— Может быть.
— И от тебя ничего не останется?
— Нет.
— Даже точки?
— Да. А ты меня будешь жалеть?
— Чего же жалеть, если ничего не останется![69]
Подобных детских высказываний записано у меня очень много, но и приведенных достаточно, чтобы установить основные их типы. Замечательно, что некоторые из них сообщались мне дважды и трижды в разное время из разных источников, и я не мог не прийти к убеждению, что они в значительном своем большинстве характерны для очень многих нормальных детей.
Как уже сказано выше, я приступил к собиранию детских выражений и слов полвека назад, даже раньше, и это дало мне возможность подметить одно очень важное качество собираемых мною материалов — их частую повторяемость, их, так сказать, однотипность: моя правнучка в своем словотворчестве идет точно тем же путем, каким шли мои дети и внуки, и не только в словотворчестве, но и в методах всей своей умственной деятельности.
Эти три поколения детей, которые я мог наблюдать на протяжении столь долгого времени, давали в соответствующем возрасте одно и то же причинно-следственное истолкование одним и тем же явлениям окружающей жизни.
В огромном большинстве читательских писем, получаемых мною, я нахожу уже знакомые мне наблюдения и факты или очень близкие их варианты.
Например, с разных концов Советского Союза мне сообщали и сообщают о детях, которые, услышав от взрослых, что человек — потомок обезьяны, сделали из этого вывод, будто той обезьяной, от которой идет человеческий род, был в недавнее время их дедушка.
Точно так же повторяются опять и опять гипотезы трехлетних-четырехлетних детей, будто девочки произведены на свет исключительно мамами, а мальчики — исключительно папами. Подобно тому как разные дети из поколения в поколение всякий раз сызнова изобретают слова всехный, кусарик, мазелин, ктойтина, рогается, пивнул, методы их умственной работы и в других областях совершенно тождественны и приводят к однородным результатам (зачастую к одинаковым ошибкам).
Зато бесконечно разнообразны детские суждения и помыслы, которые отражают в себе общественные условия их жизни.
Индустриализация нашей страны, например, вызвала тысячи детских речений, немыслимых в прежнее время. Вот некоторые из них, разносторонне отражающие то широчайшее внедрение техники в быт, которое в последние годы происходит у нас буквально на каждом шагу.
Четырехлетний Миша Юров выписывается из больницы. Прощаясь с ним, нянечка спрашивает:
— Миша, ты москвич?
— Нет, я — «победа»! — отвечает мальчишка, потому что для него, как и для большинства малышей, «москвич» — это раньше всего марка автомобиля.
И, конечно, не только «москвич».
По радио передавали статью о волгоградском сражении. Статья была озаглавлена: «Победа на Волге».
Услышав это заглавие, Славик взволнованно крикнул:
— Дедушка! Авария! «Победа» налетела на «Волгу»!
Трехлетний мальчик, гуляя по городу, увидел остановившуюся на улице лошадь.
— Верно, току у ней нет! — сказал он и обнаружил одной этой коротенькой фразой, что уже появилось такое поколение детей, для которого электропоезда, троллейбусы, трамваи привычнее (а значит, и понятнее), чем лошадь.
Еще не так давно дети всегда наделяли машину свойствами людей и животных:
— Мама, смотри, какой краснощекий автобус!
Но теперь, как мы видим, их так тесно обступила электромеханика, что они объясняют ею даже поведение уличной клячи.
Двухлетний гражданин, у которого во время беготни оторвался шнурок от туфли, садится на траву и вздыхает:
— Пеебой мотое… — что, несомненно, должно означать: «Перебой в моторе». Даже сказать эти слова не умеет как следует, а уже применяет к своей крохотной обуви технический термин.
Девочка впервые увидела в Зоопарке слона. Глянула на хобот и сказала:
— Это не слон, а противогаз.
Кике ставили клизму. Он командовал:
— Ну, включай!
А потом:
— Выключи, выключи!
— Ах, мамочка, какая ты красивая! Как мотоциклетка!
У меня в сказке «Тараканище» есть такие стихи:
Зайчики
В трамвайчике,
Жаба на метле.
Т. Л. Мотылева сообщает мне, что ее четырехлетний сын Миша читал эту сказку по-своему:
Зайчики
В трамвайчике,
Жаба на метро,
то есть модернизировал сказочный транспорт, созданный древней фантазией патриархальной деревни.
Одновременно с этим драматург И.В.Шток написал мне о такой же поправке, внесенной его дочерью Икой:
— Ты неправильно говоришь. Нужно «на метре», а ты говоришь «на метле». Зайчики в трамвайчике, жаба на метре.
— Правда, мама, троллейбус — это помесь трамвая с автобусом?
— «…Волчишко с годами превратился в матёрого волка…»
Что такое «матёрый», Володя не знал и потому пересказывал эту историю так:
— Волчишко поступил в монтеры…
Привычка малолетних детей к автоматике стала так велика в СССР, что я не очень удивился, когда услыхал, как один мальчик, желая выпить томатного соку, громко сказал в магазине:
— Мама, купи мне автоматного соку!
— Давай посмотрим коров — стадо идет.
— А что в них интересного? Если бы в них мотор был!
Городская девочка впервые в деревне. Увидела теленка:
— А он заводной?
Вася воротился из колхоза.
— Что ты там видел?
— Лошадиный прицеп.
То есть попросту — воз.
Мама:
— У одного мальчика два глаза, у второго тоже два глаза. Сколько у них всего глаз?
Костя (с плачем):
— Я глазов считать не умею.
— А что ты умеешь считать?
— Реактивные самолеты.
Даже окраска предметов ассоциируется у современных детей с механизмами. Мне пишут из Ленинграда о пятилетнем Боре, который, увидя в книге слово «лето», напечатанное три раза — красными голубыми и черными буквами, — сказал:
— Это лето — пожарные машины, это лето — поливальные машины, это лето — грузовые машины.
Даже в старинные сказки умудряются советские дети внедрить современную технику. Пятилетний художник, выслушав сказку о бабе-яге, рисует ее избушку на курьих ножках с длиннейшей антенной на крыше.
— Ведь она же радио слушает!
— Слушай, Сереженька, сказку. Созвала как-то бабушка семерых козлят…
— По телефону?
Илюша Розанов (1 г. 10 м.) впервые увидел грозу.
— Бабушка, смотри, какой салют!
Четырехлетний сын инженера Витя Варшавский нарисовал человечка, а сбоку отдельно — нос, уши, глаза, пальцы и сказал деловито:
— Запчасти.
Ему показали картинку: лошадь, впряженная в плуг.
— Что это такое?
Объясняют: лошадка пашет землю.
— Разве лошадка — трактор? — удивляется он.
Вернулся из Зоопарка.
— Ну, Алешенька, что ты там видел?
Ждали, что он начнет говорить о тиграх, слонах, бегемотах. Но Алеша ответил коротко:
— Машину!
(Грузовик, поливавший дорожки.)
Вопрос моего малолетнего внука:
— Дед, а в лошадь бензин наливают?
Лошадь попятилась от вырытой канавы.
— Смотри, Николушка, лошадка испугалась!
— И совсем не испугалась, просто забуксовала.
Детей постарше интересуют проблемы того же порядка, но значительно более сложные. Семилетний Сережа Сосинский:
— Чтоб долететь до какой-нибудь там планеты, надо сто шестьдесят девять лет. Значит, чтобы человек действительно долетел до нее, ему надо по дороге жениться и иметь детей, которые и долетят. Но могут ли рожаться дети в атмосфере?
Он хотел сказать «в безвоздушном пространстве».
Наташа, дочь поэта Д., сочинила такое стихотворение о Лайке:
Отправили собаку
Летать вокруг Земли.
Ей разных бутербродов
На месяц запасли.
Собака громко лает
В кабиночке своей,
А спутник всё летает
Вокруг Земли моей.
Поэту захотелось приписать к этой Наташиной песенке несколько строк своего сочинения.
— Пожалуйста, не надо, — сказала Наташа. — Ты ведь, я знаю, испортишь.
Девочка ехала в поезде с разговорчивой матерью, которую долго ревновала к ее собеседникам; наконец зажала ей рот:
— Мама, закрой свое радио!
Тут опять-таки «метастаз» техники в область бытовых отношений, процесс, противоположный тому, который приходилось наблюдать в детской речи лет тридцать назад.
Е.Ковальчук (Ленинград) сообщает мне замечательный случай одного такого «метастаза», который определяется суффиксом «ист».
«С сыном Эдиком мы приехали в Вильнюс. Это было в 1947 году. Тогда у вокзала стояло много извозчиков. В Ленинграде их уже давно не было, и Эдик никогда их не видел. Он знал, что на свете существуют велосипедисты, таксисты, танкисты, но названия „извозчик“ не знал.
