Так вот он где, долгожданный проход, вот она – наша единственная надежда! Между стволами мы теперь видели уже всю деревню. Но тени от деревьев стали заметно длиннее…
Гребцы приветственно помахали нам, мы поспешили ответить тем же, и они прибавили ход. Лодка представляла собой полинезийский аутригер, и два смуглых гребца в трусах и майках работали веслами. Как-то мы объяснимся? На плоту только я знал несколько слов на маркизском диалекте. Конечно, я жил на Фату-Хиве, но в Скандинавии не больно-то попрактикуешься в полинезийском языке.
Поэтому мы облегченно вздохнули, когда, причалив к плоту, гребцы вскочили на бревна и один из них, широко улыбаясь, подал нам руку с приветственным возгласом:
– Гуд найт!
– Гут найт, – удивленно ответил я. – Ду ю спик инглиш?
Он опять улыбнулся и кивнул:
– Гуд найт, гуд найт.
Этим исчерпывалось его знание иностранных языков, которое явно производило огромное впечатление на второго, более робкого островитянина – он стоял сзади и с восхищенной улыбкой глядел на своего просвещенного друга.
– Ангатау? – спросил я, указывая на остров.
– Х’ангатау, – подтвердил туземец.
Эрик гордо кивнул головой. Он оказался прав, верно определил по солнцу, где мы находимся.
Я собрался с духом:
– Маимаи хее июта.
Если я правильно запомнил, чему меня учили на Фату-Хиве, это означало: «Хотеть идти к берегу».
Они дружно указали на неразличимый с плота проход в рифе, и мы переложили руль – попытаем счастья. В ту же минуту подул порывистый ветер со стороны острова. Над лагуной повисла дождевая тучка. Ветер норовил отогнать нас от рифа, и тут выяснилось, что «Кон-Тики» недостаточно слушается руля, чтобы выйти к проходу. Мы швырнули в воду якорь, но конец оказался коротким. Надо браться за весла, да поживей, пока ветер не взялся за нас всерьез. Мы поспешили убрать парус и взяли каждый по веслу. Я предложил весла и островитянам, которые наслаждались полученными от нас сигаретами. Однако они затрясли в ответ головой и снова показали на проход, с явным недоумением на лице. Я показал знаком, что надо всем грести и повторил: «Хотеть – идти – к берегу!» Тогда просвещенный полинезиец нагнулся и покрутил в воздухе правой рукой, сопровождая этот жест звуком:
– Бррррррррр!..
Ну, конечно, предлагает нам запустить мотор. Они решили, что находятся на борту необычного судна с глубокой осадкой. Мы провели их на корму, чтобы они могли на ощупь убедиться, что там одни бревна – ни корпуса, ни винта. Побросав от изумления сигареты, туземцы заняли место у борта, и вот уже по четыре человека с каждой стороны орудуют веслами. В это время солнце отвесно ушло в море за мысом, и порывы ветра с острова стали заметно чувствительнее. Мы явно не двигались с места. Туземцы прыгнули обратно в лодку и исчезли. Смеркалось, и мы отчаянно гребли вшестером, чтобы нас не унесло опять в море.
Тьма уже поглотила остров, когда за рифом показались четыре лодки. И вот на плоту целый отряд полинезийцев, здороваются, получают сигареты. С такими опытными помощниками мы не пропадем, они не дадут ветру унести плот в море, сегодня вечером быть нам на берегу!
Мы живо впрягли все четыре аутригера в плот, и они раскинулись веером впереди, будто собачья упряжка. Кнют прыгнул в надувную лодку и занял место вожака, а мы сидели у бортов «Кон-Тики» и работали веслами. И начался поединок с восточным ветром.
Луна еще не взошла, стоял кромешный мрак, и дул свежий ветер. На берегу жители деревни натаскали хворосту и разожгли большой костер, чтобы указать нам направление на проход. Рокот прибоя отдавался во тьме, словно гул водопада, и поначалу сила звука росла.
Мы не могли видеть свою артель буксировщиков, но слышали, как они, не жалея глоток, подбадривают себя воинственными песнями. Кнют старался не отставать, в перерыве между полинезийскими куплетами мы слышали его одинокий голос, распевающий «Вперед, отважные». Чтобы хаос был полным, мы на плоту затянули «Том Браунз бэби хэд э пимпл он хиз ноуз» («У крошки Тома Брауна был прыщик на носу»). Смеясь и распевая, белые и коричневые навалились на весла.
Настроение было отменное. Девяносто семь суток. Мы в Полинезии. Сегодня вечером в деревне будет праздник. Жители кричали и ликовали. Гости на Ангатау появлялись только раз в год, когда в Таити приходила шхуна за копрой. Да, сегодня у костра на берегу будет весело!
Но этот проклятый ветер не уступал. Мы налегли на весла так, что все суставы ныли. И не давали ветру снести плот, но костер не приближался, и прибой ревел, как прежде. Постепенно пение смолкло. Все притихли, занятые греблей. Костер не двигался. только покачивался в лад подбрасывавшим нас волнам. Часы показывали девять, поединок длился уже три часа. И вот нас мало-помалу начинает сносить. Мы выдохлись.
Нам удалось втолковать островитянам, что нужны еще люди. Они ответили, что людей-то на берегу хватает, а вот лодок на острове нет.
Из темноты показался Кнют. Ему пришла в голову идея; можно подвезти несколько мужчин с берега на надувной лодке. В крайнем случае человек пять-шесть поместятся.
Я возразил, что это слишком рискованно. Кнют не знает здешних вод, ему ни за что не выйти к проходу в такую тьму. Тогда он предложил взять с собой предводителя, пусть покажет дорогу. Мне и эта мысль не очень-то пришлась по душе, ведь им еще никогда не доводилось форсировать опасный, узкий проход на неповоротливой надувной лодке. Поэтому я попросил Кнюта пригласить предводителя, который сидел на одном из аутригеров. Послушаем, что он скажет. Было очевидно, что снос остановить нам не под силу.
Кнют ушел во тьму за предводителем. Ждем – ни Кнюта, ни предводителя. Мы покричали и услышали в ответ нестройные возгласы гребцов. Кнют словно в воду канул. И мы поняли, что в спешке и неразберихе Кнют все перепутал, пошел вместе с островитянином к берегу. Теперь кричи не кричи, не услышит он ничего за оглушительным рокотом прибоя на рифе.
Мы живо отыскали сигнальный фонарь, один из членов экипажа взобрался на мачту и стал передавать азбукой Морзе: «Вернись. Вернись».
Но никто не возвращался.
Два человека выбыли, третий сидел с фонарем на мачте, и плот начало сносить сильнее; и ведь мы крепко устали. Стоило бросить в воду несколько щепочек, и было видно, что плот медленно, но верно идет не туда, куда нам надо. Костер казался все меньше, и прибой ревел уже не так грозно. И чем дальше мы выходили из-под прикрытия леса, тем сильнее был напор неутомимого восточного ветра. Старый знакомый, вот так он дул и в открытом море. И мы поняли, что поединок проигран. Нас несло в океан. Но весла бросать никак нельзя, надо, сколько хватит сил, грести, тормозить снос, пока Кнют не вернулся на борт.
Прошло пять минут. Десять минут. Полчаса. Костер стал совсем маленьким, порой он вовсе исчезал, когда мы съезжали в ложбины между волнами. Прибой все глуше рокотал вдалеке. Показалась луна, мы разглядели ее сверкающий диск за пальмами на берегу, но небо было мглистое, наполовину затянутое тучами.
Мы услышали, как островитяне совещаются, потом один аутригер вдруг отдал конец и скрылся. Гребцы на остальных трех лодках подустали и оробели, они уже не могли работать в полную силу. «Кон-Тики» уходил в открытое море.
Оставшиеся три буксирных конца ослабли, лодки со стуком уткнулись в борт. Один из полинезийцев перебрался на плот и, тряхнув головой, спокойно произнес:
– Июта. (К берегу.)
Он озабоченно посмотрел на костер, который подолгу пропадал за валами, лишь иногда мелькая вдали, словно искра. Мы быстро удалялись. Шум прибоя заглох, только море плескалось, как прежде, да скрипели на разные голоса канаты.
Мы щедро одарили наших помощников сигаретами, и я поспешно написал записку, чтобы они передали ее Кнюту, если разыщут его. «Попроси, чтобы двое подбросили тебя на аутригере, лодку возьмете на буксир. Ни в коем случае не выходи один на лодке».
Мы рассудили, что дружелюбные островитяне привезут Кнюта на аутригере, если только посчитают безопасным выходить сейчас в море. А не посчитают, тогда со стороны Кнюта было бы безумием в одиночку выходить в океан с надувной лодкой, вдогонку за непокорным плотом.
Островитяне взяли записку и исчезли в ночи. Напоследок мы услышали, как звонкий голос крикнул:
– Гуд найт!
Менее поднаторевшие в иностранных языках одобрительно что-то пробурчали, затем все посторонние звуки смолкли, будто тысяча морских миль отделяла нас от ближайшей суши.
Грести вчетвером при полном ветре в открытом море было бесполезно, но сигналить с мачты мы не переставали. Передавать «вернись» мы уже не решались, просто включали и выключали фонарь через равные промежутки времени. Царил кромешный мрак, луна лишь изредка проглядывала между тучами. Не иначе над нами навис ангатауский кумулюнимбус.
В десять вечера мы окончательно потеряли надежду вновь увидеть Кнюта. Сидя на краю плота, молча пожевали галеты. И все время по очереди слали световые сигналы с мачты, такой одинокой и голой без широкого паруса с головой Кон-Тики.
