После исчезновения машиниста Медунова прошло более двух лет. Знакомые стали о нем забывать; вспоминали каждодневно и по-прежнему горевали о нем жена с детьми да закадычный друг Петра — фарабский лесник Федор Сухов.
Осторожный и дотошный мужик, Сухов догадывался, что дело здесь нечисто, однако доказательств никаких добыть ему не удалось.
Как-то ехал он в поезде со стороны Ташкента и повстречал в вагоне «желанного» человека, которого ему будто сам господь послал в спутники. Вез этот человек что-то тяжелое, завернутое в промасленную мешковину. Федора Сухова взяло любопытство, но спросить он не решался, выжидал удобного момента, чтобы на ощупь попробовать непонятный груз. К счастью, попутчик сам заговорил неподалеку от Фараба.
— Ты здешний? — спросил он Сухова.
— Как будто. А что?
— Дело у меня есть… Ружье вот надо зарегистрировать.
— Новое, купил?
— Купил, только старенькое.
— Покажи, любопытствую поглядеть. Люблю оружие: охотник и лесник… — проговорил Сухов, прикрывая полой плаща от проводника разобранное ружье.
— Посмотри.
Посмотрел Сухов на ложе и на казенную часть двустволки и не удержался от изумления.
— Ба! Вот так штука…
— Что? Плохое ружье? — забеспокоился непонятной национальности пожилой пассажир.
— Ничего… У кого купил?
— Э-э, длинная история! Я купил у одного белуджа, а тот приобрел у какого-то амбала на пристани… Дурной амбал, почти задарма отдал двустволку, а сам сторговал ружье у фарабского сапожника…
На этом биография ружья обрывалась.
Не похоже было на то, что пассажир врал, да это для лесника Федора Сухова и не имело большого значения, конец запутанного клубка был у него в руках, а распутать есть кому. Сухов забрал у обалдевшего от испуга спутника ружье Петра Медунова, а вместе с фамильной двустволкой забрал и самого пассажира. Вызывали после к следователю и Раису Семеновну, и старших детей Митю с Любой. Они опознали отцово ружье и получили его на хранение.
Запутанный клубок постепенно размотали. В то последнее свое утро Петр Медунов сел с собакой в лодку и переправился на правый берег, к Фарабу. Перед тем как уйти за дичью в плавь, Петр зашел к знакомому арбакешу Рахману. Зашел и… обратно не вышел. Басмач Рахман со своими подручными зарезали Петра; ночью, завернутого в лошадиную попону, с железякой у ног, его сбросили в Аму-Дарью… Митя был с матерью на суде; холодея от страха и ненависти, слушал историю убийства, видел желтозубого, со впалыми щеками и красивыми овечьими глазами бандита Рахмана. Через неделю после суда в городской газете было напечатано: Рахмана и его сообщников расстреляли. Медунов до сих нор помнит желтозубое лицо, и каждый раз, встречаясь с «незнакомцами» у границы, находит у них черты того басмача, который предательским ударом ножа с ручкой из джейраньего рога (нож показывали на суде) убил радость семьи Медуновых, утопил вместе с отцом в мутной реке и солнышко детства Мити.
Безотцовщина. Смысл этого леденящего слова он вполне постиг. С сестренкой Любой его приютили в детском доме. Окончил шесть классов. Поступил в школу ФЗО. Там мастер сразу же определил: «Мастак ты, Митька!» Выучился на токаря. Потом — армия… Фронт. Отечественной войны… Участок Бассага-Керкинского капала… Протяженнейшая трасса в Каракумах…
Он возводил это сооружение своими руками, потому и был уверен в его стойкости, лишь бы злые силы не ударили в спину, как тогда в Фарабе. Смотря за водой, как за разумным — и неразумным живым существом, Медунов проникал памятью в прошлые дни, когда в сухом котловане они жарились, как в тамдыре для чуреков: переплетали прутья арматуры, высасывали тупыми, с дырками, иглами подпочвенную воду, заливавшую своей прозеленью огромную чашу с бетонным наваром.
Он, Медунов, испытывал не раз стожильную силу бетона, но не хуже того знал никем еще не измеренную силу кипящей воды в Аму-Дарье, опасность ее непредвиденных вывертов; знал сложный и разнообразный мир тугайных берегов. В период застойного мелководья инженер в хлопотах о воде прошел, проехал и проплыл по каналу почти до Захмета, чуть ли не на ощупь проверил все насыпи, быстротоки и запруды. А прошлым летом вместе с женой Лидией Ивановной они совершили на простенькой весельной лодке двухсоткилометровый проплыв по Аму-Дарье от Головного до Чарджоу. Немало полезного, не описанного еще в книгах, узнал Дмитрий Петрович, изучая повадки реки, соизмеряя ее непостоянства и возможности поддержания надежных горизонтов в местах впадения в канал.
Навыки зрелого гидромеханизатора инженер Медунов накапливает и по учебникам, и в черновых будничных тяготах, в том труде, который бывает и незаметным, нудным, но порой с такими романтическими приключениями, что не всякий поверит в их реальность. Тут все важно, за всем нужен глаз, необходимы натренированная годами наблюдательность, жадность к явлениям-загадкам, в которых глубоко скрыта научная основа.
…Дикий кабан — зверь хитрый, пугливый и осторожный. Что же понуждало его устраивать прогулки около человечьих троп, заходить даже в зону сооружений, в опасные для него места? Зря ничего не бывает. Медунов пригласил энергетика Чернявского, такого же, как сам, следопыта, — и они под эскортом пяти собак отправились по тугаям и дженгелям. Кабаньи тропки тянулись в различных направлениях, сходились, пересекали друг друга; в стороне от старых знакомых маршрутов пролегал новый. По нему и решили пройти подальше инженеры. Амударьинские кабаны приспособились к уничтожению некрупной рыбешки в спокойных заливчиках, и оказалось, что хищники открыли для себя дополнительные пастбища там, где на картах значились глубокие и как бы резервные, подпитывающие при нужде канал, водоемы. Влага в них начала испаряться как с жаровен, и для кабанов открылись новые харчевни с богатым рыбным меню. Свиньям — раздолье, а для канала — прямая угроза маловодья.
— Поневоле скажешь спасибо за своевременную услугу, — пошутил на привале у края залива Медунов. — Дикие кабаны стали нашими помощниками.
Шутка оказалась невпопад: внезапная встреча с одним из этих «помощников» едва не стоила жизни… На привале они развели костер, закусили, напились чаю и по разным стежкам решили обойти поросшее камышом топкое место. На широкой луговине Чернявский и повстречался со старым, огромным, гривастым кабаном — секачом, воинственно поднявшим длинные клыки. Расстояние позволяло, и Чернявский, вскинув карабин, выстрелил. Пуля не свалила зверя, но рана в левом боку разъярила его до предела. Брызгая кровавой пеной, пузырившейся во рту, нацелив острые, смертоносные клыки, секач бежал на человека. Чернявский, чтоб быстрее сблизиться, тоже начал двигаться, глядя в немигающие, свирепые глазки кабана. Раздался второй выстрел… На этот раз пуля вошла в лопатку. Зверь на мгновенье остановился, дико взвизгнул и снова устремился вперед. Напрасно Чернявский старался сразить его третьей пулей. Случился перекос патрона, и карабин теперь годился только для рукопашной… От Медунова примчались с лаем собаки и кинулись на окровавленного кабана. Собаки лишь замедляли его движение, но остановить не могли.
Когда Медунов выбежал на прогалину, то увидел, как секач вспорол брюхо третьей овчарке. Поворот тяжелой, клыкастой головы — и четвертый пес полег замертво с выпущенными кишками. Зверь бросился к безоружному Чернявскому и… упал в трех шагах от него. Быстро опустившись на колено, Медунов сбоку выпустил подряд две пули. Трофей был большим, а урок и того больше. Настоящим сражением закончилась мирная разведка дальних водоемов. Нередко случается и такое в работе Медунова.
В один день — и сразу столько известий, да еще каких!
Раненько, солнце только-только всплыло над Аму-Дарьей и заглянуло в ее тайники, — въехали четыре всадника в открытый всем ветрам двор Дмитрия Петровича. Трое остановились около высокой «сейфобани» (сделанной из толстых листов железа, без окон и трубы, с нишей для форсунки), а четвертый, офицер, подъехал к веранде и сразу же был встречен жильцами проснувшегося домика. Гостя провели в комнату, и тут Медунов узнал от начальника заставы, что и выловленный утопленник, и задержанный им «человек с серпом» оказались для пограничников весьма кстати. Командование по всей воинской форме объявило Дмитрию Петровичу благодарность. Офицер с торжественностью и пограничным почетом передал это Медунову, пригласил его в гости на заставу.
— Служу Советскому Союзу! — по-солдатски кратко ответил бывший фронтовой разведчик Дмитрий Медунов.
До вечера он пробыл на воде, измучившись с установкой порванных у землесоса труб для подачи пульпы. Здесь его и разыскал колхозный мираб Эмин-ага, который привез внука на мотоцикле.
— Радио слышал, Петрович? — Не дав опомниться Медунову после бурного приветствия, спросил старик. — Не слышал. Режь барана, на той зови: тебя орденом наградили, Не веришь? Джомот, скажи!
