– Обогащают настолько, что могут изменить весь стиль этой жизни? – спрашиваю я. – Если же несколько заострить проблему, то нет ли угрозы той европейской цивилизации, к которой Запад шел таким мучительным путем?
– А почему не наоборот? Почему не рассчитывать, что иммигранты разделят наши ценности? Почему вы считаете, что наш образ жизни и наша ментальность не вызовут желания к ним присоединиться, им подражать? Или наша цивилизация недостаточно сильна и привлекательна? Тогда это уже проблема самой цивилизации.
– Вы хотите сказать, что правильный путь – это растворение иммигрантов в шведской культуре?
– Ни в коем случае! Я за то, чтобы они сохраняли свою национальную идентичность: язык, искусства, ремесла, еду, одежду. Но при этом интегрировали бы в наше общество, то есть участвовали бы в его экономике, общественной жизни, политике.
– Интегрируют?
– Интегрируют. Но не так быстро и не так успешно, как этого бы хотелось. Особенно те, кто живет на окраинах большими общинами. Им, конечно, так комфортнее – разговаривать на одном языке, общаться друг с другом. Но при этом их социализация в шведскую жизнь сильно тормозится. Более того, часто люди немолодые осуждают наш образ жизни и не позволяют своим детям его перенимать.
– Как же в таком случае будет происходить ваш оптимистичный сценарий интеграции? И будет ли он происходить вообще?
– Обязательно будет. Иммигранты никуда не денутся, разве только вернутся на родину. Если же останутся здесь, то они вынуждены будут входить в наше общее комьюнити – граждан Швеции. Может быть, не они сами, но их дети будут стоять ближе к нашим ценностям…
– Да, вот как раз насчет детей. Вы, конечно, слыхали про подростковые беспорядки под Гётеборгом, Мальмё?
– Ну, это все-таки единичные эпизоды.
– В Париже, между прочим, до ноября 2005 года тоже считали, что молодежные волнения – отдельные эпизоды, – напоминаю я. – Все началось, как вы помните, с небольшой стычки в Клиши-су-Буа, в 15 километрах от французской столицы. А потом беспорядки перешли в многодневную бойню, охватившую 20 городов в предместьях Парижа. И власти не могли их прекратить несколько дней.
– А вы знаете, какие причины лежали в основе этих событий? Безработица и бедность.
– Но к этому привела либеральная иммиграционная политика.
– Нет, к этому привело отсутствие этой политики. Если вы приняли у себя иммигрантов, вы обязаны позаботиться об условиях их существования. Создавать новые рабочие места, давать молодежи возможность учиться, развиваться. Должны вкладывать деньги в строительство для них жилья. А этих несчастных африканцев просто «кинули». Сначала приняли, а потом бросили.
– А вы не думаете, что при ускоренных темпах иммиграции и в Швеции могут произойти подобные события?
– Могут. Если правительство не примет превентивные меры, то есть не будет создавать новые рабочие места, не станет увеличивать иммиграционные расходы по мере необходимости.
– Но ваше правительство и так тратит на приезжих большие деньги.
– Значит, надо еще больше.
– Какой же ему в этом резон? Что, девять миллионов населения для Швеции мало?
– Во-первых, мало: нехватка работников может сильно затормозить экономику. Во-вторых, разговор этот все равно праздный: миграция – естественный мировой процесс, остановить его невозможно. Надо, наоборот, сделать его менее болезненным и более эффективным. А в-третьих, мы должны стремиться не к изоляционизму, а к мультикультурному обществу, широко открытому навстречу всем желающим. Только такой подход может быть достойным нашей страны, если она хочет называться обществом истинной демократии.
…Журналист Пэр Енеруд пафоса не любит. Громких слов об «истинной демократии» не говорит. Но он полностью поддерживает идею профессора Чарлза Уэстина:
– Проблема вовсе не в том, чтобы сдерживать поток иммиграции. Проблема в том, чтобы всеми мерами вырабатывать в обществе стойкую толерантность. Да, чем больше будет приезжих, тем, очевидно, чаще будут возникать ксенофобские настроения.
– Но с этим же ничего нельзя поделать?
– Можно. И кое-что уже делается. Я приведу вам примеры из совершенно разных сфер – полиции и телевидения. Недавно я беседовал с руководителем службы набора полицейских. Он мне сказал, что служба ищет кандидатов не столько среди двухметровых шведов-блондинов, сколько среди смуглолицых брюнеток, приехавших из Африки. Полиция в нашей стране пользуется авторитетом. И полицейский кадровик, между прочим, здоровый такой мужик, швед, сказал мне: «Хочу, чтобы люди уважали человека в форме, независимо от его расы и пола».
– А вот другой пример, – продолжает Пэр. – На телеканалах регулярно идет отбор желающих вести программы. Кандидаты просматриваются парами. Так вот, один из двоих обязательно должен быть либо чернокожий, либо азиат. И это тоже воспитание толерантности. Телеведущих ведь обучают, как быть обаятельными, как нравиться зрителям. Люди стараются им подражать, на них походить. Очень действенный способ создавать атмосферу расовой терпимости.
Приближаясь к концу книги, я подумала, что хорошо бы ее закончить какой-нибудь приятной темой. Легкой и светлой, как шведский дизайн. «Тюрьмой, например», – пришла мне в голову глупая шутка. Я о ней, естественно, тут же забыла. О чем бы таком написать – добром, хорошем?… «О тюрьме», – вдруг опять посетила меня эта мрачная идея. Когда же я обнаружила, что пенитенциарная тема всплывает в моем воображении в третий раз, я решила отнестись к ней серьезно. Важен ведь не образ, который ассоциируется с позитивной или негативной эмоцией: карнавал – весело, больница – грустно, война – мрачно. Важны чувства, которые этот конкретный сюжет у тебя вызвал. А шведская тюрьма оставила у меня впечатление… Впрочем, не буду забегать вперед.
В 1998 году я впервые увидела фильм Аллы Суриковой «Хочу в тюрьму», и он мне понравился. Я читала кислые рецензии на него и скорее соглашалась с весьма умеренной оценкой его художественных достоинств. И все-таки было в этой ленте что-то, что меня привлекало. Я посмотрела ее еще пару раз и поняла, что. Во-первых, замечательный актер Владимир Ильин, вернее, достоверный образ его героя – умельца-бедолаги. А во-вторых, мне стало интересно, откуда в голове авторов родилась эта странная фантазия – суровое место исполнения наказаний преступников, похожее на пансионат. Я, конечно, знала законы художественного преувеличения. Но что дало повод? «Буду когда-нибудь в Скандинавии, навещу тюрьму», – пообещала тогда я себе.
Однако, приехав десять лет спустя в Швецию, я об этом намерении забыла, а когда вспомнила, было поздно: времени на организацию такой экскурсии уже не оставалось. «А жаль, – подумала я, – эта тема могла бы внести еще одну краску в палитру моих впечатлений о стране».
Однажды мой студент Бьёрн, узнав, что я хотела бы побывать в рядовой шведской семье, передал мне приглашение своей мамы на обед. Я думала, что мы будем за столом втроем, но еще в прихожей поняла: будут и другие гости. Бьёрн посмотрел на куртки, висевшие на вешалке, и со словами «Кто это?» поспешил в гостиную.
За столом сидели двое мужчин. Один, лет 40, чисто выбритый, аккуратно причесанный. Другой, лет 25, с модным «ежом» на голове и серьгой в ухе. Тот, что помоложе, показался мне на кого-то похожим, впрочем, долго гадать не пришлось. Мой Бьёрн с криком «Гуннар!» кинулся к гостю. И когда головы их оказались рядом, сомнения исчезли: это были братья.
Я оказалась в некотором замешательстве. О том, что у Бьёрна есть брат, я знала. Но он рассказывал, что тот баловался наркотиками, потом стал помогать их распространять. А кончилось дело большой бедой: его судили и дали тюремный срок.
– Это мой старший сын, – счастливым голосом сказала мама. – Вот, пришел на обед.
Я молчала, боясь что-нибудь спросить. Но Гуннар держался как ни в чем не бывало.
– Вас что-то удивляет? – с легкой усмешкой спросил он. – Вам, наверное, рассказали, что я сижу в тюрьме.
Я кивнула.
– Так я действительно сижу в тюрьме, – он улыбнулся. – Просто у меня сегодня день свидания с семьей.
Второй мужчина, сидевший до того в молчании, наконец заговорил:
– Да, это правда. Он приехал домой на обед. А я его сопровождающий (как я поняла, у нас это называется тюремным надзирателем).
– Там у них был карантин, – радостно объясняла мама, – и мы считали, что его сегодня не выпустят. Но вчера карантин сняли.
Я себя чувствовала очень неловко в этой щекотливой ситуации. О чем говорить с преступником, сидя с ним даже не за решеткой, а в расслабляющей домашней обстановке? Я начала какой-то общий разговор о том, что вот первый раз в Швеции, что мне нравится ее природа…
– А о шведской тюрьме не хотите что-нибудь узнать? – вдруг прервал меня Гуннар.
– Хочу! – горячо ответила я.
