Какая еще будет война после войны! Какая жадность, жажда власти, жажда денег. И война, и возможная победа подвержены риску, уже есть препятствия, – звучат предупреждения в Англии и Америке об опасности русского наступления и победы.
16.02.<1943. Нью-Йорк>
Вчера вечером читал. Сборник Хемингуэя «Человек на войне». Немного снобистская идея и установка; писатель, который однажды побывал на войне и теперь говорит как знаток о танках, калибрах орудий и т. д. – представляя из себя то ли Клаузевица, то ли военного корреспондента для военного еженедельника. Читал «Семь столпов мудрости» Лоуренса, что превосходит всего воинственно надутого Хемингуэя.
Мечты: о драматических действиях. Кто-то объяснял мне, что каждое действующее лицо должно быть носителем какой-то идеи, которые потом должны сталкиваться друг с другом, друг друга прояснять или разрушать. Это показалось мне слишком простым. Таким простым, что я уточнил у других: не слышали ли они подобное – тогда каждый бы мог писать книги.
Этот Хе-мен-вздор – Хемингуэй – показывает границы, которых я не видел прежде. Которые теперь постепенно проясняются. И в частой жизни: охотник, спортсмен и т. п. Иначе у какого-нибудь Рембо – он никогда не писал новелл о своей жизни. Слишком много путешествий – это подозрительно. Ослабляет.
Ручей – много лет не видел уже ни одного. Ни одного родника. Никакой осени. Красного цвета.
20.02.<1943. Нью-Йорк>
Вечером учебная воздушная тревога. Серые громады домов в лунном свете, в потоке весенней ночи. Невидимые самолеты угрожают. Мир и покой учебной воздушной тревоги. Все движение остановлено. Мягкий свет сине-серой ночи. Тренировка смерти. Тишина.
Теплый день. Ранняя весна. Прогулялся по Пятой авеню и Мэдисон. После обеда Наташа. День рождения Р. Зибер. Позвонил ему. Ничего не послал. Странно для меня. Размышлял о себе.
04.03.<1943. Нью-Йорк>
Еще дома. Вечером читал. Сегодня Наташа. Размышлял о деньгах. Столько, сколько я трачу, я не смогу никогда заработать, если учитывать потребности Петер. Налоги слишком велики. Думал, война скоро закончится. Но кажется, что она затянется, по крайней мере, до конца 1944-го; если не дольше на Тихом океане.
Два часа ночи. Подо мной какая-то вечеринка. Американцы. Орут – и поют. Народ, который, веселясь, поет хором. Иногда часами. Громко. Не знают ничего другого.
Это самое простое. Тотчас гонит меня прочь. В этот момент они ревут над прерией.
22.03.<1943. Нью-Йорк>
Вчера поздно вечером у Людвига. Фердинанд Циннер с женой, Унру с женой. Унру читал главу из своего романа. Фантастично и визионерски, по-немецки. Страстно хотел признания. Кажется, что дела его идут очень плохо. Тяжелые времена, концентрационный лагерь, бегство во Францию. Никто не помог ему здесь, потому что он не еврей. Пошел с ними вместе в «Морокко». Позвонил Реве. Она пришла. Все ко мне. Пела. Людвиг заснул, поскольку не мог больше говорить. «Ройбенс». Доставил всех по домам. Далеко вверх по Гудзону. Перед этим высадил Реву*. Она упала, повредила колено. Вызвал врача. Доставил ее в пентхаус. Мужчина в купальном халате выскочил, извинился, исчез. Потом с Унру. Один обратно. Серая река с кораблями. Утро.
В воскресенье вечером к Верфелям. Райнхардты, Хюбш, Гинзбург, Кларисс Ротшильд, Джерей, Дарвас и др. Выпил снова бутылку, на этот раз с остальными, коньяк. Позже с Райнхардтами, Хюбшем, у которого был день рождения, Клариссой к Кабаху. Несколько пьян. Не помнил о том, как отвез домой Реву. Один в «Ройбенс». Там поужинал с Артуром Лессером и его женой. Потом шофер такси Эйб. Пришлось ему представиться агентом ФБР. Наконец он отвез меня к какой-то даме в черном бархате по имени Би. Престарелая мадам. Позвонила. Я уже почти спал. Приехала девушка Тони, наполовину креолка, которую я принял за еврейку. Тем временем Би заварила кофе. Я лежал мирно и дремал. Обе дамы, каждая на своей постели, сидели друг напротив друга, пили кофе и обсуждали мировые события с точки зрения женщин и секса. Би была весьма элегична, ее мечта – заведение с зеркалами, мебелью, хорошими клиентами, солидное, буржуазное и шикарное. Сквозь дыры в занавесках и жалюзи пробивалось сияющее утро.
Вчера вечером с Петер в «21». Хенрид, сияющий, успех. Франц Лэнг, Мильтон Берл. Сквозь холодный, пронзительный ветер домой.
06.07.<1943. Нью-Йорк>
Вчера в душный полдень в Центральном парке. Спал, проснулся с воспалением глазного нерва. С пяти до поздней ночи таблетки, порошки от доктора Брандта, из которых двух должно было хватить от всего; принял шесть и анацин – не помогло. Постепенно я становился все бледнее и бледнее, с посиневшими губами и посиневшими ногтями. Ночью позвонила Наташа. Она начинает понемногу сходить с ума от того, какой я потухший, ленивый, считая всех и ее доступными, не прилагаю никаких усилий и т. д. Ей хочется русской драмы. Я сказал ей, что будет лучше, если мы прекратим разговор – иначе все приведет к повторению и агонии. Если она этого хочет, хорошо. У меня другие намерения; я хотел бы пережить это время с наименьшими усилиями, чтобы сберечь нервы для грядущих лет. Моя пустая жизнь кажется мне лучше, чем ее наполненная социальная, которая может сделать меня бесплодным. Кое-чему научившись от Лупе, повторил: лучше закончить, чем ходить вокруг да около.
Сегодня днем осторожно открыл глаза. Вроде бы стало лучше. Зальц пришел с каким-то ранним Сезанном; время и место гравюры, которая висит в Мюнхене. Очень ясная, точная, крепкая, сильная и абсолютно модернистская: затем пошли Дерен, Матисс.
Послал «Песни висельника» Харринга и нового американского поэта, Джорджа Смидли Смита. Вроде Лорки, цветистый, живой, немного напоминающий Бенна, у которого я читал стихи и нелепую апологию* своего отношения к национал-социализму. Нелепые и боязливые. Хрустальный цветок сердца.
24.09.<1943. Беверли-Хиллз*>
Вечером с Клементом к Романовым. Свиная отбивная с яблоками. Вальтер и Лизль Райш, Премингер – по-прежнему сердечные. Корда зака- зал несколько великолепных сигар. Орсон Уэллс с Ритой Хейворт, своей новой женой, – Орсон весьма пьян и громогласен. Чаплин и его новая жена, Уна О’Нил, очень влюблен, почти до судорог, переживал, стоило девушке отпустить его руку. Ей восемнадцать, ему пятьдесят четыре. Пылкие, счастливые.
Жалкое существование Отто Клемента. Я пытался быть милым. Он сам виноват со своим подхалимством, ложью, ленью и т. д. Никакого проку. Эти звезды вокруг, эти попытки панибратства, эта навязчивость людям, которые едва его замечают.
Неаполь горит. В первый раз бомбили Венецию. Ганновер бомбят. Русские под Смоленском. Союзники в пятнадцати милях от Неаполя. Муссолини где-то в Южной Германии. Не хочется видеть это; кажется, что так все быстрее пройдет.
Ведение войны
