— Теперь вам, наконец, понятно, как надо создавать резервы? — самодовольно улыбаясь, спросил Крышкин. Так обычно спрашивает добрый учитель своего недогадливого ученика.
Лицо завбазой совсем было просветлело, но вдруг на его рябые щеки снова легла тень какого-то сомнения.
— Что еще? — и Крышкин недовольно посмотрел на завбазой.
— А куда я эти самые резервы сдавать буду?
— Ах, вот еще в чем сомнение. Ну и простак, ну и простак же ты, Киреич. Скажи мне на милость, киоскеры у тебя есть? Пешие и конные сборщики есть? Есть. Они должны выполнять и перевыполнять производственный план? Должны! Так вот ты и продашь им этот самый цветной лом. Он останется лежать у тебя на складе, а ты выдашь ребятам приемные квитанции, они же принесут тебе деньги. Кроме того, ребята получат еще премию и прогрессивку за перевыполнение плана. Понимаешь? Потом, есть в нашей доброй системе так называемые бестоварные документы для оплаты транспорта за перевозку утиля. Ты выпишешь три-четыре таких документа за доставку тоге же лома, который уже лежит у тебя на складе, и снова получишь деньги. Наконец, последняя операция — сдаешь лом на завод. Завод оплачивает системе его стоимость, а ты снова в выгоде — получаешь прогрессивку за перевыполнение плана и попадаешь на красную доску Почета.
— Ну, как? — задав этот вопрос, Остап Васильевич сам просиял от удовольствия. Его маленькие черные глазки заискрились хищными огоньками, выражая всё, что было на душе. Он случайно увидел себя в зеркале, и новая улыбка пробежала по его лицу.
А завбазой в этот момент сидел напротив своего вдохновителя, как оглушенный. Приоткрытый большой рот с тонкими губами и выпученные светлые глаза хотели что-то сказать, но ни мысли, ни слова выжать не могли.
— Вот так, Киреич! Учиться надо. Всему и везде надо учиться. Жизнь, брат, великая и мудрая школа. Ты видишь теперь, на каких сундуках сидишь? Пока мы добрались до одного, но откроем и остальные. И черный и цветной металл ты можешь принимать по третьей группе, а сдавать на заводы — по первой. Бумажную макулатуру отправляешь на фабрику художественных изделий — всегда оформляй на тонну-две больше, — вес там не проверяют, с ходу все валят в котлы, а у тебя образуется резерв. То же с тряпьем, с костями…
Было уже совсем поздно, когда в маленькой каморке на окраине города закончилась эта мирная поучительная беседа. Темная осенняя ночь, словно черным брезентом, плотно накрыла сокровища базы утильсырья, но Крышкин даже в эти минуты видел их притягательный блеск. Попрощавшись со своим неразумным приятелем, Остап Васильевич постоял несколько минут при выходе из-за ограды, всматриваясь в темневшие горы всякого хлама, потом пошел в сторону сверкавшего электрическими огнями центра города свободной и легкой походкой, чувствуя, что сделал в своей жизни еще одно великое дело…
Когда-нибудь безусловно будет создан достойный труд, страницы которого живым, образным языком расскажут о благородных усилиях заготовителей и металлического лома, и бумажной макулатуры, и всевозможного тряпья. Но пока таких трудов еще не создано, Остапу Васильевичу Крышкину приходится изучать практику своих собратьев по профессии самобытными путями. Благородный характер и самоотверженность Остапа Васильевича не позволяли ему остановиться на полпути. Изучив во всех подробностях систему Главвторсырья и, оставаясь в штате ее лучших представителей, Остап Васильевич решил одновременно проникнуть в тайны и других родственных систем, тем более, что для него это уже не представляло трудностей. Остап Васильевич уже имел немало приятелей и среди работников этих систем. Каждая новая его идея находила у них поддержку, хотя, правда, неофициальную. В Главвторсырье Остап Васильевич уже давно мог бы стать старшим инструктором по распространению передовых методов, но консерватизм руководителей этой системы всё еще оставлял его на положении киоскера.
Вот и на этот раз Крышкин в скромном парусиновом костюме и своей неизменной соломенной шляпе, с тем же измятым коричневым гранитолевым портфелем ехал на встречу со своими приятелями с новой идеей. Он знал уже давно, что эти ребята, именуемые агентами по заготовкам лома на заводах, погибают от скуки. В самом деле, чем заниматься, если каждый завод получает заранее государственный план по заготовке лома. Кровь из носу, а план этот он должен выполнить. В противном случае сейчас же материалы попадают в арбитраж, а там не шутят, там интересы государства на первом плане: есть у тебя лом или нет, но раз не сдал — плати штраф в пользу славной заготовительной системы. Поэтому директора заводов, партийные, профсоюзные, комсомольские и все общественные организации следят за заготовкой лома так же, как за выполнением производственной программы. А тут еще уполномоченные. Их просто гонят с предприятий, а некоторые грубияны, не краснея, называют бездельниками. Конечно, каждый уважающий себя агент избегает бывать на предприятиях, старается чем-нибудь более полезным загрузить свой рабочий день. С утра обычно он звонит в контору, сообщает, что выезжает допоздна на предприятие, а сам предается избранному занятию.
Среди этих ребят есть между прочим немало талантливых, по-настоящему страстных. Некоторые из них проводят, например, свои рабочие дни в городском саду за шахматами, другие ловко играют в домино. Есть среди них и охотники, но тем хуже — надо далеко выезжать, а в летнее время даже какого-нибудь замухрышку-зайца застрелить нельзя, запрещено. Зато приволье в летнее время рыбакам. А приятели Остапа Васильевича — все как на подбор заядлые рыбаки. К ним-то и пробирался сейчас в такси за город на лоно благоухающей природы Остап Васильевич, и хотя сам он не рыбак и даже не любитель, но законы дружбы для него всегда на первом плане.
Остап Васильевич далеко не поклонник красот природы, но, увидев впереди лес, невольно залюбовался. Могучие дубы, клены, липы, сосны, березы заполнили всё впереди. Верхушки деревьев были залиты солнцем и купались в позолоте, а внизу темнела непроходимая стена стволов без единого просвета, за которой скрывалась какая-то, как казалось Остапу Васильевичу, загадочная жизнь.
Еще несколько минут, и за ближним поворотом сверкнула серебристая лента изгибавшейся широким разливом реки.
— Вон к тому месту и подъедем, — сказал Остап Васильевич. Машина начала послушно спускаться вниз.
— Остап! Ура! — раздался вдруг мощный рев, едва Крышкин вышел из машины. Его окружили рыбаки — голые, в одних трусах и бандажах, с черными от загара, волосатыми и безволосыми, толстыми и худосочными телами.
— Черти, вас не узнать сейчас, — искренне смеялся Крышкин. Но кто-то уже снял у него с головы шляпу, кто-то выдернул портфель.
— Раздевайся! Давай к котлу!
— Ну, брат, ты как цыпленок. Так нельзя. Мефистофель! — снова раздались веселые голоса, когда Крышкин разделся. Действительно, великий комбинатор раздетым, да еще в белых вязанных трусах, имел довольно комичный вид. С обеих боков его выпирали ребра. Тонкие ноги заросли дремучими волосами. Плечи оказались немного сутулыми. И сейчас он почему-то еще больше, чем в рабочем наряде, походил на поднебесную птицу с загнутым книзу железным клювом, случайно попавшую в клетку.
Справа на берегу была разбросана одежда рыболовов, их портфели и полевые сумки, слева валялись удочки, спиннинги, бредни и дымил костер, над которым с треноги свисал большой закопченный котел. Над котлом густо клубился пар и разносился крепкий запах жирной ухи.
— Покажи, Иван Варфоломеевич, покажи Остапу, как варится уха, — сказал кто-то из рыболовов.
— Покажу, куда деваться, — отвечал толстый, со спустившимися низко на бедра длинными синими трусами агент Вторчермета, и поманил Крышкина пальцем к себе.
— Уха, Остап Васильевич, это целое искусство, — начал он, когда Крышкин подошел и нерешительно заглянул в котел. — Видишь, кипит — там уже давно и картошка, и соль, и лук. Теперь я бросаю перец. Затем проделаю еще одну операцию. — И он позвал к себе всех рыболовов: — А ну, ребята, освятим каждый по капле.
Кто-то принес бутылку «Столичной», и она стала ходить по рукам. Стоя около котла, каждый выливал в него из бутылки по нескольку капель водки. При этом была полная, торжественная, что называется церковная тишина.
— Спасибо, ребята за службу, — серьезно сказал толстый Иван Варфоломеевич и обратился к Крышкину: — Последняя операция. Он нагнулся, достал лежавший в миске рыбий пузырь и бросил его в кипящий котел. Все наклонились над котлом.
— Смотри, Остап Васильевич, может, такое зрелище видишь последний раз в жизни.
Пузырь попрыгал, попрыгал и лопнул, лопнул беззвучно, поглощенный кипящей ухой, по все вдруг закричали наперебой, словно звук лопнувшего пузыря эхом разнесся по лесу. И заплясали на одной ноге вокруг котла.
