представится хотя бы малейшая возможность "стука".
Федор Гак и его урки без колебаний шли на весь этот риск потому, что им, за исключением Прицкера и Силкина, ожидавших по 2–3 года концлагерей, на этот раз угрожали расстрел или "смерть от разрыва сердца" а, в лучшем случае, большие сроки заключения в отдаленных каторжных лагерях.
Наган и браунинг, которые нам показал староста, были его личным оружием, хранившимся в одной "малине". На это специально им подобранное и проверенное оружие, если бы пришлось стрелять, он мог надеяться; оно его еще ни разу не подводило. Готовясь к побегу, он приказал своим приятелям на "воле" прислать ему револьверы, что они и выполнили с помощью уголовников, работавших в тюремной бане.
Из всех уголовников отказались участвовать в побеге только Семен Борисович и Силкин.
— Вы хотите, чтобы тихий и мирный гравер начал бегать? Это же смешно. От этого мое сердце поломается. И что будет с моею семьей? Ее же возьмут заложниками, — заявил Прицкер.
Силкин пробурчал угрюмо:
— Я не дурак, чтобы за побег на вышку лезть. Мне еще жить хочется.
Урки решили связать их и оставить в камере вместе с надзирателями.
— Ну, а ты как? — обратился ко мне староста. — С нами срываешься или и тебя веревкой спутать?
Я колебался. От побега меня удерживало то же, что и Прицкера: семья. Если я убегу из тюрьмы, энкаведисты арестуют моих родных, а затем в газете появится многозначительное объявление о розыске:
"Тяжело больные жена и мать разыскивают мужа и сына…''
Ниже будет указан адрес одного из отделений милиции.
Эти соображения я высказал Федору. Он крутнул головой, и простуженно просипел:
— А если тебя шлепнут? Легко это твоим перенесть? Я пожал плечами.
— Для них это легче "методов физического воздействия".
Он подумал и сказал:
— Надо твоих в малину отправить.
— Как это сделать? — спросил я.
— А вот как. Есть в городе такие коопы, где продавцы вместе с урками работают: ворованное барахло сбывают. На тихую, конешно. Один такой кооп возле тюрьмы, там, где нас будут ждать извозчики, а другой как раз напротив твоей квартиры. Звякнешь своим по телефону из одного коопа в другой, а потом коопщик отведет твоих в малину. Оттуда тебя с семьей в горы к абрекам переправим…
Мне как-то не верилось в возможность спасения вместе с семьей и я продолжал колебаться. Федор засипел обидчиво:
— Сдрейфил ты, что-ли, братишечка? Икру мечешь? Или ко мне веры не имеешь?… Пойми, братишечка, только для тебя это делаю. Ты, хотя и не уркач, но свой парень в доску.
— Какое там — в доску? Во весь досчатый забор. Срывайся с нами, Мишка, — подхватил Петька Бычок. Его поддержал Семен Борисович:
— Для вас, молодой человек, бежать из тюрьмы имеет некоторый смысл. Имея ваш возраст и семью в этом городе, я бы тоже рискнул. Но когда ты сравнительно пожилой еврей и твоя семья где-то в Ростове, так бегать уже невозможно…
И я согласился бежать. Будь, что будет… Силкина в этот день били дольше и больнее, чем обычно. В заключение битья староста пригрозил ему:
— Если ты, гад, стукнешь про побег, либо хотя глазом надзирашке мигнешь, то моментально будешь пришитый.
Всхлипывая и вытирая слезы, зырянин клялся и божился, что у него и в мыслях нет и не было такого намерения…
До вечерней поверки оставалось 5–6 часов. Нервно-напряженное ожидание и лихорадочно-поспешная работа камеры заполняли их. С молчаливой торопливостью мы заканчивали последние приготовления к побегу: из лоскутов матрасов плели веревки для связывания тюремной охраны. Двое заключенных топтались возле дверей, своими телами загораживая нашу работу от взглядов надзирателей.
В разгар этой работы к нам, через дверное "очко", донесся голос из коридора:
— Силкин! Выходи! На допрос!..
Камера на мгновение замерла. Затем раздались приглушенные ругательства и веревки мгновенно исчезли под матрасами. Зырянин вскочил с пола и стремительно кинулся к двери. Выражение его лица представляло собою смесь испуга, растерянности и злорадного торжества.
Это был первый случай вызова из камеры на допрос в совсем необычное для того время. От 10 часов утра и до 8 часов вечера следователи и теломеханики отдыхали и допросами не занимались.
Когда за Силкиным закрылась дверь, тревога и сомнения охватили камеру. Вопросы и восклицания вполголоса слились в единый тревожно-пугливый говор:
— Почему вызвали стукача?
— Куда его повели?
— Может, он успел стукануть?
— Что делать, уркаганы?
— Отложить побег!
— Ждать, пока стукач воротится… Сипло-баритонным выкриком Федор оборвал шум:
— Ша, братишечки! Хватит паниковать! Камера притихла. Староста продолжал, понизив толос:
— Бежать, повторяю, не трудно, а побег откладывать нельзя. Иначе всем крышка… Срываемся сегодня. Может, успеем до стука. Других выходов нету. Скоро поверка.
Кто-то из заключенных попытался возразить. Федор повысил свой сиплый баритон:
— А ежели гепеушники надумают обыск сотворить? Тогда как? Машинки и веревки куда затырить? Нет, откладывать побег нельзя никак…
— Больше всего меня интересует один вопрос, — задумчиво произнес Семен Борисович. — Случайно вызвали нашего милейшего Силкина или он таки ухитрился незаметно стукнуть?
Ответить на этот вопрос никто из нас не мог. Мы терялись в догадках…
Настал час поверки. В дверной замочной скважине заскрипел ключ. Федор сунул руку под матрас за браунингом. Петька Бычок, сжав свои огромные кулаки, шагнул к двери. Яшка вытащил из кармана тяжелый наган и, держа его за дуло, приготовился для прыжка. Дверь с грохотом открылась и сиплый баритон Федора дико и протяжно взвыл:
— А-а-а-а!..
Вместо черных шинелей надзирателей, мы увидели в коридоре голубые фуражки, штыки на винтовках и наганы. В камеру толпой ввалилось более дюжины вооруженных энкаведистов. Один из них видимо старший, громко и резко скомандовал нам:
