— Действительно, счастливчики, — соглашается Калев, и улыбка сползает с его лица. — А что случилось с паромом? Ты ведь на вахте был в это время и в курсе дела?
— Да, я был на вахте. Что произошло, до сих пор понять не могу. Около часа ночи, а точнее в 0.45, я зашел в бар «Адмиралтейский» и услышал резкие звуки. Через пару минут они повторились. Корабль трясло. Меня по рации срочно вызвали на ходовую рубку. Там получил приказ: спуститься на автомобильную палубу и посмотреть, что там делается. Я внимательно все проверил — воды там не было. Доложил об этом начальству.
— А зачем они тебя гоняли? — удивился Калев. — Ведь все, что творится на автопалубе, капитан и вахтенные офицеры могли увидеть на контрольном мониторе ходовой рубки?
— То-то и оно, — задумчиво проговорил Линде. — В эту ночь по непонятным причинам монитор там не работал. Я продолжал обход судна и натолкнулся на полуголого пассажира. Он сообщил, что занимает каюту номер 1096, и что вода там уже достигла уровня кровати. Я тут же доложил об этом начальству. Потом начался крен…
— Я в это время был в магазине, — вспоминает Калев. — Там творилось невероятное… Почему сразу тревогу не объявляли? Кто из офицеров нес вахту?
— Торми Эйнсалу и Каимар Кикас. Они не знали в чем причина крена! Говорили, что проблемы в автосалоне, но я своими глазами видел, что там воды не было. Мне приказали еще раз спуститься туда и посмотреть, хорошо ли закрыт визир и в порядке ли носовая аппарель… Приказали отправиться туда вместе с боцманом Вело Рубеном, который отвечает за состояние визира. Но я не нашел боцмана и отправился один. Удары были мощными и резкими, и сотрясение корпуса было столь сильным, что я с трудом удерживался на ногах…
Он умолк, закрыл глаза, как бы еще раз мысленно анализируя свой поход, и через минуту продолжил:
— Я проверил сигнальные лампы фиксации запорного устройства. Горели только зеленые лампы, и ничего необычного там не было… А начальство настоятельно требовало искать причины ЧП в автосалоне. До сих пор не могу понять, почему они гоняли меня именно туда…
В палату вошла дежурная сестра и предупредила:
— После обеда приедет представитель полиции. Будьте на месте!
— Будем, — заверил Линде.
— Эта финка без акцента говорит на эстонском, — удивился Калев.
— Она не финка, а наша соотечественница, которая проходит практику в этой больнице, — пояснил коллега, надел халат и направился к двери.
— Пойду, поищу наших, — бросил у порога. — Доктор сказал, что сюда доставили людей из экипажа утонувшего парома.
Калев остался один, захотелось спать. Сквозь дрему, он почувствовал, как в палату вошли медсестра и доктор. Они о чем-то говорят. Калев не все понимает, пытаясь уловить суть диалога.
— Как он? — слышится мужской голос.
— Я укутала его в теплые одеяла, — приятным тенорком, отвечает сестра.
— За ним из Швеции выслали вертолет.
— У него постельный режим. — В голосе дежурной сестры улавливались тревожные нотки.
— Мне все это не нравится, — сетует доктор, — к чему такая спешка? Вроде бы не офицер, отвечающий за судно, а обычный матрос. А тут — персональный вертолет из соседнего государства. Ничего не понимаю.
— Значит, готовить к отправке? — вопрошает сестра.
— А что остается делать, если поступило указание свыше. Слова, будто сухие листья, шуршат у его уха. Он пытается переварить диалог медиков и интуитивно ощущает опасность. Потом успокаивается и вновь засыпает.
Где-то звучит чужая речь. Ему противен этот тихий, вкрадчивый голос. Ватрас раздирает веки, высовывает голову из-под одеяла и видит перед собой мясистое, словно наспех вылепленное из глины, лицо над белым халатом.
Врач местной больницы внимательно слушал гостя, и Ка-лев читает на его лице удивление. Говорили на финском языке, поэтому он не понимал, что от него хочет заезжий медик. Наконец, в кабинет вошла знакомая медсестра.
— Вас переводят в стокгольмскую больницу, — пояснила она.
— Сильвара Линде тоже? — он кивает на соседнюю койку.
— Нет. Только вас.
— С чего это вдруг? — удивленно спросил Калев.
— За вами прислали вертолет, — продолжала соотечественница. — Мы передаем вас коллеге из Швеции.
Гость опять заговорил противным голосом. Этот голос обволакивал матроса, и он чувствует, как задыхается в нем, словно в густой и топкой паутине. Он глядит на мясистое лицо, и ощущает тревогу, которая с каждой секундой увеличивалась.
— Может, мне все-таки объяснит этот господин, — Калев повернулся к переводчице, — с какой целью меня увозят в Швецию?
С губ незваного гостя полились слова, которые натыкались друг на друга, превращаясь в переливчатое жужжание.
— Если честно, — прошептала эстонка, — я так и не могу понять, с какой целью вас переводят в другую больницу. Шведский врач говорит много, избегая всякой конкретики. Он ссылается на официальные документы, согласно которым, обязан забрать вас и доставить в стокгольмскую клинику.
Швед посмотрел на часы, и что-то произнес, направляясь к порогу.
— Вертолет ждет, — перевела медсестра. — Больничная машина довезет вас до стартовой площадки.
Ватрас скосил взгляд в сторону коридора. Приезжий санитар стоял к нему в профиль, привалившись к стене плечом. Он был высок, мускулист, с квадратным подбородком.
В машине ехали молча. Врач и санитар с полным безразличием смотрели в окно, даже не удостоив за всю дорогу пациента взглядом. Все изменилось в кабине вертолета. Как показалось Калеву, лица сопровождающих настолько преобразились, что создавалось впечатление, что это были другие люди.
Зазвенели винты, завибрировала обшивка, санитар сел рядом и отвернулся к окну.
Они летели вдоль берега моря, внизу мелькали белесые гривы волн. Калев взглянул на море, и в водной паутине вдруг всплыло лицо цыганки, которая смотрела на него и покачивала головой.
Далее все происходило, как в кошмарном сне. Его завели в заброшенное помещение, задавали вопросы на эстонском языке и беспощадно били. Очухавшись, Калев в ярости схватил стул и обрушил на голову санитара, столь же твердую, как и его кулак.
…Он не имел понятия, сколько времени прошло и что было с ним перед тем, как пришел в себя. Если это дикая боль — жизнь, мелькнуло в голове, то жить не стоит. В комнате очень холодно и здорово дует. Проходит немало времени, прежде чем он открывает глаза и видит, что лежит на холодном полу, а рядом стоит тот самый тип, который у капитанского мостика опускал мешки в люк и напряженный взгляд которого он уловил в корабельном баре.
— Беднягу просто превратили в отбивную котлету, — будто сквозь сон слышит он высоко над собой противный голос врача, который вдруг заговорил на эстонском языке.
— Ему теперь одна дорога — в морг, — констатировал санитар тоже на эстонском. — У меня создается впечатление, что он, действительно, ничего не видел и ничего не знает. И мы зря его пытаем.
— Еще как видел! — рычит контрабандист. — Он видел, как мы разгружали товар. И капитанский мостик видел, и люк, куда прятали товар. Приподними его! Я провентилирую его память… Получай, гнида! Так кому же ты рассказал о том, что видел? — захлебывается слюной контрабандист. — Кто тебя послал? Кто велел следить за нами?..
Калев с трудом качнул головой.
— Решил молчать? Получай! — рычит контрабандист, и ударом ноги отправляет его в темноту.
…В голове нескончаемое жужжание, а глаза, будто ваксой смазаны. Темнота еще гуще и чернее, чем прежде. Она такая липкая, что матросу уже не выплыть на поверхность.
— Шеф, — звучит голос санитара, — неплохо было бы перекурить. И выпить тоже.
— Валяйте, — решает тот.
Калев приходит в себя и оглядывается. В запыленном стекле окна клубится свет уличного фонаря. Тусклые лучи кажутся ему огромными щупальцами отвратительного паука. Они неумолимо тянутся к нему, чтобы обхватить и раздавить обессиленное тело. Вновь скрипнула дверь, и послышался голос доктора.
— Хватит с ним возиться! Тащите в машину. Он с кем-то связывается по мобильному телефону и бросает в трубку.
— Через двадцать минут мы будем у вертолета. Прячет аппарат в карман и кивает санитару. Сильные руки без особого усилия берут его в охапку, точно вязанку дров, и куда-то несут. Только дрова бесчувственны, а он от тряски снова теряет сознание в грубом объятии незнакомца.
Дальнейшие его ощущения представляли собой некое чередование мрака и света, причем минуты мрака куда были желаннее: они несли забвение, в то время как минуты света полны жгучей боли. Единственное свидетельство того, что он еще жив, — страдание. Откуда-то издалека доносится противный голос человека в белом халате.
— Грузите его в вертолет. Опять дребезжание винта. Последнее, что он уловил краем глаза, — блеск ножа в руках санитара. Потом? Потом ощутил острую боль над плечом… Потом его куда-то уносило, и он продолжал жить только малой своей частью — мозгом, считая удары ножа и ощущая пульсирующую струю своей собственной крови. Ему стало ясно, почему его увезли из больницы!.. Увезли, чтобы убить! Внизу колыхались волны. Он вдруг ощутил себя мухой, раздавленной на огромной зеркальной поверхности моря. И вдруг страшная мысль — это твой последний час на этом свете — опрокидывает его в головокружительное ничто.
