Поэтому открытое для всех помещение приемного отделения госпиталя, особенно по вечерам, становилось пунктом обогрева для всех этих несчастных. Включалась госпитальная электростанция: загорались лампочки. Кое-кому из приходящих посетителей делались перевязки. Закутанных малышей их армянские матери раздевали, и те бегали вокруг печки, как вокруг елки. Здесь же больным давали таблетки от кашля и лечили насморк. Заходили и русские рабочие – строители – показать дежурному хирургу свои ушибленные руки и просто посидеть, погреться. Здесь можно было запастись кипятком.
Как-то произошел рецидив землетрясения. В это время я сидел на стуле, и меня покачало как на рессорах автомашины – неожиданно, но мягко и не страшно. Потряхивало не раз. Мне объяснили: «Три балла». Здесь это было привычным.
Меня покормили в палатке-столовой. Запомнился горячий клюквенный кисель с белым хлебом.
Вечерело, когда генерала Комарова повезли в Ереванский госпиталь, прихватили и меня. Трасса была забита транспортом. Дорогу освещали многочисленные автомобильные фары. Страна везла и везла в пострадавшие районы Армении все нужное для восстановления, для строительства, для жизни людей.
С 1962-го года вместе со мной в клинической ординатуре ВМА им. С.М.Кирова при кафедре академика Н.С.Молчанова учился врач Х-й. Он прибыл на учебу из воинской части, расположенной около Сухуми.
Мы с ним сразу подружились, делились знаниями, наблюдениями и помогали друг другу. Я уже упоминал о нем в своих рассказах. Многое для нас было общим, прежде всего, наши Учителя, которых мы здесь обрели (Н.С.Молчанов, Е.В. Гембицкий, И.И.Красовский). Оба мы засели за кандидатские диссертации. Он по гематологии, я по пульмонологии.
Обо всем не расскажешь, но вспомнилось мне, как однажды весной он привез на поезде из Абхазии, с места своей прежней службы, несколько больших картонных ящиков с ветвями мимозы. Там в это время она бурно цвела и поставлялась во все города страны. Но ведь это везде, а здесь прямо в клинику. Как он догадался съездить! Ветви были свежие, желтые комочки яркими, крупными и пахучими. Женщины клиники были ему очень благодарны.
Он привозил цветы и в следующие вёсны.
Закончилась ординатура, и наши пути разошлись. Он остался в Академии, в Центре крови и тканей, и, защитив кандидатскую диссертацию, принялся за докторскую, тем более, что материала у него было достаточно, а я, поработав в Ленинградском окружном госпитале один год, до конца службы уехал в Саратов, на кафедру терапии Военно-медицинского факультета и в последующем возглавил ее. Мы по-прежнему дружили. Встречались, в том числе у него дома.
В 1985-ом году я, приехав в Ленинград, узнал, что друг мой болен и лежит на кафедре факультетской терапии академии. Врачи говорили о болезни крови. Я навестил его. Чувствовал он себя достаточно бодро, разве что бросалась в глаза бледность. О своей болезни он не упоминал. И я не спрашивал. Говорили о жизни, о детях и внуках. Каждому из нас было за пятьдесят. Было о чем поговорить. Попрощались, обнявшись.
Вышел я из палаты с тяжелым сердцем. В ординаторской мне сообщили, что у моего друга острый эритробластоз, или «красный» лейкоз, по имени – Ди Гульельмо.
Гематологи знают, что эта форма заболевания отличается особенно злокачественным, агрессивным течением. Больной по специальности постоянно имел дело с препаратами крови и часто наблюдал гематологических больных. Инфекционная основа лейкозов не доказана, но такая версия приходит в голову и не исключена до сих пор.
Друг мой умер спустя несколько месяцев в той же клинике.
Начало 90-х годов. Терапевтическая клиника госпиталя им. Н.Н.Бурденко. Я был там по диссертационным делам своего ученика, с которым мы вместе работали в Ереванском военном госпитале в период армянского землетрясения.
Однажды, выйдя из кабинета в коридор, я увидел бредущую в десяти шагах от меня человеческую фигуру, напоминавшую вешалку с повешенным на ней длинным госпитальным халатом на плечиках, со стриженой головой и ногами, тонкими как спички, которыми он медленно и неуверенно передвигался в больших для него тапках по коридорному ковру.
Худоба этого человека поражала. Казалось, что еще немного, и он может переломиться или упасть. Я спросил сопровождавшего меня врача об этом человеке. Оказалось, что это солдат, один из нескольких, доставленных из Владивостока с острова Русский, погибавших там от голода. У него была резко выраженная алиментарная дистрофия. Он пролежал в госпитале под капельницами уже больше недели, и ему только что разрешили ходить.
Я тут же вспомнил о публикациях с места тех событий. Целое подразделение, находившееся на острове, было оставлено на полуголодном режиме в связи с массовыми кражами продуктов питания из армейских складов. Люди были отрезаны от материка и начали голодать. Это происходило в зимнее время. Сообщалось о нескольких погибших голодной смертью. Когда преступление вскрылось, оставшихся солдат перевезли во Владивосток, на военно-морскую базу. Состояние их было тяжелейшим, требовались меры питательной реанимации. Часть из больных была переведена в Хабаровск, часть в Москву.
Сохранилась научная литература о массовом заболевании у ленинградцев-блокадников, известном как алиментарная дистрофия. Как-то я обнаружил целые стопы книги об этом заболевании, написанной в блокадные годы известными тогда ленинградскими учеными. Книги были сложены на подоконнике в библиотеке, списанные и подготовленные для сдачи в макулатуру. Одну из них я взял себе и по ее материалам подготовил лекцию для слушателей нашего военно-медицинского факультета. Забытое уникальное прошлое.
Солдаты, отправленные в Москву и пережившие голод на острове Русском, выжили, но наверняка были признаны негодными к военной службе. Было следствие, но о его результатах мне ничего неизвестно.
«Разгромили атаманов, разогнали воевод и на Тихом океане свой закончили поход»…
Зима 1970 года. Ожоговое отделение второй советской больницы г. Саратова, кафедра военно-полевой хирургии (начальник – проф. В.Р.Ермолаев). Поступила молодая женщина, лет 25-ти. Ее привезли на каталке из операционной, где сразу при поступлении сделали первичную хирургическую обработку в области крестца, промежности и бедер. Делали все это под наркозом.
История больной постепенно становилась известной и была такова. Накануне вечером она с приятелями, работавшими с ней на одном заводе, много выпила. Идти не могла. Приятели вчетвером довели ее до мостика через Глебычев овраг. Там, около моста, эти звери ее поочередно изнасиловали и совершенно пьяную, в алкогольной коме, с опущенными ретузами и поднятой юбкой, оставили прямо в сугробе. Было где-то 3 часа ночи. Только часов в шесть, когда на мосту включили освещение, первые прохожие смогли ее заметить. Вытащили на мост и вызвали скорую помощь. Так она оказалась в ожоговом отделении.
У нее обнаружили глубокое отморожение мягких тканей крестцовой области и бедер. Когда тело отдирали ото льда и снега, пришлось отрывать и кожу, и вмерзшую одежду.
Сама пострадавшая ничего не помнила и пришла в себя только в палате. Обожженных в отделении было много, а отмороженные наблюдались редко и, тем не менее, лечили этих больных именно здесь.
В годы Великой отечественной войны, особенно в блокадном Ленинграде и на Ленинградском фронте, сложился громадный опыт по лечению отморожений, или холодовой травмы.
Я оказался в ожоговом отделении, поскольку в это время вел здесь занятия с группой слушателей. Практические занятия шли по теме «Ожоговая болезнь». Это позволило мне наблюдать эту больную и в палате, и на перевязках.
В перевязочной ей проводилось удаление погибших тканей, осуществлялась антисептика, подготавливались условия для пересадки в дальнейшем здоровых тканей. Слава Богу, у больной не пострадали почки и не появились тазовые расстройства. Какое-то время больная лихорадила.
К ней многократно приходили следователи, но об этом врачи знали мало. Когда уменьшились явления токсемии, и больная перестала лихорадить, ее самочувствие улучшилось. Родных в Саратове у нее не было (она была из деревни), и к ней редко кто приходил (видимо, только с работы).
Оказалось, что у нее золотой характер. Она была общительна и приветлива со всеми. Не жаловалась, хотя и понимала, что ее ждет инвалидность. Молодость и хороший аппетит способствовали положительному течению раневого процесса. Пересаженная кожа постепенно приживалась. Приходилось устранять келоидные рубцы, мешавшие восстановлению движениий в тазовой области. С ней занимались лечебной физкультурой. Наконец, она встала на костыли и стала ходить по коридору отделения. Ей много внимания уделял начальник отделения доцент Павел Иванович Атавин и старшая медсестра Софья Мариановна Афанасьева. Все лечение заняло несколько месяцев. Я заходил к больной и после того, как закончился цикл учебных занятий.
