Ознакомительная версия.
Изучив жизнь и характер Марии Васильевны, я пришла к выводу: ей надо перейти на более легкую работу в той же школе. Перед ней и была поставлена эта цель.
Если мы, психиатры, не находим такой цели для больных или не умеем ее внушить, то грош цена нашей психотерапии. Она теряет смысл, превращается в пустое говорение. Сам больной не всегда имеет в себе достаточно силы найти цель и преодолеть возможные затруднения на пути к ней. Сомнения же и неуверенность ведут его к новым неудачам.
Всякая физическая травма, например, сотрясение мозга, особенно в пожилом возрасте, делает психику более ранимой, более податливой к внешним воздействиям. Как правило, это сочетается с общим физическим ослаблением организма.
Мария Васильевна не составляла исключения. Необходимо было, следовательно, установить для нее такой лечебный режим, который физически укрепил бы ее и тем улучшил психическое состояние. Это и было сделано.
Санитарки внимательно следили за учительницей и заставляли ее регулярно съедать приносимую пищу. Ей неустанно напоминали о необходимости систематически гулять в саду, на свежем воздухе. Она понемногу играла на рояле и ежедневно занималась рукоделием. В палату к ней я поместила выздоровевшую от послеродового психоза молодую веселую женщину — мать троих детей. Мария Васильевна подружилась с ней, давала разумные советы, как правильно воспитывать детей.
Все это укрепляло в ней уверенность в своих силах, убеждало в том, что она сможет принести пользу, оставаясь в близком ей коллективе.
Учительницу часто навещал заведующий школой. Он был искренне огорчен и болезнью Марии Васильевны, и тем, что из трудового строя выбыл ценный человек. Не-редко привозил теплые товарищеские письма от сослуживцев. Заботливое отношение благотворно действовало на больную.
— Доктор! Как бы сделать так, чтобы переход на другую работу был наименее болезненным? — озабоченно спросил однажды меня заведующий школой.
— Этим я все время занимаюсь, — ответила я. — А вы подготовьте ей работу делопроизводителя или технического секретаря.
В результате лечения больная стала чувствовать себя значительно лучше. Она даже слегка пополнела. Я не замечала в ней ни тревоги, ни подозрительности. Она теперь хорошо сознавала, что люди о ней заботятся, что ее будущее обеспечено и не предвещает никаких тревог. Назначенная ей пенсия, маленькая работа среди близких людей, забота о ее здоровье — все это явилось хорошим стимулом к жизни.
Еще через некоторое время, когда несколько укрепилась и память, Марию Васильевну уже можно было выписать. Всплакнув при расставании, она уехала в свое село в бодром настроении. Сопровождала ее новая молодая учительница, ее бывшая ученица.
Недавно пришло письмо от заведующего школой. Он писал, что Мария Васильевна Корчагина работает делопроизводителем, очень старательна, все записывает, чтобы ничего не забыть.
«Самое главное в том, — писал он, — что она сознает себя членом коллектива, который делает большое, почетное дело. Мы все теперь довольны».
Я тоже была довольна. Удалось вернуть к трудовой жизни человека, который уже не ждал от жизни ничего хорошего.
В детском отделении ташкентской больницы изо дня в день мелькала крупная фигура врача-педиатра Батурина. Шумный, веселый или негодующий, готовый обрушиться на себя и на других за ошибку или невнимание к больному, он по-хозяйски шагал из палаты в палату, и при его появлении маленькие пациенты поднимали шумный и веселый гомон. Доктор Батурин любил свой «народец», как он называл больных детей, и «народец» платил веселому доктору такой же любовью.
— Ну, поворачивайся, румяный и кудрявый! — басил доктор, приставляя к своему уху трубку.
Это было его обычное обращение к детям, хотя маленькие пациенты были часто бледны от болезни и наголо острижены.
Кто бы мог подумать, что этого доктора погубит невинная бумага из министерства здравоохранения? Однако это было именно так. Приказом министерства он был назначен преподавателем вновь открытых курсов усовершенствования врачей. Врачу-практику, проработавшему двадцать лет в детской больнице, нужно было найти новый стиль работы.
— Ну, что же, лекции, так лекции. Дело нужное.
Надо было изучить, систематизировать большой новый материал. Это не пугало доктора Батурина, который внимательно следил за специальной литературой. Но читать лекции врачам? Здесь он растерялся. Несмотря на внешнюю решительность, каждое новое дело, новое начинание и в прошлом порождали в нем всегда сомнение, неуверенность.
Перед началом занятий Батурин болел гриппом и еще чувствовал себя слабым. Все же к лекции он подготовился хорошо, но провел ее, как ему казалось, формально. Готовясь ко второй, он почувствовал себя еще более неуверенно: «А вдруг какой-нибудь врач задаст вопрос, на который я не сумею ответить?»
Ночью доктор Батурин не спал. На следующий день во время лекции ему действительно был задан какой-то вопрос. Он мог бы на него ответить, но, поддавшись своему напряженному состоянию, вдруг зачем-то солгал, что с этим вопросом совершенно незнаком. Он разволновался так, что не мог окончить лекцию, и, сказавшись больным, ушел домой.
Дома начались терзания. Мучась тем, что завтра ему снова придется читать лекцию перед взрослыми людьми, Батурин едва не плакал. Ему казалось, что он окончательно потерял авторитет в аудитории врачей.
В этот же день за Батуриным прислали из больницы, просили проконсультировать сложный случай. Его встретила молодая женщина-ординатор.
— Николай Петрович, — смущаясь, сказала она, — я не решилась без вас перевести этого ребенка в заразное отделение. А ребенок в крайне тяжелом состоянии. Я никак не могу определить, какого характера эта сыпь.
Она обстоятельно доложила, когда заболел ребенок, какая у него температура, когда появилась сыпь.
Вымыв руки, надев белоснежный халат, Батурин подошел к ребенку. И в первый раз за всю свою долгую практику вместо привычной уверенности и спокойствия почувствовал сомнение и тревогу: а вдруг он не сможет определить болезнь?
Маленькая девочка, разметавшись в жару, хныкала и сиплым голосом звала маму. Доктор заглянул девочке в рот, внимательно осмотрел сыпь на ее тельце и вдруг смутился, покраснел и разволновался, как недавно на лекции.
— Простите, Софья Григорьевна, — сказал он своему ординатору, — сыпь атипичная, и я не могу ее определить. Кажется, это сыпь скарлатинозная… Впрочем, я нездоров, — снова солгал Батурин, и на этот раз тоже без всякой нужды. — Попросите Фельдмана осмотреть…
«Что же это? — укорял себя по дороге домой Батурин. — После двадцати лет практики не могу распознать скарлатинозную сыпь. Какой же я врач? Куда я годен?»
Всю ночь Батурин не спал. Он был убежден, что с врачебной деятельностью покончено, что он ничего не знает, бездарный человек и достоин сурового наказания.
У девочки оказалась скарлатина в очень тяжелой форме, с осложнениями.
Батурин решил, что осложнения произошли по его вине, хотя действительная причина крылась в том, что ребенка слишком поздно поместили в больницу. Никакие уговоры близких не помогли. Утром он не пришел на работу. Пять дней метался, называл себя убийцей, требовал суда над собой, плакал. За ним было установлено наблюдение.
Вызванный районный психиатр констатировал острый психоз.
Батурин был доставлен в психиатрическую больницу.
Во время обхода больных я увидела крупного сильного мужчину. Вихрастый, с проседью у висков, румяный и несколько тучный, он быстро и яростно шагал по палате. Увидев меня, пошел навстречу.
— Коллега… доктор, — сказал он. — Я ведь тоже врач, только преступник, которого судить надо.
Он схватил меня за руку, всхлипывая, как ребенок.
— Вы думаете, что я не хочу жить? — сквозь слезы произнес Батурин. — Хочу, но не имею права! Меня, медицинского преступника, надо арестовать, а лечить не стоит…
Батурин стал на колени и долго плакал.
Выписка из истории болезни, присланная районным психиатром, короткий разговор с больным, его поведение — все говорило об остром психическом расстройстве. Передо мной был, как мне казалось, больной с бредом самообвинения, который мог толкнуть к самоубийству.
Я думала: «жил веселый, жизнерадостный человек, в течение двадцати лет был отличным врачом и вдруг, ни с того, ни с сего, стал доказывать странные вещи, — он, мол, преступник, симулянт и не только потерял право работать, но и жить. Что произошло?»
Знакомые и родственники больного дали очень хорошую характеристику Батурина как человека и работника. Я пыталась беседовать с ним, но из его ответов ничего определенного не вынесла. Учащенное сердцебиение больного и повышение в крови РОЭ терапевт рассматривал как остаточные явления после гриппа.
Ознакомительная версия.
