— Профессор, — Мартин укоризненно качал головой, — надо брать себя в руки. Сегодня скорбит вся Скандинавия. Да что Скандинавия! Вся Европа! Сотни людей потеряли близких…
— Я вас понимаю, — смахивая слезу, пробубнил гость. — Вы правы, надо брать себя в руки. Пожалуй, вернусь к компьютеру и продолжу работу. Только в работе я на какое-то время забываю о горе.
Мартин жалел профессора и делал все, чтобы отвлечь ученого от тяжелых мыслей. Вот и сейчас он специально перевел разговор.
— Наша вчерашняя дискуссия затянулась. Но я так и не понял, как вы — преподаватель университета Восточной Германии, вдруг потянулись к религии? В то время это было так опасно для профессора-социалиста?
— Да, да, — тяжело вздохнул гость, — это был судьбоносный поворот в моей жизни. Я преподавал в вузе, где основными предметами были научный коммунизм, история коммунистической партии СССР. Под диктовку Москвы рождалась марксистско-ленинская философия, в которой, естественно, не было места христианскому мировоззрению. Мы, дорогой Мартин, жили в период скептицизма, религиозной полемики, словом, — это был период массового сомнения и неверия.
— Но ведь существовали православные церкви в Москве, католические соборы в Вильнюсе, Риге и Львове, мусульманские мечети, — усомнился Мартин. — Они были переполнены молящимися. Я все это видел своими глазами.
— Вы правы. Простые люди посещали религиозные храмы. Но что позволено рабочему классу, категорически запрещалось представителям интеллигенции, которые работали в вузах, школах или в любом значимом государственном учреждении. Я жил в такое время, когда вера в Бога и основные догмы подлинного христианства подвергались яростной атаке поборников невежественного материализма.
В коридоре раздался звонок.
— Это ко мне, — Мартин торопливо поднялся, задумчиво посмотрел на пижаму, потом махнул рукой, дескать, интервью можно дать и в домашнем наряде, и бросил в сторону профессора, — попрошу вас принять участие в беседе и уберечь меня от каверзных вопросов журналиста…
— Я рад помочь вам, Мартин, — закивал профессор и пошел открывать дверь.
Ранним пришельцем оказался невысокий тучный мужчина, с ржаной шевелюрой, густой бородой и проницательным взглядом.
— Меня интересует, — начал он, — судьба сменного капитана парома Аво Пихта. Расследование привело меня к вам, господин Нильсен. Одни говорят, что тот мертв. Другие утверждают, что капитана видели на берегу среди спасенных. Вот его фотография, — журналист достал из кармана снимок и протянул Мартину.
— Этому человеку я помог вскарабкаться на плот, — заверил Мартин, передавая фотографию профессору.
— Вы уверены, что это был Аво Пихт? — журналист напрягся.
— Да. На плоту к нему подполз кто-то из его подчиненных и заговорил с ним на эстонском языке. Я знаю этот язык.
— О чем они говорили? — воодушевился гость. — Это очень важно!
— Они горячо обсуждали ситуацию на судне. Пихт сердито выкрикнул, что капитан Андерсон внезапно исчез и что ему, Пихту, пришлось взять на себя управление кораблем в критический момент. И еще Пихт посетовал, что предчувствовал беду еще до выхода в море. Он говорил о каких-то людях, которые проникли на паром во время стоянки в таллинском порту и которых сопровождал представитель министерства обороны Эстонии. И что чужаки появились на пароме по личному распоряжению капитана Андерсона. Матрос сообщил Пихту, что какие-то люди заранее подготовили для себя на палубе парома моторную лодку, на которой сразу же уплыли в неизвестном направлении. Они не подобрали ни одного пассажира, терпящего бедствия!.. Как заметил капитан, такого позорного случая в морской практике не было…
— Что было дальше? — журналист коснулся руки профессора.
— На суше его куда-то увели…
— Кто увел?
— К нему подошли двое в белых халатах, — пояснил Мартин, — думаю, что это были врачи. Они пригласили капитана в салон автомобиля «скорой помощи», и тот, как мне показалось, нехотя, как-то странно озираясь, полез в машину, и она укатила. Кстати, там были телеоператоры, и все время снимали, в том числе и сменного капитана.
— В этом-то и заключается загадка, — задумчиво проговорил журналист. — В утреннем блоке шведских теленовостей мелькнуло лицо Аво Пихта, и комментатор назвал его фамилию. В следующем информационном выпуске этот кадр был вырезан. Вот я и пытаюсь понять: почему? Простите, если я задам вам странный вопрос?
— Валяйте, — махнул рукой Мартин.
— Спецслужбы Швеции или других стран не предупреждали вас о том, чтобы информацию о сменном капитане не распространять?
— Пока нет, — ответил Мартин и настороженно добавил: — Все это очень странно.
— Могут предупредить, — с тревогой в голосе заметил гость. — Вам мой совет, этой темы лучше не касаться. Вокруг происходят странные вещи. Некоторые спасенные и доставленные на берег люди внезапно исчезают. В основном это члены экипажа парома.
— Их убивают? — зрачки профессора расширились.
— Не знаю, не знаю, — задумчиво произнес журналист. — Например, жена Пихта понятия не имеет, где ее муж. Она, конечно, пока надеется на чудо, но морально готова к тяжелой потере…
— Боже, сколько горя принесла эта катастрофа! — воскликнул профессор.
— Принесла? — усмехнулся гость. — Судя по событиям, несет и будет нести. Я бы не стал с вами откровенно говорить, но у нас общий друг, которого я уважаю, поэтому позволю себе предостеречь вас от неприятностей. Загадок тут хоть отбавляй… Мой приятель из телевидения снабдил меня фрагментом, который прошел в утренних новостях. Это он сделал под строгим секретом, ибо работников телевидения предупредили не выдавать служебной тайны. И эта инструкция поступила от самого премьер-министра. Нетрудно догадаться, что сильные мира сего, очень сильные, диктуют нашим правителям, под каким соусом преподнести общественности эту трагедию… Я не пугаю вас, а просто предостерегаю. Спасибо за информацию и разрешите откланяться.
Когда журналист ушел, профессор заговорил первым.
— Мартин, вы уезжаете? Я этого не знал.
— Вчера позвонил мой друг из Таллина, и я обещал ему приехать.
— Таллин?! Приехать паромом?
— Это дешевле, чем на самолете. Но это не главное. Если честно, я решил проверить свою нервную систему. Пройдя через горнило испытаний, смогу ли вновь подняться на паром.
— У меня к вам просьба, — торопливо проговорил профессор. — Закажите и для меня билет на этот рейс. Я обязан еще раз увидеть место гибели дорогого для меня человека. Прошу вас…
Гигантская катастрофа на Балтийском море не уменьшила количество пассажиров, следующих рейсом Стокгольм— Таллин. Коммерческий сбор обеспечивал судовладельцам приличную прибыль, и они делали все, чтобы стереть в людской памяти траур и вернуть пассажиров к корабельным будням, где царили веселье и музыка. В этой пестрой толпе любителей морских прогулок, разогретых спиртным и притягательной силой дансинга, Мартин и профессор выглядели белыми воронами, пренебрегающими всеобщим весельем.
— Я, пожалуй, выпил бы рюмочку водки, — неожиданно заявил профессор, чем крайне удивил Мартина.
— Мне казалось, — воскликнул он, — что вы в рот не берете спиртного.
— Так оно и есть, — вздохнул профессор и добавил: — Я пью крайне редко. И сегодня такой момент настал. Хочу помянуть бедную Фриду. Как ей сейчас холодно на дне морском…
Он заказал порцию водки. Зал заметно наполнялся публикой, и свободных мест оказывалось все меньше и меньше. К их столу подошел темноволосый молодой человек и, попросив разрешение, занял свободное место и, как показалось Мартину, внимательно посмотрел на профессора. Тот продолжал свой монолог, не обращая внимания на нового соседа:
— Вчера до полуночи мы говорили о Боге, о душе.
— Так что такое душа? — вскинул брови Мартин. — Раньше как-то об этом не задумывался. Я — фаталист, и верю только в судьбу. В судьбу, которую куешь сам без помощи Бога и общества.
Профессор многозначительно посмотрел на собеседника и заговорил:
— В трактовке религиозных ученых, к которым я отношусь, душа определяется, как неразрывная совокупность всех человеческих чувств. Это, как бы лучше выразиться, — некая сокровищница нашего мышления, воли и памяти. Душа — это источник нашего сознания. Как бы синтез индивидуума, организующая его сущность, в котором сконцентрированы все наши свойства и способности. — На лицо профессора легла печать глубокого раздумья, и он продолжил, близоруко вглядываясь в лицо собеседника: — Это скрытая от нас самих верховная власть, отображение Бога внутри нас.
— Научные дебри, профессор, — вздохнул Мартин, — которые воспринимаются не каждым смертным. Для этого надо предварительно перелопатить груды религиозной литературы.
