себе. По дому ходили чужие солдаты в больших касках и о чем-то тихо разговаривали с отцом. Потом солдаты ушли. Им на смену пришли мрачные мужчины, которые укрепили забор и ворота и навесили на все окна железные решетки. Эти решетки казались Басилю символом их позора. Ни у кого из соседей на окнах не было никаких решеток. И заборы у всех были низкие, расшатанные. Почему они живут, как в крепости? Почему они всех боятся? Потому что отец — предатель. Эта страшная мысль пришла в голову однажды и не уходила, как ни старался Басиль ее прогнать. Говорить с отцом на эту тему он не решился. Поделился с матерью. Мать махнула рукой. Не говори ерунды. Но в ее голосе не было привычной уверенности, а глаза оставались печальными. На следующий день отец усадил его перед собой за стол и сказал, что им нужно серьезно поговорить. Басиль понял, о чем будет разговор, и сердце у него защемило. Отец объяснил, что если он откажется от работы в администрации, то это ничего не изменит в общеполитической ситуации, оккупация от этого не прекратится, а им всем будет нечего есть. Ты понимаешь, мой мальчик, я думаю только о вас. О маме, о тебе, о твоих сестрах. Отец говорил, что ничего плохого не делает. Никого не предает, только заполняет бланки и ведет документацию. Неожиданно отец встал, подошел к Басилю и прижал его голову к своему животу. У Басиля защипало в носу, и захотелось плакать. Ему было жалко отца и жалко себя. Он хотел сказать, что другие живут без того, чтобы работать в гражданской администрации, но понимал, что говорить такое нельзя. Он только кивал, ощущая щекой мягкий шелк отцовской рубашки. Конечно, он понимает. Он уже не маленький. Он знает, что люди должны зарабатывать, чтобы жить. Но мысль «отец — предатель» билась в голове и не желала никуда уходить.
В семьдесят третьем Басиль приступил к реализации своей детской мечты. Поступил на юридический факультет Каирского университета. Уезжал он с радостью. Он будет жить в большом городе, в столице. В окружении сверстников. Больше не будет одиночества, злых взглядов, решеток на окнах. В конце сентября он приехал в Каир, получил комнату в общежитии еще с двумя парнями из Палестины. На следующий день они пошли на занятия. Их записали в одну группу, сообщили расписание. Пять дней они ходили на лекции, знакомились с однокурсниками. А на шестой началась война. Басиля разбудило радио. Взволнованный голос диктора сообщил, что египетские войска в ответ на провокации сионистов форсировали Суэцкий канал и ведут бои на его восточном берегу. Противник отступает, неся тяжелые потери. Идти на занятия после такого сообщения было глупо. Соседи Басиля пошли в город выяснять обстановку, вернулись и рассказали, что на площади Тахрир идет формирование палестинского батальона, в который записываются все, кто любит свою родину. Басиль удивился: как же они будут воевать, если их этому никогда не учили. Но соседей это не волновало. Они говорили о долге перед народом, о скорой победе и о предателях, которым придется очень пожалеть о своей нерешительности. Соседи сверлили Басиля пламенными взглядами, а потом спросили прямо, не хочет ли он поехать на призывной пункт. Басиль кивнул. Конечно, он поедет. Он не хочет, чтобы его считали предателем.
На призывном пункте ему выдали серо-зеленую форму с четырехцветной нашивкой цветов палестинского флага на рукаве, поношенные черные ботинки и отвезли в тренировочный лагерь. Восемь дней их учили стрелять из винтовки и гранатомета, копать окопы и укрываться от мин, а на девятый повезли на фронт. Новобранцы ехали в больших автобусах, снятых по указанию военных властей с каирских маршрутов. Шутили, смеялись. Все ждали переправки через Суэцкий канал. Понимали, что их война начнется только после этого. Басиль представлял себе, как это произойдет. На чем они поплывут? На лодках или на понтонах? Он обязательно зачерпнет воду и протрет лицо, смоет с щек эту противную пыль пустыни. Но до канала они не доехали. Дикторы, рассказавшие этим утром жителям страны об успехах египетских войск, не сообщили о контратаке и о том, что десантной израильской бригаде уже удалось переправиться на западный берег канала. Неожиданно автобусы остановились, и офицеры приказали занять оборону. Смех прекратился мгновенно. Какую оборону? А канал? Они же еще не переправились?! Но офицеры кричали, их лица были серыми, а потом что-то хлопнуло метрах в ста, и кто-то закричал: «Обстрел!»
Потом они копали траншеи в бесконечном песке под наблюдением офицеров с красными от бессонницы глазами. Офицеры говорили между собой о том, что надо задержать израильские танки, идущие на Каир. Скоро прозвучала команда залечь и приготовиться к бою. Солдаты забрались в недостроенные траншеи и приготовили гранатометы. Им велели подпустить танки поближе и стрелять. Но танки не шли в атаку. Они остановились за холмами и открыли шквальный огонь. Груды песка, камней, обломков деревьев и обрывков человеческой плоти взметнулись над траншеями. Басиль лежал, свернувшись клубком, закрыв руками голову и бормоча слова молитвы. Вокруг грохотало. Кто-то отчаянно выл. Офицеры пытались отдавать команды, но их слова глохли в грохоте обстрела. Наконец все стихло. Новобранцам удалось поднять головы, и они увидели израильских десантников. Под прикрытием танкового огня им удалось подобраться вплотную к траншеям, и теперь они забрасывали гранатами растерянных новобранцев. Басиль отбросил бесполезный гранатомет, схватил винтовку, передернул затвор и попытался поймать в прицел лицо вражеского солдата. Вроде бы ему это удалось, он нажал курок, но солдат продолжал бежать на него. Сейчас он меня убьет, мелькнула мысль. Неужели все кончено? А как же канал, прохладная вода… Неужели он сейчас умрет? Над головой нависло что-то темное. Басиль успел повернуть винтовку, но обожгло в груди и все исчезло.
Он очнулся в белой кипени госпиталя. Скосил глаза. На груди чистая простыня. Попытался вздохнуть и застонал. Потом к нему подошла медсестра. Пришел в себя, солдат? Медсестра пощупала лоб прохладной ладонью и ушла. Басиль закрыл глаза. Когда он проснулся, у кровати сидел отец и держал его руку в своей. Басиль был рад видеть отца. Значит, жизнь продолжается, значит, у него еще все может быть хорошо. Рассказ отца был очень печальным. Почти весь палестинский батальон уничтожен в первом бою. А он получил несколько ранений. Самое тяжелое в грудь. Ему сделали четыре операции. Пришлось удалить одно легкое. Кроме того, у него перебиты ноги. Ходить он сможет не скоро. Лечение будет долгим. Что касается войны, то она закончена. Подписано соглашение
